Не бойся, мама!

– Нет! – ответил я.

– Значит, не получится?

– Нет! – упрямо повторил я.

– Хорошо! – Дядя Ванечка поднес было к губам стакан, но тут вмешалась тетя Шура:

– Сгоришь, несчастный, сдохнешь! Не видишь разве, шестьдесят градусов!

– Семьдесят! – поправил дед.

– Да ну? – удивилась тетя Шура.

– Ей-богу! – перекрестился дед.

Пока дед и тетя Шура были заняты уточнением вопроса о качественных показателях водки, дядя Ванечка опрокинул стакан и тут же снова наполнил его.

– Окосел совсем этот урод! – всплеснула руками тетя Шура. – Предупреждал меня покойный Габо: не выходи, говорил, за этого армянина! Могла ли я знать, что этот армянин окажется к тому же пьяницей?!

– На чем я остановился? – спросил дядя Ванечка.

– На чурчхеле! – напомнил я.

– Так вот. Ты говоришь, что из чурчхелы не получится свирель. А я говорю тебе: получится! Если из сына моего директора получится врач, то из этой чурчхелы не то что свирель, кларнет получится!

– Почему? – спросил теперь дед.

– А вот почему: когда этот кретин был в девятом классе, он ради шутки положил в трубку своему деду пистон. Дед остался без большого пальца на правой руке. В десятом классе он динамитом взорвал €Волгу> своего учителя физики. На первом курсе ранил двух ни в чем не повинных прохожих.

– О чем же думает его отец? – спросил дед.

– Отец перевел его с санитарного факультета на хирургический. Понятно?

– Нет, непонятно! Ты просто пьян, Ванечка!

– Пьян. Ну и что? Водка крепкая, оттого я и опьянел. А вот неделю назад этот гениальный сын набил спящему отцу уши горячей картошкой, скажите мне, это-то отчего?

– С ума можно сойти! – подскочил дед. – Что же они с ним сделали?!

– Отвели его к Авлипию Зурабашвили. Авлипий – ведь знаете – первый в мире врач этих самых… – дядя Ванечка покрутил пальцем у своего лба. – Зурабашвили его, оказывается, спросил, почему, мол, ты это сделал, сынок? А сынок отвечает: так, дескать, написано у О`Генри в «Вожде краснокожих». Тут Авлипий обернулся, оказывается, к родителям этого вундеркинда и говорит: счастье ваше, говорит, что он «Отцеубийцу» Казбеги не читал! Родители в слезы: вылечите, говорят, нашего сына, и мы одарим вас золотом с него весом! А Зурабашвили, оказывается, ответил: что, говорит, его вес – не больше пятидесяти килограммов, я сам, говорит, отдам вам золото с собственный вес – семьдесят восемь килограммов, только, говорит, уберите его отсюда!

– Дальше? – Дед почти сполз со стула.

– Дальше ничего. Достали ему такую справку – хоть человека зарежет, отвечать не будет. Очень даже нужная справка для врача.

Дядя Ванечка опорожнил последний стакан и грустно вздохнул:

– Кончилась, родимая…

– Ну, знаешь… – начал дед. – Это все случайно… Случайно, говорю, пролез в институт такой…

– Наверно, дорогой Исидоре.

– Нет, это все ерунда! Вот у моего мальчика – справка из колхоза, свидетельство о здоровье, уйма трудодней… – Он замялся: – Да и денег вот… немного…

– Сколько? – спросил дядя Ванечка.

– Да… рублей семьсот.

– Вот что я вам скажу, дорогие: завтра – футбол, играют «Динамо» Тбилиси – «Торпедо» Москва. Купите-ка вы на ваши семьсот рублей семечек и грызите на здоровье. На два тайма хватит… А я посплю немного.

И он вышел в соседнюю комнату.

Первого августа проспект Важа Пшавела напоминал день второго пришествия. Запрудившая институтский двор, улицу и даже подступы к ней толпа шумела, кипела, бурлила. Каждого абитуриента сопровождали по восемь и больше родственников. Здесь были мамы и папы, братья и сестры, дяди и тети, племянники и племянницы, дедушки и бабушки… Подъезжали на такси, на собственных «Волгах», «Москвичах», «Запорожцах», «ЗИЛах», на мотоциклах и мотороллерах. Стояли под палящим солнцем, истекали потом, разговаривали, вздыхали, спорили, кричали. Подозрительно вглядывались друг в друга: а что, как попадет не мой, а его сын? Одни казались слишком спокойными, другие – не в меру взволнованными… А с чем сравнить само здание института? Разве только с Ноевым ковчегом, куда старик Ной перед началом всемирного потопа по специальному списку вводил по одному представителю животного мира. И я предчувствовал, что именно мне предстоит разделить судьбу забытого Ноем буйвола, который плыл за удалявшимся ковчегом и жалобно мычал: «Но-о-й! Но-о-й!..»

Я вступил в ковчег в девять утра и вышел оттуда в час дня. Дед ждал меня под чинарой. Мы встретились взглядом, и я почувствовал, что дед понял все. Он отвернулся, словно и не видел меня. Боже мой, почему не провалится подо мной земля! Боже всесильный, ниспошли на эту грешную землю гром и молнию, землетрясение, пожар, ураган, чтобы не стало бы ничего и не пришлось бы мне отвечать на немой вопрос деда!..

– Что получили, юноша? – спрашивает какая-то незнакомая тетя.

– Пять, – отвечаю.

– Вот так раздают пятерки, а потом… – возмущается кто-то.

– Ну как, парень?

– Пятерка!

– А что спросили?

– Закон Архимеда.

– Который?

– Тот самый… Про тело и жидкость.

– Повезло тебе, брат!

– Повезло, конечно…

Всему есть конец, кончился и мой путь на Голгофу. Я стоял перед дедом и молчал. Дед обнял меня за плечи, кое-как выбрался из толпы и повел домой.

– Дедушка… – начал я.

– Не надо, сынок! – сказал дед, и я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный камень…

Тетя Шура восприняла наше горе, против моего ожидания, оптимистически:

– Подумаешь, не попал! Никуда твой институт не денется. Не в этом, так в следующем году поступишь! Еще и обгонишь товарищей. С твоей-то головой…