Хандра

Хандра
Норберт Мо

Синкопа – история виолончелиста, сценарий к жизни которого был продиктован ему стихотворением, услышанным в возрасте девяти лет.Эмпатия – семидневная хроника необъяснимых событий вблизи безымянного острова.Хандра – узнав о смерти отца, молодой художник по имени Йонас направляется к заброшенному отелю, доставшемуся ему по наследству. Удастся ли понять герою, что находится в черном конверте, определившем его судьбу?

Хандра

Норберт Мо

Редактор Екатерина Ивановская

Корректор Екатерина Ивановская

© Норберт Мо, 2019

ISBN 978-5-0050-2729-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Синкопа

1.1

Массивное окно, упираясь своим видом в соседнее здание, пропускало лишь несколько лучей солнечного света. В зависимости от поры года, время, когда я мог нежиться под этими лучами у себя в комнате, постоянно менялось. И все же именно эта привилегия, которая не отличалась особенностью повторяться тогда, когда мне это было нужно, давала мне шанс увидеть, как незримый слой пыли блуждал по моей комнате. Она оседала не только на предметах, расположенных горизонтально, как например, тумба у моей кровати, но также и на тонких стенах, которые сотрясались по утрам из-за ударов по ней моего соседа. Всему виной скрипящее ложе, в котором каждую ночь спит мертвец, играющий на смычковых инструментах.

Я, родившись без права выбора, взгромоздил на себя тяжелый груз под названием «жизнь». Еще будучи ребенком, наделенным уникальным даром противостоять собственному счастью, мне приходилось часто иметь дело с трудностями, которых можно было избежать без особых усилий: будь то горькая правда, неуместно озвученная мною при родителях, или насмешки сверстников, пытающихся понять мои иррациональные действия.

Хватило бы одного моего взгляда, чтобы понять необъятную историю печали, сочащуюся из-под моего кожного покрова.

Дни проходят незаметно, когда в них нет ничего необычного. У меня, как и у многих людей, живущих в этом мире, было свое расписание, которому я пытался следовать. Исходя из этого, я не мог не заметить, что мое существование отличалось некой эксцентричностью, ведь я был не тем существом, которое просиживало свои новые классические брюки в одном из многоэтажных элитных зданий. Я с уверенностью мог утверждать, что та жизнь, на которую обречены люди, подсчитывающие свои сбережения вновь и вновь, никогда не будет похожа на жизнь простого уличного музыканта. Стоя на своих двух ногах в старых башмаках по несколько часов в день, я все чаще подбивал их подошву гвоздями, стараясь не думать о том, что я начинаю разваливаться на части. Скрипка стала меня тяготить, и потому, сколотив из гвоздей и старого ящика для посылок табурет, я, направляясь на свой привычный бульвар, держал в одной руке свою незамысловатую конструкцию, а в другой старую виолончель. Мне казалось, что людям нужно разнообразие, несмотря на то, что они никогда не обращали должного внимания на человека со скрипкой. Во всяком случае, мне еще не доводилось встретить музыканта, играющего на подобного рода инструменте посреди улицы. Если быть честным в нашем городе нет мне подобных, но здесь нечем гордиться и нечего стыдиться: быть уникальным в наше время не значит ровным счетом ничего. Только благодаря моей инициативе денег хватало на то, чтобы изредка купить себе немного еды. Комната, в которой я живу, стоит не так уж и дорого, однако, чтобы продолжить обитать в родных хоромах, на прошлой неделе мне пришлось продать контрабас, который принадлежал моему отцу – музыканту местного оркестра. Меня удивило лишь то, что покупатель пришёл вместе со своим футляром, оставив мой на том же месте, где он и пылился все это время. Казалось, я всегда поступал так, как того хотел мой отец, правда, он никогда не говорил об этом вслух. Его вечные разговоры о музыке и блеск в глазах дал мне понять его бесконечную любовь по отношению к тому, что он делает. Наше общение с ним ограничивалось лишь обрывками ничего не значащих фраз, и порой эта недосказанность приводила меня в ступор.

Единственное, чем я мог гордиться после стольких лет социального давления, так это то, что мне удалось остаться собой, несмотря на все трудности, которые возникают перед замкнутыми людьми вроде меня. Несмотря на мою расшатанную психику, я всегда отличался непоколебимым спокойствием, которое вызывало у людей некое подозрение по отношению ко мне. Всматриваясь в моё лицо, они пытались сжать меня, словно лимон, оставив лишь корку, от которой нет толку. Таким образом, мое окружение пыталось найти во мне то, что было им присуще. Люди не понимают, как они неосознанно превращают свой мир в подобие повторяющейся виниловой пластинки, застрявшей в граммофоне прошлых лет. В моей жизни не было ничего, кроме того, что я создавал каждый день внутри себя, словно слепой архитектор, играющий на своей виолончели. Мне никогда не доводилось размышлять о жизни и о своем месте в этом необъятном мире, наверное, потому что для меня это не имело никакого значения. Узнав о высадке человека на луну, жизнь не стала более интересной.

На улице шел небольшой дождь и все, чего мне хотелось в тот момент, так это небольшой чашки крепкого кофе, который дал бы мне сил дойти до своего дома. Я всегда заходил в кофейню на близлежащей улице. В этом месте было так мало людей, что мне не приходилось чувствовать себя ущербным, находясь здесь не целые десять минут. Более того, на стенах этого заведения висели картины местных художников, которые время от времени менялись.

– Кофе, пожалуйста, – сказал я женщине за прилавком.

Ее глаза были такими большими, что мне было неловко смотреть на неё больше двух секунд за вечер. Она знала того мертвеца, что не ест целый день, а вечером, приходя к ней, заказывает одну чашку кофе.

– Без сахара? – спросила она.

– Да, если можно.

Каким бессмысленным казался этот вопрос, учитывая то, что она задавала его каждый день, не меняя своего привычного недовольного выражения лица. Присев за свой столик около окна, я наблюдал за тем, как на улице все больше искусственного света поглощало тьму, наступившую сегодня так скоро из-за перевода часов на зимнее время. Однако, погода в этом городе не предвещала каких-либо перемен. Когда мне все же принесли чашку кофе, я вдруг вспомнил сегодняшний сон, над которым мне пришлось думать во время своей игры.

Я оказался в темном, пыльном помещении, напоминавшем мне мою берлогу, в которой я каждую ночь засыпал в предвкушении следующего утра. Я видел пыль, клубившуюся в тусклом свете ламп. Впереди стояла девушка. Она стояла ко мне спиной. Ее волосы были собраны карандашом, который торчал прямо из ее головы, и я не мог понять, кем же она является. Несмотря на то, что я ничего не знал о ней, я страстно желал познать ее душу. Среди пугающей темноты я взывал о том, чтобы она повернулась ко мне, но она, делая незначительные жесты рукой, будто поправляя свои густые волосы, не сделала ничего, что помогло бы мне понять, слышит ли она меня. Ясно было одно: девушка не хотела, чтобы я ее узнал. Вдруг мне становится так страшно, что я решаю попытаться рассмотреть ее лицо, но как только я начинал к ней приближаться, она тут же отдалялась на несколько шагов назад. Мне было так трудно идти, словно я застрял в каком-то болоте и не могу выбраться оттуда. Мои глаза, против моей воли, вновь смотрели в затылок этой незнакомой девушки. После многочисленных попыток я протянул свою руку, чтобы дотронуться до ее плеча, и затем, моля о том, чтобы это прекратилось, я просыпаюсь. Мое тело было покрыто холодным потом, вызвавшим во мне глубокое чувство отвращения.

Допив свой традиционный кофе, я вышел на улицу, чувствуя холодный ветер, прикасающийся к моему лицу. Обычно, когда я шёл по улицам своего города, то не хотел встречаться взглядом с кем-либо. Именно поэтому мои глаза всегда смотрят под ноги.

Мне не приходилось ставить себе диагноз, однако, если бы это нужно было сделать, я бы ответил, что «я – всего лишь человек». Кто-то начинает карьеру артиста, чтобы играть на сцене, раз за разом притворяясь, что он – это роль, которую ему приходить играть. Я же был тем самым артистом на большой сцене, только мою роль могла бы сыграть и картонная копия, ни чем не отличающаяся от меня. Зрители в восторге, они смеются надо мной, видя во мне тот самый недостающий элемент идеальной пьесы. Все, что мне было нужно, чтобы обрести покой, это спрятаться в футляре от виолончели, и заснув, возможно, мне удастся услышать тихий голос господа.

Дождь не переставал идти, стекая вниз по моей физиономии, достойной лишь места на доске подозреваемых. В такую погоду невозможно было разглядеть ничего, кроме того, что тебе и так известно. Проходя мимо здешнего костёла, построенного из кирпича, цвет которого напоминал мне густую кровь, стул, сделанный из почтового ящика, выпал из моих мокрых рук. Подняв его, я ощутил чьё-то присутствие, из-за которого мне стало не по себе. Справа от меня я увидел человека в инвалидном кресле, сидящем напротив статуи Иисуса Христа из чёрного мрамора, возведенной возле костёла несколько лет тому назад. Мне не было понятно, зачем он там сидит в проливной дождь, однако, я не был тем человеком, который поинтересуется все ли у него в порядке. Я не был в состоянии помочь даже себе, жалея собственные сбережения на покупку зонта, который не вынуждал бы меня мокнуть этим вечером. Пройдя несколько шагов, я обернулся, чтобы вновь увидеть этот образ, вызвавший у меня столь противоречивые эмоции. Сидя в своём инвалидном кресле на том же месте, глаза человека смотрели на меня, и видит бог, сквозь такую ненастную погоду я видел, как шевелились его губы, приговаривая что-то, чего я не мог услышать. Почувствовав учащенное сердцебиение, мной овладел страх. В тот момент я остро ощущал каждое изменение в моем теле, то, как сухо стало во рту или то, как сильно расширились мои зрачки, словно меня вновь начинала мучить бессонница. Вдруг он поднял руку и начал махать мне, прекратив свое немое бормотание и тогда, не выдержав больше ни секунды, я побежал в сторону дома, оставляя за собой незримые следы отвращения. Споткнувшись о камень, лежащий посреди тротуара, я упал на землю. Тогда-то стул, вылетевший из рук и упавший на землю, развалился на части, доказав мою теорию о том, что я был пригоден лишь для исполнения музыкальных композиций. Не оборачиваясь, я встал с мокрой земли и продолжил свой бег, все крепче держась за ручку от футляра, в котором находился смысл моей жизни.

Спустя несколько минут я уже был в своей комнате. Знакомая обстановка успокоила меня, создав чувство безопасности. Кроме того, заплатив за проживание деньгами, вырученными за контрабас, я вновь мог включать безнадежное отопление, все раньше засыпая по ночам. Я пытался не думать о том, что сегодня произошло, и потому, стоя перед зеркалом в ванной комнате, мне никак не удавалось застирать брюки, которые стали грязными после моего падения.

Порой мне приходилось всматриваться в свое лицо часами, не находя в нем ничего нового – все те же морщины на лбу, все тот же несчастный взгляд. Однако сегодня, раз за разом вглядываясь в свое отражение, я все сильнее хотел от него избавиться, завесив зеркало какой-нибудь тряпкой. Я повесил брюки на спинку стула около обогревателя, чтобы к завтрашнему утру они были уже сухими. Откинув прочь все свои мысли, я решил пораньше лечь спать, продолжая делить свое скрипящее ложе вместе с самим собой.

1.2

Никогда до сегодняшнего дня я не спал так спокойно, как этой ночью. Услышав пение птиц за окном, за которым их никогда не было, я ощутил непривычное тепло в своей постели, которое не давало мне повода встать на ноги. В такие моменты было непонятно, спишь ли ты на самом деле или незаметно для себя начинаешь бодрствовать. Повернувшись на левый бок моя рука дотронулась до чего-то мягкого. Резко открыв глаза, я увидел перед собой то, что ожидал бы увидеть лишь во сне. В моей постели, которая всегда была наполовину пуста, теперь лежала обнажённая девушка. Вскочив с кровати я застыл с открытым ртом и не мог поверить своим глазам. Медленно повернувшись в сторону окна, я вновь переживал ночной кошмар, который никак не мог закончиться: когда ты пытаешься проснуться, но, как всем известно, сон прекратится лишь с чувством глубокого испуга. Оперевшись руками об подоконник, я зажмурил глаза и посчитал до десяти, чтобы понять правда это, или вымысел моего подсознания. Открыв глаза и посмотрев на свою мятую постель, мне вновь пришлось увидеть человека, находящегося в моей комнате по необъяснимой причине. Глаза девушки были закрыты, и она, словно в тесном гробу, лежала на левой половине моей кровати, держа руки вдоль своего тела. Шаг за шагом я все же приблизился к ней и медленно нагнулся, чтобы услышать ее дыхание. Ничего не услышав, я приложил руку к мягкой шее, чтобы проверить ее пульс. Лишь после того, как я твёрдо убедился в том, что она мертва, моя паника обострилась и я совершенно перестал понимать, что со мной происходит. В беспамятстве, я упал на пол и тихо зарыдал. Я вновь и вновь прокручивал в голове вчерашний день, закончившийся для меня так же, как и любой другой, за исключением нескольких деталей, которые не помогали собрать все воедино.

Мне вдруг вспомнилось детство, когда я, будучи совершенно неопределенным по поводу своего будущего, ходил на поэтические вечера, проходившие прямо под открытым небом заброшенного амфитеатра. Я помню ту сцену, где люди пожилого возраста и разных социальных положений зачитывали монологи собственной души. Их ноги не дрожали, и голос был полон эмоций. Словно те слова, из которых были сплетены целые судьбы, имели непосредственное значение к тому, что происходило в момент их чтения. Мне никогда не доводилось выходить на ту сцену, где эмоции переполняли чашу весов, отчасти потому что мое предрасположение к поэзии было сравнимо с птицей, пытающейся долететь до другой планеты. Более того, характер, которым я был наделен, никогда бы не позволил мне приблизиться к ступеням, ведущим наверх.

Одним холодным вечером, я, как и всегда, сидел на своём привычном месте в зрительном зале того самого амфитеатра. Люди уже начинали расходиться по домам, как вдруг я увидел старика с бумажкой в руках, приблизившегося к микрофону. Сидя в последнем ряду, мне приходилось вслушиваться в каждое слово, произнесенное автором во время чтения своего произведения. Старик же, заявив о своем приходе тяжелым дыханием, с легкостью разносившимся по окрестностям, остановил людей, вставших со своих мест. Казалось, я запомню то стихотворение на всю жизнь, однако, сейчас я мог вспомнить лишь первые строки:

«Вновь я в тебе живую вижу,
Вонзая нож по рукоять,
Люблю тебя и ненавижу,
Во сне, явившемся мне вспять».

Мне снова девять лет, мои глаза были открыты, как никогда раньше, а мои вены чувствовали, как по ним протекает бордовая кровь. Вспомнив об этом человеке, руки которого так сильно тряслись, что могли выронить стакан с водой, я увидел некую незримую связь, соединявшую забытое прошлое с неопределенным настоящим. Встав с пола своей берлоги, я попытался взять себя в руки. Умыл лицо холодной водой из-под крана и пробовал сообразить, что мне нужно сделать. Порой мне было очень трудно сконцентрироваться на происходящем, из-за чего эмоции, которые я должен был испытать, оставались где-то позади. Придя к логическому умозаключению, что мне не понять, откуда в моей комнате труп молодой девушки, я решил придумать, как было бы лучше избавиться от нее, не вызывая никаких подозрений. Заявив я полиции о том, что со мной произошло, меня тут же упрятали бы в тюрьму. Поэтому я решил никому об этом не говорить. Я смотрел по сторонам в надежде найти ответ на свой вопрос и увидел пустой футляр от контрабаса, лежащий на моем шкафу. Скинув футляр на пол, мои соседи снова застучали по стене, словно дятлы по толстой коре молодой древесины. Мне нужно было придумать, куда отнести девушку, чтобы ее никто не нашел, а если бы это и случилось, то оставить ее где-нибудь, где моя причастность была бы полностью незамеченной. Первое, что мне пришло в голову, это то, что в трех кварталах от меня находился пляж с открытым входом на пирс. Учитывая здешний климат там всегда было так безлюдно, что порой мне казалось, что в этом городе никто не любит море. Я уже было приближался к ней, чтобы положить тело вовнутрь футляра, как вдруг остановился и присел на кровать около неё. Казалось, до этого я ни разу не взглянул на эту девушку по настоящему, так, как смотрел бы на живую. Мною, безутешным и меланхоличным человеком, овладела красота женского тела, недоступная мне в течение многих лет. Я чувствовал свое второе рождение, словно я освободился от стен другого человека, которые ограничивали меня от страстей, царивших на этой земле. Насколько прекрасным было ее телосложение, несравнимое с женщинами на лучших полотнах великих художников. На вид ей было около двадцати пяти. Ее грудь, словно вылепленная из глины, имела столь идеальную форму, что я, в безмерном молчании, начинал боготворить оболочку, в которой когда-то теплилась жизнь. Ее лицо было таким выразительным, что в каждой мелочи мне приходилось видеть идеальные черты неидеального мира. Единственное, что было мне неподвластно – это глаза, которые она не могла мне показать, сколько бы она ни пыталась. Дотронувшись до ее темных волос, я перестал чувствовать биение своего сердца.

Я вообразил себя трупом, лежащим рядом с ней. На мгновение жизнь показалась мне бессмысленной, ведь рядом со мной была истинная красота, которую невозможно было постичь за те короткие секунды моего подлинного восторга. Мне трудно было описать свои эмоции, глядя на нее, и, в полном замешательстве, я вновь стал узником собственного страха. Взяв тело на руки, я в последний раз взглянул на ее лицо, казавшееся мне божьим промыслом. Я аккуратно положил девушку в футляр и без каких-либо проблем закрыл его. Часы на стене показывали одиннадцатый час.

Я решил поскорее одеться, чтобы осуществить задуманное и сконцентрировавшись на своих мыслях, принялся облачаться в привычную для повседневной жизни одежду. Брюки, которые я застирал вчерашним вечером, высохли. Накинув пальто до колен, я вскинул на свои плечи футляр от контрабаса, в котором находилась неизвестная, и открыл двери своей комнаты. Мои ноги тряслись так сильно, словно я находился на борту судна, которое попало в эпицентр сильнейшего шторма. Пение птиц, которое разбудило меня этим утром, прекратилось также неожиданно, как и мой сон, о котором мне довелось вспомнить лишь на следующий день.

Выйдя из здания и не встретив ни единой души, я повернул налево, чтобы идти маршрутом, по которому шли лишь приезжие, искавшие в этом городе пристанище для удовлетворения собственных потребностей. Они всегда отличались некой сообразительностью, присущей лишь людям в непривычной обстановке. Их глаза кричали о том, что они жаждут приключений. Проблема заключалась в том, что этот город не встречал гостей с распростертыми объятиями. Именно поэтому я породнился с этим одинокими улицами и архитектурой, частью которой мне доводилось себя чувствовать. Сегодня было пасмурно, но дождь, вопреки своему желанию, не прикасался к жителям знакомых мне бульваров. В городе было так пусто, что на минуту я почувствовал себя в безопасности. На моем месте думать о подобном было крайне глупо, ведь на моих плечах был труп молодой девушки, о которой я ничего не знал. С моим худощавым телосложением, мне было так тяжело нести ее, что каждую секунду своего пути я старался придумать новые пути решения своей проблемы. Но поиски были безуспешны. Трудности, с которыми я столкнулся, возымели физический характер, ни в коей мере не притупляя морального ущерба, нанесенного мне сегодняшним утром.

Вдруг из-за угла появился человек с собакой на поводке. Я помнил его лицо, которое днем и ночью выражало недовольство и непричастность по отношению к происходящему вокруг него. Перейдя на другую сторону улицы, футляр, крепко висевший на моих плечах, упал на землю. Незнакомец, не проявлявший ко мне ни малейшего интереса, взглянул на меня с ненавистью, когда его собака, словно обезумевшая, принялась кидаться на меня с громким лаем, срывающимся в утробное рычание. Во мне бурлил адреналин и мои глаза выдавали мое невразумительное состояние. Быстро подняв чехол и взвесив его на свои плечи, я пошел дальше, стараясь не оборачиваться. Почувствовав дикий голод, я принялся глубоко дышать, чтобы кислород заполнил мое тело изнутри и не давал мне упасть на колени. Я видел в этом что-то блаженное, словно сама душа прикасалась к потаенному чуду, которое невозможно было узреть. Мне так хотелось закрыть глаза и приблизиться к тому, что я ощущаю внутри себя, однако, делать этого я не стал, опасаясь своего состояния. Повернув за старой антикварной лавкой, я почувствовал привкус соли, жгущей мою рану на губах.

Ветер становился все сильнее, из-за чего мне было труднее идти вперед. Я поднял свои печальные глаза и увидел море, волны которого бились о скалы так сильно, что мне как будто удалось заметить незримую дрожь многовековой породы.

Как я и предполагал, на пляже не было ни души. Я снял со своих плеч футляр от контрабаса и положил его на песок. Сделав вид, что пришёл сюда с целью лицезреть морские просторы, мне пришло в голову присесть и вжиться в роль. Переведя дух, я начал смотреть по сторонам. Однако вокруг не было ни единого сооружения, в котором кто-либо мог наблюдать за мной сквозь разбитые окна. Не было и пары, которая пришла бы сюда, чтобы утолить жажду своих безнадежных отношений каплей неистового счастья. Встав на ноги, я взял футляр в руки, и, подойдя поближе к краю, что есть сил, швырнул его в морскую пучину. Недолго думая, волны подхватили тело, спрятанное в месте, предназначенном для транспортировки музыкального инструмента. Я смотрел на то, как она отдаляется от меня и в ту минуту до меня дошло, что, возможно, это был один из тех шансов заполнить мою пустоту, разрывающую мое сердце на части. Замешательство имело духовный характер и лишь в моих руках было решение собственных проблем. Внутри меня не было ничего, что имело бы подлинной ценности. Ощущать подобное было невмоготу и потому я двинулся вперед, зная, что поступаю правильно. Я помню песок, который поднимался вслед за моими шагами, и ветер, противостоящий моему желанию.

Прыгнув в море, я ощутил дикий холод, но вопреки всему, я плыл к футляру. Одежда прилипала к моему телу, волны били мне в лицо, создавая все больше преград на пути к спасению и без того мертвого человека. Более того, я вспомнил, что на обратной стороне ручки из стали были выгравированы инициалы и фамилия моего покойного отца. Людям, нашедшим ее посреди океана, было бы очевидно, кого следовало бы им найти, чтобы ответить на несколько незаурядных вопросов. Схватившись за ту самую ручку, я поплыл в обратном направлении, моля о том, чтобы выбраться оттуда живым. Было очень сложно грести одной рукой и потому, поджидая волны, направлявшиеся к берегу, я поднимал свое тело, чтобы поскорее добраться до суши вместе с ними. Спустя минуту меня уже выбросило на песчаный берег подобно мертвой рыбе. Освободившись от морских объятий я почувствовал холодный ветер, знобивший меня изнутри. Я так нуждался в тепле, что незаметно для самого себя поднялся на ноги и снова взвесил на свои плечи до боли тяжелый груз, чтобы пойти в обратном направлении.

Мне мерещился дом, в котором я вырос. Я нежился в материнских объятиях, которые дарили мне столько тепла, сколько никогда и не получал за всю свою треклятую жизнь. Пожалуй, мой теперешний вид оттолкнул бы и самого последнего бездомного на этой планете. На одежде, насквозь промокшей, было много песка, который осыпался на землю с каждым моим неуверенным шагом. Я думал о том, что совершил, и никак не мог прийти к логическому объяснению, которое оправдало бы меня в моих же глазах. Почувствовав себя кем-то другим, я словно дикое животное поддавался неким инстинктам, которые были мне не присущи. Все, чего я хотел в тот момент – это как можно быстрее оказаться в знакомых четырех стенах, и согреть свои конечности, чтобы не думать о том, что через несколько дней меня погубит какая-то неведомая болезнь. Улицы, несмотря на короткий промежуток времени, уже кишели людьми, проявляющими нездоровый интерес к моей персоне. Я же, не поддаваясь на их провокации и усмешки, продолжал изучать асфальт. Один из прохожих, проходя мимо, окликнул меня свистом и подойдя ко мне вплотную, я понял причину его действий.

– Сколько? – спросил он, вдыхая табачный дым.

– Я не понимаю, о чем вы.

Возможно, я слишком боялся смотреть людям в глаза, чтобы не вызывать подозрений и потому, взяв себя в руки, я поднял голову и следил за его взглядом, оценивающим то, что невозможно было оценить, не открыв футляр.

– Твой контрабас, сколько ты за него хочешь?

– На самом деле, он уже продан, – ответил я в спешке.

Человек, поправляя свою шляпу, скинул на меня пепел и не сказав ни слова, пошёл в сторону промышленного района. Почему-то теперь во мне не было того страха, что кто-то может узнать о моей тайне. Лишь освободившись от цепей, которые сковывали мои руки, я по-настоящему понял, чего же я хочу на самом деле. Однако, боясь озвучить это даже в своих мыслях, я все еще боролся со своей противоречивой натурой.