Совершенство

Эйдан замотал головой и вспомнил, что аналогичная тема как-то уже поднималась в обсуждении. Тогда Ломак сказал, что произойди нечто подобное на самом деле, – они бы это поняли, даже находясь на краю земли. На вопрос Эйдана – не является ли внезапная пропажа связи и постепенное потепление признаком ядерного удара, Ивлин занервничал и ответил, что случись ядерная война, он бы обязательно зафиксировал вспышки в ионосфере, а станционные воздушные фильтры уловили столько серы и углерода, что их бы хватило написать на снегу слово «помогите» огромными буквами и поджечь. И всё же, Эйдан видел в глазах начальника смятение и неуверенность, а в твёрдом голосе опытного полярника слышалась бравая фальшь командира, уверявшего солдата в несерьёзности ранения. Да ещё и Корхарт, чёрт бы его побрал! После осторожного разговора с Ивлином тет-а-тет, на следующий день Эйдан поделился своими мыслями с Роном, когда мужчины покинули станцию и отправились расставлять силки на песцов. Опытный полярник слушал доводы Эйдана молча, легко скользил на лыжах рядом и отыскивал в снегу цепочку звериных следов, а когда Ридз договорил, остановился и оперся на лыжные палки. «Формально, находясь здесь, – начал он, – мы собираем метеоданные, данные геомагнитных колебаний, следим за Солнцем, считаем эклиптику, записываем состояние ионосферы и бла-бла-бла… Собираем образцы льда, изымаем керны, консервируем образцы воздуха с фильтров и так далее. Мы следим за шельфом, за его изменением в связи с потеплением – и, кстати, это моя четвёртая экспедиция с Ивлином здесь на Коргпоинт. Так вот, у меня с ним сложилось впечатление, что все данные, которые мы собираем являются фикцией!» Эйдан хорошо помнил, как Корхарт стянул с лица очки и смачно плюнул себе под ноги. Помнил потому, что изнурённое худое лицо полярника, вернее, его обращённый на запад заострённый профиль, сильно напомнил профиль уже больного отца, таявшего от рака желудка каждый день. Однако, как только Рон повернулся к Эйдану, и посмотрел в глаза, жутковатая схожесть улетучилась, но парень всё равно не сдержался и отвёл взгляд. Корхарт продолжал тем же голосом в котором слышалось и призрение изобличителя, и уверенность в собственной догадке: «По большому счёту, наш с тобой работодатель – полувоенная исследовательская организация, арендующая эту станцию под благими предлогами у института. И по стечению обстоятельств, торчим мы здесь, как кость в горле у русских военных, у которых под здешними льдами, – Рон метнул взгляд к горизонту и снова плюнул себе под ноги, – проходной двор для подлодок! Так вот зная, что у нас здесь есть база для слежения за ионосферой и океанским дном, они вынуждены оттеснять свой маршрут дальше в океан, что на руку НАТО! Таким образом, наши военные ничего не нарушают: всё в рамках прежних договорённостей, но и сидя здесь со своей „исследовательской“ миссией в составе трёх человек, мы столько дерьма на вентилятор кидаем, что у русских скрипят зубы! Мы передаём весь необработанный трафик с датчиков слежения таким объёмом, что для Пентагона не составляет большого труда произвести трассировку сигнала и вычислить направление субмарин. Это в теории. Но, вполне возможно, это же дерьмо вернулось к нам – может так сталось, что наше руководство предпочло „забыть“ о нашем существовании в силу какого-то политического или военного противостояния. Во всяком случае у нас с Ивом сложилось такое вот впечатление. Понимаешь, о чём я?» Эйдан помнил, что хоть и кивнул, однако смутно представлял себе смысл абстрактных догадок коллег, – его больше удивило (он даже помнил лёгкий укол обиды в сердце), что о мыслях насчёт военных и, возможно, о нарочном забвении, с ним не поделился Ломак!

Эйдан потянулся к книжке, которую кто-то из прежних обитателей оставил на станции, но его взгляд упал на небольшое обветшалое зеркало, приютившееся среди книг и журналов на столе. С него смотрел малознакомый тёмноволосый человек средних лет, с неопрятной бородой и спутанными волосам, усталым угасшим взглядом карих глаз на осунувшемся лице. Отстранённо разглядывая «незнакомца», Эйдан с горькой усмешкой в душе припомнил своё отражение в боковом стекле вертолёта в день отлёта на Коргпоинт: гладковыбритое и сытое лицо, в меру смазливое из-за больших карих глаз и полных капризных губ. Немного искажённое отражение растягивало облик стоявшего напротив человека – и Эйдан помнил, как крутился у стекла поворачиваясь то боком, то окидывая себя взглядом из-за плеча, придирчиво оглядывая свою упитанную фигуру. «Ты не толстый! – возник неожиданно в голове подзабытый голос Паулы. – Ты просто довольный и сытый мужик! Точно: натраханный, накормленный и во всех смыслах сытый мужик! Ты – „сытик“, мой „сытик“».

При внезапном воспоминании о девушке, Эйдан скривился, будто под ноготь загнал занозу, и сгрёб книжку рукой.

– Сука! – процедил он презрительно. Листая страницы, Ридз усиленно пытался отогнать образ обнажённой подружки, пока «эта тварь» не успела выбраться из того подвала, куда её поместил Эйдан. – Сука продажная!

Вскоре ветер сдался и утих, лишь обессилено и монотонно продолжая бороться с лопастями ветрогенератора. Изредка, он то взбирался на крышу жилища, то путался между свай жилого корпуса словно пьянчуга, пытавшийся попасть домой. Стемнело внезапно и скоро: свинцовое тучное небо буквально обрушилось на станцию, придавив бескрайний белый саван до самого горизонта и уже морозные дребезжащие звёзды всецело хозяйничали на небосклоне в отсутствии луны.

Несмотря на скомканное и молчаливое начало дня, вечер выдался неожиданно шумным и по-дружески тёплым, что за минувшие дни случилось лишь однажды – на Рождество, которое троица была вынуждена встречать на Коргпоинт в отсутствии связи. Тогда аномалия воспринималась ещё не так фатально, проведённые в безмолвии дни казались затянувшимся испытанием, которое вот-вот закончится – по-другому и быть не могло! Могло. И было. Чуда не произошло и долгожданного подарка в виде объявившейся экспедиции так и не последовало. После праздника, тяжесть каждого проведённого в одиночестве дня лишь удвоилась, превратившись в невыносимое ожидание, с которым каждый из полярников засыпал и просыпался…

Очевидно, добровольная ссылка по разным комнатам надоела мужчинам, и уже к ужину все трое собрались в общей столовой. После короткой и пустой болтовни о загадочной помехе, – а Ломак осторожно предпочёл использовать именно это слово, после безрезультатно проведённой над расшифровкой ночи, – разговор как-то незаметно переметнулся в область воспоминаний бывалых полярников и, видимо, уставшие от гнетущего ожидания последних недель, мужчины разговорились. Эйдан и ранее слышал от коллег не мало интересных историй (особенно ими изобиловали первые недели его пребывания на станции), но теперь, в сложившейся ситуации, дружеская болтовня казалась особенно ценной. Звяканье посуды, упоённое потягивание обжигающего чая из кружек и короткий искренний смех мужчин – вечер и впрямь удался! Эйдан с удовольствием следил за ожившим разговором двух друзей, за их безобидными шутками друг над другом, подвижными лицами. Ему нравилось выступать в роли арбитра, к которому попеременно перебивая друг друга обращались полярники. Порой им приходилось даже подскакивать, а иногда и перекрикивать собеседника, скороговоркой вываливать свою версию произошедшего прямо в смеющееся лицо молодого человека.

«…Представляешь, а этот дуралей побрился! – кричит хохочущий Корхарт, тыча в Ломака пальцем. На его осунувшемся лице искрятся хитрые глаза, а на тонкой шее подскакивает нервный кадык вторя скорой речи полярника. – Сбрил бороду и волосы, побрил руки, грудь и пах – проиграл спор Джею и Конрою! И когда эта лысая задница выскочила из сауны на снег для своей фирменной пробежки, собаки его не признали и погнали к корпусу столовой в чём мать родила!» – «Я был в ботинках», – добродушно гудит Ивлин и трогает всклокоченную бороду рукой. Рон только отмахивается и продолжал взахлёб: «Бабы визжат, собаки заходятся лаем и вот-вот его догонят, а этот дуралей ревёт как медведь на течку!» Ломак усмехается и поправляет: «Я просто кричал, чтобы не закрывали дверь!» – «Просто кричал? – оборачивается на голос Корхарт, но тут же возвращается взглядом к Эйдану: – Помнишь, как он не заметил свой же капкан и наступил в него? Помнишь, как он орал?» Парень утвердительно кивает и усмехается: «Орал до того, как попал в капкан или после?» Рон мотает головой и пропускает шутку мимо ушей – ему не нужен диалог, ему нужен слушатель, пока столь редкие, в последнее время, эмоции захлёстывают полярников, пока есть кураж. «В тот раз он ревел даже сильнее, – продолжает Корхарт, – только он был голый, нёсся по снегу и размахивал своим членом!» – «Ну, я же собирался к дамам», – наигранно вежливо усмехается Ломак и подмигивает Эйдану, под непрекращающуюся болтовню друга. Ридз приветствует взгляд начальника станции приподнятой кружкой и с улыбкой кивает в ответ. «А что был за спор? – выждав паузу в трескотне Рона интересуется Эйдан и смотрит на начальника. – Ну, тот, который ты проиграл?» Корхарт совсем по-мальчишески машет руками и заслоняет друга в кресле: «Я расскажу, я расскажу! – кричит он, не давая Ломаку вставить слово. – Дело было на Хейгалл Плэйн – научка в Антарктике… на расконсервированной станции. Мы с Ивлином прилетели со вторым корпусом принимать вновь запущенную станцию после двухгодичного перерыва. И что мы видим по прилёту? Занесённый снегом русский вездеход, торчащий в сваях основного корпуса (как он вообще их не снёс), пьяный вповалку персонал, – а это семь человек, которые должны были запускать станцию, – и какую-то мелькнувшую полуголую шлюху в окне! Причём шлюху успел заметить только Ив и с воплем бывалого пирата а-ля „Поднять паруса!“ заорал: „Эти русские притащили шлюх!“ На самом деле русские – их было трое, – притащили с собой спирт в канистрах, которым вся станция и упивалась две недели… Самое невероятное было то, что все системы были запущены и работали, а выполнили эти работы те самые полупьяные русские; к слову, – они были единственными, кто держался на ногах! Как они запустили генераторы и ветряк, практически не зная английского – для нас так и осталось загадкой!» – «КГБисты» – тихо и с издёвкой доносится из угла Ломака, однако Рон только отмахивается и продолжает, тыча пальцем в друга: «Когда он поднял всех на ноги и привёл в чувства, то устроил жесточайший разнос и допрос с пристрастием. Этот медведь ходил перед шеренгой подчинённых и орал так, что я себя почувствовал снова в армии перед сержантом!» Из-за спины рассказчика показывается весёлое лицо начальника: «Он правда испугался и умолял отпустить его домой! Мне кажется, я даже уловил какой-то неприятный запах». – «Когда дело дошло до „шлюх“, – продолжает Корхарт громко и язвительно, – все, разумеется, начали отпираться. Русские так и вовсе засобирались, и вскоре уехали: они пожимали плечами и крутили у виска. На все уговоры персонала о том, что никаких баб на станции не было, наш „Пуаро“ твердил, что он не слепой и деваться ей некуда! Кончилось всё тем, что он поспорил с Джеем Руппа по прозвищу Эхо, и Гленном Конроем, что выведет всех на чистую воду. И что ты думаешь? Он таки её нашёл на следующий день! Ею оказалась Рамона Гонсалес, – и вид у неё оказался весьма потрёпанный! Она не отвечала на вопросы нашего сыщика, как бы он её не расспрашивал!» – «Погоди, – перебивает Эйдан удивлённо, – получается, что спор то он выиграл! И откуда он узнал её имя, если девушка не отвечала?» Корхарт подаётся вперёд и повисает над столом, его глаза светятся, а рот сжат, как пружина, не в силах удержать улыбку. «Имя было написано прямо на ней, маркером на пояснице в виде корявой татуировки, – шипит он, раздуваясь от смеха. – Оказалась, что она – надувная подружка старины Эхо, а подписал он куклу преследуя аутентичность с той самой Рамоной Гонсалес, которая жила по соседству и трясла своими баллонами всякий раз, как приходила к матери Руппа на причёску! Тринадцатилетний Джей всякий раз давился слюной при виде подруги матери и, по его словам, когда она склонялась чтобы чмокнуть его в лоб, чувствовал, как ему в штаны наливают кипяток! Образ жгучей брюнетки так запал Джею в память, что, будучи взрослым мужиком, он решил воссоздать свою фантазию и для этого прикупил компактную „подружку“ максимально похожую на мамкину знакомую! Но чёртов хитрец Руппа не просто выиграл спор – он обменял свои вскрытые интимные воспоминания (а Ив с мужиками тащили их клещами, дико хохоча и дразня Эхо) на новые воспоминания, которые затмили его собственные». – «Ой, да брось ты! – фыркает Ломак с кресла. – Ну пробежался голым, подумаешь!» – «Руппа дождался прилёта основного корпуса научки, – не обращая никакого внимания на друга, чеканит Рон, – а это без малого двадцать шесть человек среди которых девять женщин, – и потребовал вернуть должок за проигранный спор!» – «Да он мой кумир! – смеётся Эйдан и подмигивает Ломаку. – А почему „Эхо“? Что за прозвище?» Ивлин меняется местами с Роном у стола, ждёт пока тот усядется в кресло; закидывает в рот несколько крекеров и смотрит на молодого полярника. «Перед тем, как попасть в Антарктику, – говорит Ломак с набитым ртом, – Руппа работал на исследовательском траулере: ну, знаешь там, всяких зверюшек морских достают, меряют, изучают потом отпускают… И как-то раз при выборе сетей, за борт судна зацепился траловый буй, который сорвало и тот попал Джею в голову. Парню повезло, и он остался жив, но буёк смял лицевые и височные кости, а также повредил внутреннее ухо. После нескольких операций, лицо Руппа почти приняло свой прежний облик, а вот на ухо Джей стал сильно глуховат. Съехавший набок нос и всегда полуприкрытый глаз так и остались… Чёрт побери! Мне только что пришла в голову мысль: а что, если из-за своей внешности Руппа не мог найти себе подружку и выдумал всю эту историю с резиновой куклой, вернее с подружкой своей матери?» Ивлин возвращается в кресло и отпивает из своей кружки: «Как бы то ни было, после выздоровления он и приобрёл привычку повторять последнее услышанное слово. Что-то вроде: „Эй, Джей, как у нас дела с батареями?“ – „Батареями… Заряд слабый, надо проверить цепь!“ – „Когда займёшься?“ – „Займёшься… Планирую после обеда“. Вот за это его и прозвали Эхо». С минуту Эйдан разглядывает коллег с каменным лицом, потом спрашивает, перемещая взгляд с одного на другого: «Я правильно понял: парню едва не оторвало голову, а ему кто-то даёт кличку „Эхо“? За то что он едва не остался инвалидом?» Мужчины переглядываются и Ломак, хмурясь, говорит: «Так и есть, чёрт возьми! Руппа ещё так голову набок поворачивал, будто прислушивался… ну и повторял за тобой… последнее слово. А что ты так смотришь? Это же не я его так прозвал! Он уже прибыл на Хейгалл Плэйн с таким прозвищем – его так и Конрой называл, и Ходжес, которые с ним прилетели!» Эйдан жмёт плечами и со скучающим выражением лица сообщает потолку: «Да я ничего не имею против, просто это прозвище… оно… как бы это сказать?» – «Охрененно для него подходит?» – подсказывает Корхарт и в его глазах таятся бесы. Эйдан переводит взгляд на Ивлина, которого распирает смех, однако начальник пытается сдерживаться и прячет взгляд в кружке; снова замечает, как дрожит подбородок у Рона, как заострился его нос, словно мужчина вот-вот чихнёт. «Ну вы и скоты, – говорит с трудом Ридз и на выдохе добавляет: – Как же оно ему, сука, подходит!» В комнате раздаётся дружный истерических гогот, которого эти стены не слышали уже давно…

Ближе к ночи проснулся настороженный ветер, воровато обшарил углы основного корпуса, швырнул ледяной крупой в окна. Стоя у стола с чайником в руке, Ломак поднял гривастую голову к потолку и прислушался к тихому вою в проводах.

– Рейчел всегда пугалась этого звука, когда была совсем маленькой, – вспомнил он неожиданно. – Закрывала уши ладошками и кричала чтобы он ушёл, – Ивлин задержался взглядом на Эйдане и пояснил: – Младшая близняшка.

– Кто – «он»? – уточнил Ридз, кивая утвердительно головой. Разумеется он помнил, что у Ломака четверо детей, но никак не мог запомнить имена всех.

– «Ветряной» – так она называла того, кто «страшно гудит». Причём идею со страшным Ветряным ей подкинула Эмми – её близнец. Такие похожие и такие разные по характеру…

В своём кресле зашевелился Рон и вздохнул:

– Ты, кстати, обещался поделиться секретом, как ты их различаешь? – он покосился на Эйдана и состроил гримасу недоумения: – Они совершенно одинаковые, как зеркальное отражение, ей-богу! Ни я, ни моя жена не различаем их абсолютно! Мой сын, который видится с ними по пять раз в неделю на одной и той же улице – и то не может их различить!

Корхарт подождал пока Ломак вернётся в кресло и снова спросил:

– Или ты сам их не различаешь?

– Шутишь? Чтобы потом Джейн меня на порог не пустила?

– Тогда рассказывай, тем более ты обещал!

– Обещал, когда спор проиграю, – произнёс многозначительно Ломак. Ивлин уже и сам был не рад заключённому пари, в котором ему предстояло не курить до конца экспедиции, которая, как назло, так неожиданно и пугающе затянулась.

– Да брось! Давай я сгоняю тебе за сигаретами, а ты мне поведаешь свой секрет. Я никому не скажу из своих – и унесу его в могилу!

Последние слова Корхарта прозвучали двояко и драматично. В комнате повисла тяжёлая гнетущая пауза, словно в помещение проникла шаровая молния, которая вот-вот разорвётся. Эйдан хотел разрядить обстановку и пошутить, что и сам жаждет узнать тайну и готов даже поддержать начальника станции закурив вместе с ним, однако глядя в хмурые каменные лица коллег промолчал.

– Эмми слегка наклоняет голову направо, когда что-нибудь увлечённо рассказывает, – произнёс Ломак глядя в пол, пару минут спустя. В его рыжих усах заискрилась нежная задумчивая улыбка. – И губы кусает от волнения. К тому же у неё на ушке, внутри, есть крохотная родинка. О ней не знает даже Джейн, хотя на руках мы Эмми качали поочерёдно – ну, а я вот рассмотрел… Рейчел всегда пытается вытереть о бедро ладошку. Когда дочке не было и двух, она её случайно обожгла, а когда ручка стала подживать и чесаться, Рейчел приноровилась тереть ладонь о ножку и делает это до сих пор. Так забавно! А ещё, она в паузах при разговоре дышит носом, – Эмми же глотает воздух ртом и смеётся взахлёб. Рейчел ненавидит варёную морковь и шпинат, не пьёт «Кока-Колу» (предпочитает «Пепси»), причём не любит пить холодной! Говорит, что она «деётся в голушке» и всегда просит, чтобы я подержал стакан в руках – нагрел. Любит томатный сок, который Эмми терпеть не может, и пока никто не видит грызёт ногти, вернее только один: на большом пальце левой руки. Эмми сильнее топает – я могу сидя в зале сказать кто спускается по лестнице; у неё ладошки прохладнее чем у сестры и, когда, подбегая сзади и закрывая мои глаза они требуют отгадать – кто, – я без труда это делаю, чем нередко удивляю даже Джейн. Они с рождения были разными… с самого рождения. Рейчел всегда спокойная и тихая постоянно искала глазами сестрёнку, а Эмми – требовательная и голосистая только и делала, что высматривала Джейн. Эмми появилась первой, да с таким криком, что закладывало в ушах! Зато Рейчел напугала врачей своим молчанием и отсутствием эмоций. И жену напугала, и меня… Крохотное неподвижное тельце, всё ещё соединённое с другой реальностью пуповиной.

Эйдан мог бы поклясться, что видит в глазах начальника станции блеск отеческих слёз, которые тот старательно прячет за полуприкрытыми веками и застрявшем в досках взглядом. Привычным и частым жестом Ломак вращал на пальце обручальное кольцо, будто пытался удостовериться, что оно на месте. Ридз покосился на Корхарта, – тот с угрюмым видом смотрел в окно, пожёвывая усы.

– Это вовсе не означает, что я меньше люблю Джошуа или Сару, – продолжил начальник, всё ещё увязая в дощатом полу глазами, – но Рейчел и Эмми – это другое… Они же у меня младшие… Джейн говорит, что, наблюдая за тем, как я вожусь с дочками, как дурачусь с ними и целую, она понимает, что самый искренний поцелуй между мужчиной и женщиной может быть только между отцом и дочерью – он хранит в себе единственную и настоящую любовь. Жена говорит, что это как луч света через пустой космос. Я не знаю так ли это… Однако знаю одно: я бы всё отдал, чтобы быть рядом с ними! Душу бы заложил!..

Широкая грудь начальника запрыгала под свитером, а в горле утонули последние слова – ему явно не хватило воздуха закончить свою мысль. Спустя минуту молчания, Ломак поднял взгляд и встретился глазами с Роном:

– Вот и весь секрет. Всё запомнил?

Корхарт глубоко вздохнул и едва заметно кивнул головой.

– Для этого нужно быть настоящим отцом, – произнёс он тихо, – чтобы запомнить. Ты – хороший отец, в отличие от меня.

– Да брось ты… – начал было Ивлин, но резко поднятая рука друга запечатала уста начальника станции.

– А я, вот, не присутствовал на родах Итана, – Рон пожал плечами и виновато осмотрел мужчин, – так уж вышло. Я сказал Пейдж, что меня отправляют в обязательную командировку в Канаду и, отчасти, это было правдой… В той части, в которой командировка и впрямь была, но обязательной не являлась. К тому моменту, как супруга забеременела, мы были женаты три года, и я бы не сказал, что это оказались простые три года для нас; поэтому, когда мы узнали, что ждём ребёнка, то по-разному восприняли новость. Пейдж была вне себя от счастья и уже с первых дней разболтала об известии всем кому только можно, а я, хоть и нацепил образ глуповатого «вот-вот папаши», чувствовал себя на старте затяжного марафона, которого боялся не преодолеть. Боялся просрать даже сам старт! Я хочу чтобы меня правильно поняли: я люблю Пейдж и очень люблю своего сына, я безумно рад, что он появился в моей жизни… но это не отменяет того факта, что известие о его рождении застало меня за просмотром панорамных снимков созвездия Лебедя и тот восторг, нет, – тот экстаз который я испытывал, ни в какое сравнение не шёл с новостью об отцовстве… Иными словами: находясь в демонстрационном зале Института минералогии и органики, я был рад, что стал отцом, но в то же время задыхался от восторга рассматривая изображение у себя над головой. Чувствовал ли я себя дрянным отцом тогда, как сейчас? Да ни хрена! А всё потому, что в моей голове тлела поскуднейшая мысль о том, что я наверстаю. Понимаешь о чём я? – Корхарт заглянул в лицо другу, минуя бездетного Эйдана. В его глазах застыла надежда на понимание и многолетняя затаённая боль; дождавшись утвердительного угрюмого кивка Ивлина, он продолжил: – И я пытался… как мог пытался. Думал, что расту над собой, над своим отцовством. На-вёр-сты-вал! А потом стал всё чаще замечать, что держа на руках сына я не смотрю в его глаза – моя дурацкая голова обращена к звёздам и именно глядя на них я её и теряю…

– Это не делает тебя плохим отцом, – авторитетно, но уж как-то неуверенно выступил в роли адвоката начальник станции.

– Ещё как делает! – не согласился сокрушённо Рон. – Глядя как я качаю на руках Итана, мой отец как-то сказал, что, взяв впервые меня на руки, он понял, за что действительно мог бы убить другого человека. А ещё он сказал, что расплакался, когда я впервые ему улыбнулся. Когда мне впервые улыбнулся Итан, я ничего подобного не испытал, просто подумал, что он похож на лысого Траволту, и что у карапуза вот-вот выскочит ямочка на подбородке. И знаете, меня совсем скоро стали бесить молодые папаши, которых мне всё время приходилось замечать: дурацки сюсюкающие, с идиотским выражениям гордости и умиления на лице – одинаковые маски с приблажной ухмылкой на морде. Я себя считал не таким… Да и был не таким! Всегда держал дистанцию и воспитывал Итана, как подобает мужику!

Корхарт неожиданно замолчал и отвернулся к тёмному окну. Ломак бросил на Эйдана тяжёлый взгляд и вздохнул:

– Ты и воспитал настоящего мужика! Он твоя копия – Итан отличный парень и в свои…

– А знаешь, что? – перебил неожиданно грубо Рон, резко развернувшись к другу всем корпусом. – Я бы сейчас всё отдал, чтобы вернуться в то время, когда я держал его на руках, понимаешь? Чтобы вот так, как те папаши с дебильными лицами! Чтобы вернуть тот день, когда он мне впервые улыбнулся, я бы всё за это отдал!..

Ветер с удвоенной силой врезался в стену и попробовал накрепко запертую дверь на прочность. Его ледяные руки с силой помяли крышу и загрохотали по одной из труб вентиляции. За маленьким оконцем полярную станцию окружила тьма, без стеснения заглядывая внутрь. Ломак покосился за стекло и задумчиво произнёс:

– Нас к утру заметёт вместе с прожекторами, хотя, судя по скорости ветра – фронт уходит на северо-восток. С такой скоростью циклон вскоре накроет станцию Каадегарда.

– Скорее, проскочит её, – поправил друга Корхарт.

– Вот я как раз вдогонку и двинусь, – согласился Ивлин. Заметив на себе удивлённый взгляд Эйдана, начальник пояснил: – Завтра хочу ещё раз попробовать выйти на связь с норвежцами, может на этот раз удастся. Как рассветёт, отправлюсь на Косточку.

Молодой полярник снова ощутил неприятный укол обиды – несмотря на вчерашнюю перебранку и, казалось, полное отсутствие общения с утра, друзья уже успели договориться о новой попытке выйти на связь с ближайшей полярной станцией. Эйдан вновь почувствовал себя чужим здесь, почувствовал себя чужим этим двум матёрым полярникам, отдавшим друг другу полжизни!

Корхарт поднялся и сделал шаг к выходу из комнаты, но у двери остановился.

– Выключай аппаратуру, – сказал он сухо, обращаясь к Ломаку, – и гаси прожектора снаружи – надо экономить. Я проверю уровень в накопителях, – и спать.

Ломак усталым взглядом изучал закрытую дверь, позабыв об Эйдане, затем полез за пазуху и достал сложенный листок. Буркнув что-то в усы, он бросил на подчинённого странный взгляд, и выудил из кармана штанов огрызок карандаша. Начальник станции жирно обвёл на бумаге крохотную область и поднялся.

– С прошедшим Днём рождения меня, – произнёс он хмуро, протягивая пятерню.

Эйдан поднялся и пожал каменную ладонь рыжего великана.

– Сегодня? – растерялся парень. – Вот так… неожиданность! Я забыл, как же я забыл, ведь помнил, что в январе… Прости! А что же… что же это получается, мы всё пропустили? Давай отметим, что-ли? Давай вернём Рона и скажем ему – он ведь тоже потерял счёт дням. Он обрадуется!

Сурово покачав головой, начальник станции ответил, не выпуская руки молодого коллеги:

– Ничего мы ему говорить не будем, а когда он спохватится, я скажу, что забыл, как и ты. Подыграешь мне, понял?

– Да. Но, почему?

– Джейн с детьми всегда по видеосвязи дозванивались, поздравляли, шумели, песни пели… – голос начальника сломался, и мужчина махнул рукой на тёмный монитор. – Пейдж с Итаном обязательно приходили к моим – и они все вместе поздравляли меня. А, Рон… он вот тут встанет, вот прямо, где ты стоишь, – и держит в руках «торт» со свечкой. Слепит «торт» из снега, польёт сиропом, стоит, лыбиться, ждёт, когда я его при всех жрать начну… Традиция у нас такая… была.