Москва – Тбилиси

– Куда же ты едешь?

– Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, – сказал я, включая мобильник.

– Ну-ка покажи.

– Вот, – я пальцами увеличил экран и сунул мобильник ему под нос.

– Ясно. Патриаршие пруды! – воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались по широченному и красивому проспекту Кутузова. Мои сверстники, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в виде красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» можно считать визитной карточкой города. Станции метро, богато, красиво оформленные, не уступают вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

– Нравится? – спросил Ладо, взглянув на мои изумленные, широко раскрытые глаза.

– Нравится.

– Э-э-э! Ты еще не все видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, – он поддел меня локтем.

– Неужели?

– А ноги? Они у них от шеи растут, понимаешь!

– Ва-а.

– А какие они ласковые. Ты только не пей, не спивайся, они за тобой даже в ад пойдут.

– Ва-а.

– Что ты, как дурак, заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не удержался и стал хохотать от всей души.

Так, хохоча, мы добрались до Патриарших, и в соответствии с этим чудным настроением я протянул ему сумму, вдвое превышающую ту, что была на счетчике.

– Погоди выходить…

– Как это? Мне пора.

– Не хочешь проехаться еще? Москва – это ведь не только Патриаршие пруды!

– Но весь город не объедешь.

– Весь – нет, но самые интересные места покажу.

– Ну не знаю… – я раздумывал, потом решил, что предложение неплохое.

– Слушай, о деньгах не беспокойся, – сказал он, полагая, что меня это тревожит.

– Забирай ты эти тридцать долларов, а я пойду своей дорогой.

– Ты бабки не обменял?

– Как я должен был обменять, если мы нигде не останавливались…

– Дай я обменяю, – предложил Валодиа-Володя. У меня было с собой всего пять сотен долларов, но за полчаса он завоевал мое доверие, и я протянул ему сотенную купюру. Как же он обрадовался, даже глаза на лоб полезли.

– Ты пока обойди озеро пешочком, а я тем временем вернусь, – пообещал Володя и нажал на газ.

По правде говоря, меня очень интересовало, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня не разорят, но по-человечески мне трудно было бы с этим смириться.

Доверие он оправдал – через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, который писателю никогда не принадлежал. Он снимал какое-то недолгое время там квартиру после переезда из Киева. Между прочим, к чести россиян надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах, где когда-то жили именитые деятели литературы и искусства, соотечественники, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели – Пушкин, Достоевский, Толстой и другие – всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

– Ну а сейчас куда? – спрашиваю своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

– Понравилось?

– Как сказать, ну было кое-что.

– Э-э-э! Я тебя к Булгакову привез, а ты – «было кое-что»….

– К Булгакову вези моего врага.

– А что не понравилось?

– Писательский дом-музей – сложная штука.

– Почему же?

– А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Все должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, за что-то болел всем сердцем, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще – выставишь его работы, и хватит. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил – ни запаха, ни ауры, ни Азазелло, морфия тоже не почувствовал.

– С ума сойти! Захотел учуять запах Булгакова? Во даешь!..

Я понял, что завел таксиста непонятной сложной грузинской породы в философские дебри, и умолк.

– Ладно, а сейчас куда тебя везти? – мой новый знакомец был полон энтузиазма.

– Скажи мне наконец, сколько я тебе должен, и разойдемся.

– Что, закончим на этом? – он был разочарован.

– Думаю, на сегодня – да.

– Да брось ты! Сегодняшняя молодежь ступит пару лишних шагов и тут же начинает охать и жаловаться. В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

– Молодец!

– Так куда едем, еще раз спрашиваю?