Я вижу солнце

– Что он пишет? – спросил Лука.

– Сидим, говорит, в окопах… Стреляем… Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь…

– А что еще?

Маргарита покраснела.

– Да говори, чего там!

– Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем…

– Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! – посоветовал Виссарион.

– А от моего мальчика нет и нет ничего! – вздохнул Лука.

– Получишь, Лукайя, не волнуйся! – сказал дядя Герасим.

– Когда же?

– Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя?

– Конечно! – улыбнулся я.

– Мда-а-а… Не так уж страшен черт… – начал Виссарион Шаликашвили. – Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим… А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него не хватит крови, не хватит сил для этого! – Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. – Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!..

Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком.

Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними – новые, другие, за ними – еще и еще, и так без конца, и что все это – моя родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, – это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь…

Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал: каждый из них – Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, каждый из них думал так, как думал я. И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я…

…Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день, люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам.

В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи.

– У кого это, Герасим? – спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима.

– Кажись, у Лукайи Поцхишвили… Вот несчастье… – проговорил Герасим.

УРОК ВОЕННОГО ДЕЛА

Время берет свое…

За июнем наступил июль, затем – август, за августом – сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и – реже – пятерки. Ничего как будто не изменилось. Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка по старой привычке называла меня «бичо». Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели. И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леван Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры.

На первый свой урок он явился в зеленых брюках галифе, кожаных крагах, военной фуражке, с противогазом, мелкокалиберной винтовкой через плечо и свернутым плакатом под мышкой. Он подошел к столу, взял под козырек и застыл. Мы встали, потом сели и, когда учитель не изменил своей позы, снова встали.

– Вольно! – скомандовал он, снял фуражку, положил ее на стол, повесил на доске противогаз и винтовку. Потом развернул плакат, извлек из кармана четыре здоровенных гвоздя, взял валявшийся у камина кусок кирпича и стал приколачивать плакат к стене. Покончив с этой операцией, он повернулся к нам с лицом победителя.

– Что он сделал? – спросила меня Хатия.

– Прибил к стене плакат! – прошептал я.

– А что на нем нарисовано?

– Не нарисовано, а написано красными буквами: «Смерть немецким захватчикам!»

– А он не мог сказать это наизусть? Я пожал плечами.

– Теперь познакомимся! – объявил учитель. – Меня зовут Леван Гуриелидзе.

– Хорошая у вас фамилия! – сказал Отия Каландадзе.

– Разговоры! Военный предмет любит дисциплину!

– Ботаника тоже любит дисциплину! – сообщил Тамаз Керкадзе.

– Кто это сказал? Встать!

– Это сказал учитель ботаники.

– Садись! – Тамаз сел. – Что я люблю? Я люблю дисциплину, порядок, тишину, чтобы слышно было, как летит муха! Что я еще люблю?

– Вареные каштаны, учитель? – подсказала Хатия.

– Кто это сказал? Встать! Никто не ответил.

– Вы должны помнить: я не родился учителем. Кем я был в вашем возрасте? Оболтусом, бездельником, дураком… Вроде вас!

– А вы и сейчас выглядите молодым, учитель! – сказал Нодар Каландадзе по прозвищу «Головастик».

Учитель самодовольно улыбнулся.

– Потом я сел за книгу. Что такое книга? Книга – друг человека! Читал, читал и стал человеком. А по происхождению я танкист!

– Ты смотри! – удивился Тамаз. Учитель нахмурился.

– Я вам не обыкновенный учитель! Я шкуру с вас спущу! – хлопнул он рукой об стол.

– Так говорят все учителя, – сказал Отия.

– Перехожу к функциям взвода в обороне!

– Ну-ну, давайте! – подбодрил кто-то учителя. Учитель вспыхнул, но сдержался и продолжал:

– Что такое взвод?

– Вот именно, что такое взвод? – повторил Коте Гогиберидзе.