Половецкие войны

Половецкие войны
Олег Игоревич Яковлев

У истоков Руси
Книга рассказывает об истории России, но не в привычном школьном понимании последовательного изложения войн, восстаний, роста ВВП, смены царей, императоров и президентов. Речь пойдет о нескольких периодах в истории нашей страны, когда социально-экономическое развитие в ней небывало ускорялось и вся жизнь приобретала новое качество. Рассматриваются периоды особого напряжения всех сил власти и народа в трех столетиях истории России, Российской империи и Российского государства, сохранившего характер империи, в XVIII, XIX и XX веках.

Олег Игоревич Яковлев

Половецкие войны

© Яковлев О.И., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Вступление. Тяжкие беды

13 апреля 1093 года в своём киевском дворце тихо преставился[1 - Преставиться (др. – рус.) – умереть.] великий князь Всеволод Ярославич. При жизни расчётливый и властолюбивый, хладнокровный и твёрдый, где надо, решительный и смелый, он крепко держал в узде непокорных родичей. Его боялись, опасались, перед ним склоняли гордые головы, а те, что продолжали упорствовать и измышлять свои козни, получали в ответ предательский удар меча исподтишка, как Ярополк Волынский, или на долгие годы, подобно смутьяну Олегу, оказывались оторванными от родовых вотчин. Не было за четырнадцать с половиной лет княжения Всеволода на Русской земле покоя, но не было и опустошительных кровавых войн и нашествий; пресекались великие и малые крамолы удельных князей и бояр, в ход шли посулы, угрозы, звенело золото, реже – булатный меч; так или иначе, а младшие были послушны старшим.

Но время – безжалостный творец и разрушитель – сделало своё дело: одряхлел Всеволод телом и душой, превратился с годами в злобного мрачного старика, тяжкое бремя кровавых деяний прошлого нависало над ним, давило, сковывало волю и разум. И с горечью осознавал князь: нет, не достиг он того, о чём мечтал с отрочества и до седин, не стал великим, таким, какими были покойные отец и дед; мелкие заботы поглотили его, закружили в неистовый водоворот круто меняющихся событий, и вышел он из этого водоворота неприятным, шаркающим ногами старикашкой с тяжёлым ворохом преступлений на плечах. Умер Всеволод, как и жил, с виду тихо и спокойно, только внутри его всё до последнего часа бурлило, становилось страшно, жутко, и тщетно старался он успокоить свою совесть, доказывая словно бы и себе, и Богу на небеси, что творил-де лихие дела не корысти ради, но только для блага Русской земли.

Как расценил Всевышний предсмертное раскаяние великого князя, не дано ведать нам, грешным и х?дым, а потому рассказ свой поведём мы о вещах попроще – о привычной каждому юдоли[2 - Юдоль – удел, судьба.] земной.

Всеволод мыслил передать киевский стол своему старшему сыну, прославленному далеко за пределами Руси полководцу Владимиру Мономаху. Но не любили Всеволодова сына в Киеве, многие бояре боялись его твёрдой сильной руки, больше по душе был им княживший в окружённом болотами Турове[3 - Туров – город в Южной Белоруссии, в бассейне Припяти. В XI–XIII веках столица удельного княжества.] слабовольный, корыстолюбивый и лицемерный Святополк, сын старшего Всеволодова брата – Изяслава. На стороне Святополка был и Ярославов ряд[4 - Ряд – порядок наследования власти (здесь – киевского стола). Согласно завещанию Ярослава Мудрого, киевский стол должен был занимать «старший в роду».] – лествица, был он старше Владимира и годами, и отец его раньше Владимирова отца занимал великий стол.

Мономах – умный, рассудительный – всё понял и, не желая котор[5 - Котора (др. – рус.) – междоусобица.] и кровопролития, уступил.

В день 24 апреля Святополк торжественно въехал в Киев через Золотые ворота.

Вскоре прибыли в стольный град послы от левобережных половцев[6 - Половцы – тюркоязычный союз племён, кочевавший в XI–XIII веках в южнорусских степях. Совершали опустошительные набеги на Русь, Венгрию, Византию.]. Стояли в горнице перед Святополком – гордые, непреклонные, требовали мира и требовали дани за этот хрупкий, часто нарушаемый ими же самими мир. Вспоминали покойного князя Всеволода, как уговаривался он с также умершим уже ханом Осулуком, как дарил хану и его ближникам ткани, золото, меха, драгоценное оружие.

Святополк молчал. Кусал уста, косился на надменных, осознающих свою силу послов в мохнатых шапках и кожухах, сжимал в бессильном бешенстве кулаки, вспоминал свои сокровища, скопленные за годы новгородского княжения и обретённые уже здесь, на киевском столе, с досадой и ненавистью представлял себе, как текут ручьи прохладного серебра и слепящего взор злата в грубые мозолистые длани кочевников.

После прорвался к князю Иванко Козарин, подходили другие бояре, говорили негромко, вкрадчиво:

– Не плати. Собери дружину, пойди на поганых[7 - Поганые – то есть язычники. Здесь имеются в виду половцы.] ратью. Побьёшь их, добудешь славу, золото, возьмёшь большой полон[8 - Полон – плен.]. Великие прибытки получишь.

Напрасно старый воевода Ян Вышатич советовал Святополку отступиться, принять предложение степняков, напрасно убеждал, что не восемь сотен туровцев, какие были у великого князя под рукой, но тысячи воинов нужны, чтоб одолеть силу половцев. Не хотел Святополк отдавать своё, не хотел уступать даже в малом, повелел он бросить послов в темницу и готовить рати. Наступали на Руси новые, тяжкие и жестокие времена.

Глава 1. Кровавая стугна

Быстрым намётом неслись по приднепровским кручам резвые скакуны. Развевались на ветру гривы, свистел в ушах холодный ветер. Небо было ясным, чистым, зеленели травы на прибрежных лугах. Внизу клокотал вспученный, напоённый талыми водами мутный Днепр.

Весна в тот год случилась поздняя, ещё совсем недавно снежинки кружились в воздухе над могучей рекой, и хотя к маю на юге Руси уже, как правило, заканчивалось половодье, нынче всё Божьим промыслом задержалось, словно показывая людям, предупреждая их, что наступают лихие времена.

Это чувствовал, наверное, острее других князь Владимир Мономах. Вонзая бодни[9 - Бодни (др. – рус.) – шпоры.] в бока широкогрудого вороного, нёсся он из Чернигова в стольный Киев во главе небольшого отряда верной дружины.

Колыхалось на ветру небесно-голубое корзно[10 - Корзно – княжеский плащ, богато украшенный.], позвякивали кольца бармицы[11 - Бармица – здесь: кольчужная сетка, закрывающая затылок и шею воина.], прикреплённой к остроконечному шелому. Брони Мономах приказал воздеть ещё перед отъездом из Чернигова – опасался он внезапного нападения какого-нибудь половецкого ертаула[12 - Ертаул (вост.) – разведывательный или сторожевой отряд.]. Да и воистину, кроме поганых, хватало у князя на Руси недругов.

Владимир старался отвлечься, не думать о последних событиях, но нет-нет да и овладевал им тяжкий гнев. Возмущали, прямо-таки в ярость ввергали безрассудство и жадность новоиспечённого киевского владетеля. Неужели не понимал Святополк, сколь сильны сейчас половцы, сколь много воинов нужно, чтобы справиться с ними в бою?! На Руси же в последние годы царили неурожаи, бескормица, и сил ратных в Киеве и других южных городах для большой войны явно не хватало.

Сколько раз он, Владимир Мономах, одолевал этот ставший знакомым до мелочей путь между Черниговом и Киевом? Не перечесть. Вон за тем поворотом выступает из-за холма небольшая рыбачья деревушка, вон огромная разлапистая сосна на пригорке широко разбросала в стороны могучие стволы, вон тихая заводь на Днепре, испещрённая челнами. Скоро уже покажутся впереди на круче дубовые стены и стрельницы[13 - Стрельница – то же, что бойница; башенка, из окон которой во время осады города вели обстрел осаждающих.] Вышгорода[14 - Вышгород – город на Днепре, к северу от Киева.], а там уже и до стольного недалече.

Щебетали птицы в дубравах, на полях синели васильки, желтели цветки одуванчиков, зеленели травы. Вроде всё как обычно, но менялась, чуял сорокалетний князь, жизнь, наступало время войн, потрясений, усобиц. Словно со смертью отца, Всеволода, последнего из сынов Великого Ярослава[15 - Великий Ярослав – Ярослав Мудрый (ок. 980-1054) – киевский князь в 1019–1054 годах.], что-то на Руси надломилось, словно порвалась некая тугая нить, доселе держащая города, сёла, земли в единстве. На душе царили печаль и тревога.

…Со Святополком Мономах встретился в загородном Выдубецком монастыре. Монастырь этот был сооружён на средства покойного Всеволода и считался его родовой обителью.

Они сидели друг против друга – широкоплечий, среднего роста, с короткой, аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой князь Владимир и долговязый, огромного роста, смуглолицый, с длинной и узкой чёрной бородой Святополк, оба такие разные, в прошлом – то враги, то друзья, но сейчас связанные единой заботой – как остановить половецкое нашествие.

Святополк то и дело вскакивал со скамьи, ходил, размахивая руками, убеждал:

– Да какой с ними мир?! Сколько отдать придётся?! Вот соберёмся вместе, отгоним их, тогда и будем мир творить!

– У нас мало сил, – возражал ему твёрдым спокойным голосом Мономах. – Что твои восемьсот туровцев? Капля в море! Их, поганых, в десятки раз больше! Даже если вместе мы силы совокупим, и то немного нас будет! Пешцев[16 - Пешцы – пешие воины. Как правило, набирались из городского и сельского населения во время войны.] же ныне не собрать, не оторвать от рольи[17 - Ролья (др. – рус.) – пашня.] так быстро! Разве что простых горожан в ополчение призвать, да много ль там люду! И всех же оборужить надобно добре!

– И что же?! По-твоему, нам откупаться от половцев сих?! Своё отдавать?! – не соглашался владетель Киева.

– Сперва послов из темницы выпусти! И предложи мир!

– Ну ладно, послов выпущу! А дальше?!

Следом за князьями спорили промеж собой киевские и черниговские бояре. Одни, такие как Иванко Захариич Козарин и Путята, советовали биться, другие, опытные, не раз встречавшиеся с половецкими ордами на полях сражений, поддерживали Владимира и советовали проявлять осторожность.

…Послов из поруба[18 - Поруб – тюрьма; представлял собой углубление в земле, обнесённое высоким частоколом.] выпустили, Святополк согласился принять их условия, но теперь сами половцы, оскорблённые и униженные владетелем Киева, не хотели мира. Уже бросилась лихая степная конница на правый берег Днепра, уже горело Поросье[19 - Поросье – область по берегам реки Рось, к югу от Киева.], уже в осаду был взят населённый служилыми торками и берендеями[20 - Торки, берендеи – тюркоязычные племена, использовались киевскими князьями для охраны своих рубежей от нападений половцев.] Торческ.

В Киеве собрались пришедшие с левобережья Днепра дружины черниговская и переяславская. Последнюю привёл младший единокровный[21 - Единокровный – то есть брат по отцу.] брат Мономаха – двадцатитрёхлетний Ростислав.

Перед выступлением князья проследовали в Печерский монастырь, чтобы попросить благословения у игумена и поклониться мощам преподобного Феодосия Печерского, одного из основателей монастыря.

Ростислав, в отличие от старших братьев, к монахам не пошёл, а остановился со своей дружиной на берегу Днепра, под горой.

– Нечего мне тамо деять, у сих бездельников! – резко отмолвил он в ответ на предложение Владимира.

После Мономах не раз клял себя, что не убедил брата, не настоял на своём. О том, что произошло на днепровском берегу, узнал он позже.

К реке в час, когда разбила там стан переяславская дружина, пришёл с кувшином для воды монах Григорий. Он славился в Печерах своими пророчествами. Глядя на согбенную неуклюжую фигурку тщедушного монашка, который, подобрав долгие полы чёрной рясы и борясь с сильным течением, стал осторожно набирать в кувшин воду, ратники стали смеяться над ним.

Григорий долго молчал, но всё же не выдержал и ответил:

– Напрасно потешаетесь вы. Лучше б о Боге помыслили, помолились бы. Вам ить многим суждено будет от воды сей погибнуть вборзе[22 - Вборзе (др. – рус.) – вскоре…], а вы сквернословите, языками злыми оскорбляете меня!

– Что каркаешь тут, ворон чёрный! – услышав слова монаха, пришёл в ярость молодой Ростислав. – А ну-ка, робяты, хватайте его! Связать и в воду бросить! Будет он тут ещё рот разевать!

Несчастного Григория связали пеньковыми верёвками и швырнули в Днепр. Тотчас тело его пошло ко дну, а многие из Ростиславовой дружины от души смеялись над незадачливым пророком.

Владимир, когда вскоре проведал о случившемся от одного из монастырских служек, ужаснулся содеянному. Он долго отчитывал Ростислава, в отчаянии хватаясь за голову.

– Что же ты сотворил?! Али хочешь, чтобы братия монастырская, иереи все, служители Божьи анафеме тебя подвергли?! Ступал бы, покаялся во грехе!