Вендетта. Часть I. Том VI

– Но я готов поклясться, – и он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кого же я ему напоминаю.

– Каждому может что-то привидеться, – я похлопал виконта по плечу, и быстро отошел в сторону. – Черт подери. Я планировал немного задержаться в Париже, но, похоже, придется уезжать.

– И что мы узнали, пока находились здесь меньше недели? – пробурчал Криббе.

– На самом деле очень многое. Но самое главное, Людовик и его правительство очень сильно не любит англичан. Гораздо сильнее, чем хочет заполучить Саксонию. И это для нас в настоящий момент самое главное. А теперь пойдем отсюда, пока этот слишком наблюдательный виконт не сложил всё как надо и не раскрыл мое инкогнито.

Глава 3

– Миша, как я рад тебя видеть, – Алексей Петрович Бестужев выскочил из-за стола и бросился навстречу брату. Схватив Михаила за руки, он потащил его вглубь кабинета, в котором в последние недели проводил больше времени, чем дома. Михаил же, увидев красные, воспаленные глаза брата, только покачал головой.

– Не бережешь ты себя, Алеша, совсем не бережешь. Отдохнуть тебе надобно. За этим я и приехал. Аннушка в гости зовет, говорит, что мельком увидела тебя в церкви, и в ужас пришла. – Михаил продолжал разглядывать младшего брата, испытывая к тому жалость, столь нехарактерное для их семейства чувство.

– Некогда отдыхать, Миша, когда такие дела вокруг творятся, – вице-канцлер намочил платок в стоящей тут же на столе вазе, протер им лицо и бросил платок на стол. – Воронцов вон гоголем ходит, словно уже все в его пользу решено, а меня будто уже из дворца погнали. А все потому, что мальчишка этот гольштинский с братом его Романом какие-то дела ведет.

– Зря ты, Алеша, даже не попытался с наследником общий язык найти, – Михаил покачал головой. – Я бы на твоем месте со двора Молодого не вылезал, пока взаимопонимания не получится.

– Да хотел я. Столько раз пытался, – Бестужев махнул рукой. – Он как глянет на меня своими глазищами, так сразу прибить охота, так руки и чешутся. Не знаю почему, Миша, только чувство у меня завсегда складывалось, что не наш он, чужой совсем, пришлый.

– Тебя вовсю западником кличут, а мальчишка чужой, ну ты даешь, Алеша, – Михаил покачал головой. – Так нельзя, пора уже определиться.

– Я уже давно определился, Миша, – вице-канцлер покачал головой. – Нам надо союзы заключать с европейскими странами, перенимать у них многое, чтобы уже перестать мужиками лапотными быть, чтобы нас со всей душой в салонах заграничных принимали.

– Говоришь, будто бумагу тебе кто-то написал и выучить заставил, – Михаил встал с кресла, в котором сидел. – Слишком долго ты за границей пробыл, вот что я тебе скажу. Поговори с Воронцовым, может он что-то дельное скажет. Ведь можно же совместить ваши идеи да нечто новое придумать. А насчет отдыха, я не шутил, завсегда мы с Аннушкой рады будем тебя видеть.

И Михаил исчез, словно хлопушка шутовская хлопнула, осыпав комнату резанной бумагой.

Вице-канцлер вздрогнул и… проснулся. Подняв голову со стола, куда уронил ее прямо на бумагу, оставшуюся недописанной. Буквы все смазались, и превратились в сплошной ком. Бестужев провел пальцами по щеке, так и есть, вся рожа в чернилах. И надо же было вот та отвалиться. Да и сон чудной какой приснился. Будто они с Мишей вот так запросто разговаривают. Подойдя к зеркалу, висящему на стене, вице-канцлер попытался оттереть со щеки чернила, въевшиеся в кожу, смачивая платок слюной.

– Надо бы и взаправду вазу с водой завести. – Пробормотал он, раздраженно натирая кожу, которая уже становилась под чернилами ярко-красной. – А Михаил меня даже во сне поучать пытается. – Он раздраженно бросил на столик грязный платок, практически ничего так и не оттерев. Представить себе подобную ситуацию наяву было практически невозможно, братья вот уже несколько лет не разговаривали друг с другом. Но кое-что Миша все же сказал правильно, чтоб ему до конца жизни икалось, надо было поговорить с Воронцовым.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул гвардеец.

– Тут Апраксин Степан Фёдорович, примете, али как? – Бестужев поморщился. До охраны Ораниенбаума местным гвардейцам было далеко. Да и докладывал о чьем-то прибытии Петру всегда Олсуфьев, который предварительно душу вытрясет из человека, а потом уж соизволит сообщить. Но от Волкова пока такого ждать не приходилось, дай Бог научится как-нибудь в будущем.

– Зови, – Бестужев посмотрел в зеркало. Да, нужно пораньше сегодня до дому уйти, да ванну велеть приготовить. Вернувшись за стол, Алексей Петрович сгреб испорченную бумагу, но прежде, чем под стол на пол бросить, попытался прочесть, что же он пытался написать. Ничего так и не прочитав, только зубами скрипнул, потому что совсем не помнил, что именно писал, когда сон так коварно его накрыл с головой.

Апраксин вошел в кабинет, и сразу же заметил беспорядок на столе у вице-канцлера. Да и во внешнем виде были изъяны. И это один из братьев Бестужевых, которые иначе, чем франты и не назывались. И даже покойного Ягужинского могли за пояс заткнуть. Степан Фёдорович только губы поджал, да кресло, предложенное, осмотрел, перед тем, как сесть в него, а то вдруг там чернила пролитые, как по дворцу идти, когда у тебя вся задница испачкана будет?

– Неважно выглядишь, Алексей Петрович, ой как неважно, – он покачал головой, и сел, по примеру Ушакова выставив перед собой трость.

– Не буду благодарить за добрые слова, Степан Фёдорович, – ядовито отреагировал Бестужев. – Хватит с меня Ушакова, который прямо перед носом у меня шиши крутил.

– Ну, Ушаков и не то сможет. Слыхал, сейчас из-за траура по усопшим, прими Господь их души грешные, – и Апраксин, и Бестужев перекрестились, а затем Апраксин продолжил. – Так вот, из-за траура, все веселье в клубе свернулось. Остались лишь игровые забавы. Да и то, столы Андрей Иванович велел черным бархатом укутать. Но вот в качестве торжества на коронацию, планирует он нечто грандиозное. Уже сейчас места раскупают все те, кто здесь в Петербурге останутся. А останутся все, у кого должности в местных коллегиях. Как обычно Ушаков в тайне держит, но, поговаривают, что хочет он всё в виде сценок из «Декамерона» представлять.

– Тьфу, срамота какая, – но хоть и плевался Бестужев, а в глазах мелькнула заинтересованность.

– Ещё какая, – Апраксин закатил глаза. – Я вот пока не знаю, здесь ли остаюсь, или же в Москву поеду. А ты как, решил уже?

– Смотря кого короновать будем, смотря кого, Степан Фёдорович. Самому поди обидно, что в последний момент тебя в войске Ласси на выскочку этого Салтыкова променяли? – Бестужев пристально смотрел на Апраксина.

– Это смотря с какой стороны глядеть, – Апраксин пожал плечами. – Вот не тянет меня отношения с Фридрихом портить. Так что вовсе не опечален я тем, что меня вот так подло заменили. Но, я ведь не про то, что Салтыков сейчас пытается Дрезден удержать. Я про другое пришел поговорить.

– И про что же? – Бестужеву надоели уже эти словесные кружева. Вот в чем наследник его всегда устраивал, так это в том, что сразу в разговоре брал быка за рога. Не отплясывая вокруг до около.

– А что это на щеке у тебя, Алексей Петрович? – Апраксин, вместо того, чтобы выложить, зачем он сюда пришел, принялся разглядывать выпачканную чернилами щеку Бестужева.

– Степан Фёдорович, дорогой ты мой, – вице-канцлер весьма демонстративно глаза закатил. – Прекрасно видишь, что это чернила, говори уже что хотел сказать.

– Я прекрасно вижу, что слово прямо под глазом отпечаталось, «с любовью». – Апраксин хохотнул. – Впечатление складывается, будто зазноба твоя тебя письмом по роже наглой возила, али супруг её припечатал с наказом, что ежели ещё раз, и даже должность вице-канцлера не сбережет голову на плечах.

– Я не знаю, что там и где отпечаталось, – Бестужев скрипнул зубами. Зеркало было плохого качества, и он действительно не разглядел, что на лице отпечаталось. И хорошо ещё, что Степан Апраксин увидел, а не кто другой. В этом Бестужев был уверен, как можно было быть уверенным в другом человеке. Вот был бы конфуз, если бы он вот так через весь дворец под любопытными, а часто неприязненными взглядами домой пошел. – Я уснул… Да черт с ней со щекой. Ты зачем сюда пришел, скажешь уже?

– Да вот, пришел узнать, что ты знаешь о заговоре и что хочешь в этом плане предпринять, – когда Апраксин это выдал, Бестужев едва не подавился слюной.

– Что ты хочешь сказать, есть еще один заговор? – Апраксин на «еще один» не отреагировал. Открыто он Бестужева не поддерживал, но его взгляды разделял. Хотя, в случае прямого столкновения наследника и вице-канцлера, скорее всего, остался бы в стороне. Многие называли такое поведение трусостью, а сам Степан Федорович разумной осторожностью.

– Ты вот погряз в бумагах, носа не кажешь никуда, а тем не менее, салоны словно развороченные ульи жужжат. Больше, конечно, тех, кто Петра Фёдоровича поддерживает, но есть и те, что против подобных манифестов, который Пётр Фёдорович для своей коронации приберёг. И даже, ходят слухи, что собираются заговорщики на площадь выйти с оружием в руках и потребовать убрать эту бумажку гнусную или передать власть кому-нибудь другому.

– У кого они собрались что-то требовать, если Петра даже в Берлине нет. И в Дрездене его тоже нет, и в Варшаве. И уже тем более в Петербурге! – Бестужев рывком сорвал с головы парик и запустил руки в волосы. – Они что все от безделья с ума посходили?

– За что купил, за то и продаю, – Апраксин развел руками. – Может быть, в связи с подобными обстоятельствами, манифест и пригодился бы. И то, правду говоришь, все из-за безделья.

– Господи, что же мне делать-то? – Бестужев вскочил и заметался по комнате. Чуть раньше он поручил бы Ушакову вычислить всех заговорщиков и в Петропавловской крепости запереть, чтобы остыли. Но сейчас их отношения вряд ли можно было назвать безоблачными. И Андрей Иванович вряд ли пойдет ему навстречу, даже, если сам уже давно всех вычислил.

– Не знаю, Алексей Петрович, тебе решать, я тебя предупредил, дальше сам, голубчик, своими силами справляйся, – и Апраксин поднялся из кресла и направился к двери, держа в руке трость так, что становилось непонятно, зачем он вообще ее носит.

***

– Ваше императорское величество, – мадам Помпадур присела в глубоком реверансе, таком же глубоком, что и вырез на её платье. Я мог спокойно любоваться поистине прекрасной грудью женщины, которая, не обладая сногсшибательной красотой, тем не менее, умудрялась удерживать столько лет Людовика в своей постели. Да и после того, как страсть остынет, она сохранит свое влияние на него и реальную власть при дворе. – Это было очень, очень нечестно с вашей стороны скрыть от меня, кто вы на самом деле.

Ну вот, уехали из Парижа, сохранив свое инкогнито. А все тот Крюшо, который таким глазастым оказался. Вспомнил меня, мерзавец. И растрепал своей покровительнице. Которая тут же села в карету и помчалась в наш снятый особняк, чтобы выразить свое почтение.

– Ну что вы, мадам, встаньте, – я подскочил к ней и, как галантный кавалер, поддерживая за локоток, помог подняться. – Я всего лишь гость здесь. К тому же коронации пока не было, и, можно считать, что я всего лишь наследник, который решил посмотреть на красоты Парижа.

– Выше величество, давайте говорить откровенно, – внезапная смена тона весьма меня удивила.

– Я всегда выступаю за откровенность, мадам, – я указал ей на диванчик, сам же сел в кресло, глядя, как Жанна садится, что было очень сложно сделать в таких пышных юбках.

– Ненавижу кринолин, – пожаловалась она, лукаво посмотрев на меня.

– Зачем же вы его носите? Моя жена, например, взяла пример именно с вас, отказываясь от этой обузы. – Я не отводил с нее взгляда с тоской думая о том, что мне именно сегодня за каким-то хреном стукнуло в голову отправить Гюнтера в Голландию. А точнее, в Австрийскую ее часть. Узнать, чем и как они дышать, прощупать настроения, в общем оценить обстановку.

– Я не ношу кринолин только тогда, когда хочу эпатировать окружающих. Как так получилось, что ваши дамы легче отказываются от всего этого?

– Наверное, все дело в том, что они совсем недавно надели кринолин. А сарафаны не подразумевали ничего подобного. Хотя, не могу сказать, что одежда была слишком простой, вовсе нет. – Мы сидим во дворце Конде с мадам Помпадур и говорим про моду, это как-то плохо помещается в моем сознании.

– Вы обязательно должны прислать мне комплект той одежды, которую носили русские женщины. Я плохо понимаю, о чем вы говорите, – призналась Жанна.