ЯД

Дерек положил поверх фотографии бланк из медицинской карточки.

– Да! Да! Я именно в этой больнице лежал! Я потом долго не мог ходить… – Манффи осёкся. Рука задрожала. Он почти прошептал: – Доктор, а ведь у меня была кошка в Швейцарии.

Шварцер сидел, облокотившись о стол, пальцами держась за виски. Он изо всех сил изображал усердие и тщетность что-либо припомнить. Потом резко вскинул голову и пристально, и просительно смотря прямо в глаза О’Лири, пригнувшись, тихо спросил:

– Доктор… а у вас есть ещё фотографии?

– Есть, – так же вполголоса ответил Дерек, склоняясь ему навстречу.

– Тогда не показывайте их мне, прошу. Тссс, доктор! Эти годы, что вы называете… они безликие, они – всего лишь волокна, скрученные в нити, свитые в верёвки, сплетенные в канаты.

О’Лири непродолжительное время стучал карандашом по блокноту.

– О, да! Вы талантливы! – Дерек улыбнулся и протянул Манфреду чистый лист бумаги. Он оживился, заёрзал. Дымчатая тень. Бровь, серьёзный глаз, на носу след от очков. Мягкие губы. Мягкие. Консистенции свежей, тёплой карамели. Живая плоть, а внутри – немножко древнего моря. На подбородке кожа повреждена бритвой, расширенные поры, уже виднеются волоски, словно медная проволока. А на голове – темно-русые, и на руках – тоже. А радужка серая, к центру – зеленоватая.

– Что ж, на сегодня довольно. Я приду завтра. И мы ещё раз поговорим. Я буду приходить каждый день.

Прозвучало неподдельной угрозой. Слова как дротики ударялись о черепную коробку, безумными птицами стучались в сердце. Такое маленькое, влажное, мясистое. Хоть бы сдохнуть! Загнул брючину, прикоснулся к вздувшимся узлам вен на икрах. Господи, какая паника его охватила! Счастье, что… Голые колдуньи будут смеяться и выть, и подпрыгивать, пытаясь ущипнуть за пятки танцующих в воздухе.

Глава 7

– Что это? – с любопытством разглядывая стену, вопросительно улыбнулся О’Лири, входя. – Это звёзды? Дааа, Вы талантливы, – Дерек слепо улыбался, протирая стекла очков. – У меня неплохие новости. С вас снимают все подозрения. Завтра можете возвращаться домой.

– Уже? Так быстро?

– Да. Дело продвинулось. Не здесь. В Швейцарии. Так что вы свободны.

– Очень… мило.

Бывают же такие неудачные дни. Всё из рук вон плохо.

– Я бы вас всё же попросил, если можно, я бы хотел продолжить беседовать с вами. Я всё ещё думаю, что мне есть чем вам помочь. Разрешите?

Дерек улыбался. Лампы сверкнули в его очках дальним светом фар. Губы консистенции свежей карамели.

– Медицина… я не хочу вас обидеть, доктор, но я её презираю. Работа врача – сделать себе имя. А Кингсли за заботу передайте спасибо. Или я сам скажу, уже завтра.

Эти горожане – ужасные сплетники. Все про всех всё знают. Надо было остаться в Роттенбрунене? O’Нелли сказал Кингсли, Кингсли сказал O’Лири… а O’Лири – клинический психолог. Давление скакнуло, в ушах зашумело, и картинка начала тускнеть и пропадать. Так, батенька, опять в кому? Зачастили что-то вы, нехорошо. Гордость? Вот она, подставила плечо. Чёртовы ирландцы! Интересно, как тело O’Лири выглядит без одежды, в таком болезненном свете ламп? Незабываемое. Манфред заткнул пробкой слив и набрал воды в раковину.

– Вы неправы! Мы даруем людям жизнь! Мы лечим и ставим на ноги! – и все эти громкие слова с мягчайшей улыбкой, спокойным, убаюкивающим тоном.

– Да-да. Ja.

Манффи отвернулся к стенке и, обмакивая губку в воду, начал смывать рисунки.

– Вы одиноки, вам очень трудно освоиться на новом месте, среди незнакомых людей… вы испытываете дискомфорт, терзаетесь страхами… со своей стороны, я буду рад облегчить вам вхождение в социум…

От рубашки пахло лекарствами. Сухой кожей, марлей в сукровице. Манфред боялся рентгена. У него было чувство, что или печень занимает всю правую половину тела, или почки с желудком болтаются и перекатываются где-то в тазу. А сейчас зверски заболел левый висок.

– Ну, что скажете?

Когда Шварцер обернулся, Дерек… да, он улыбался. Вспомнилось Прошлое. Тот, прежний, избегал дотрагиваться до людей. Они такие тёплые и вкусные… Шварцер смело пожал психологу руку. Крепко-крепко. Липкую от пота лапищу.

– Заходите ко мне на чай с булочками.

– Обязательно.

– А от профилактики – избавьте.

Назавтра вышел, как и обещали.

Воздух холодный, чайки причитают, пронзительные ведьмы. Голова всё ещё немного болела и кружилась. Заново учился ходить. Слушал сердце, главного советника. Велосипед, пробежки – здорово, но надо что-то ещё. На витаминах и каплях доктора Джаваланакары долго не протянешь. Небо затянуто сизой пеленой. Тучи слоятся тусклым асфальтом. Сколько ни торчи под душем – коросточки в волосах. Красная бейсболка с драконом теперь вечный спутник.

Крюк настенный, крюк настенный, одеяло, товарных строк три, спасибо за покупку. Тринадцать ноль одна. Тринадцать ноль две. Тринадцать ноль три. Пришел фанат слоек с джемом. Да, мистер? Сколько, мистер? О’кей. Да, выпустили. Нет, пустяки, какая-то ошибка.

Пока стоял за прилавком, взвешивал не только пирожки. Открыточные виды. Панорамы. Лесные массивы. Разрушенные и вновь отстроенные для туристов крепости. Безумие, безумие. О чем он думал, зачем беспокоил чужие кости? О, маята! К грузу своих проблем приторочил комок ноосферных узлов. И вот, теперь, опять без биографии, с новым лицом и легендой в кармане. Я лишь хотел повидать мир. Я хотел лишь уйти от извечного человеческого бремени – болезней и смерти. Я хотел быть свободным и беспристрастным. Ты хотел… бессмысленный лепет! Ты – бездна мрака, ты – пасть М87, ты – вечное проклятье!

У Манфреда Шварцера было преимущество перед всеми предшественниками. Он всерьёз верил, что скоро его жизнь прервётся и назад пути не будет. Не буду разочаровывать читателя: так оно и есть.

Глава 8

Манффи уже изучил Ричмонд, вдоль и поперёк изъездил на велике. Летом народу было мало. Он даже привык к толпе, не выискивал безлюдных маршрутов, не прятался по нехоженым тропкам. Втянулся, включился, пообвык. Почти не вызывали никаких эмоций чьё-нибудь мелькнувшее лицо, чья-то походка. Декоративные цветы кивали головками, когда он проезжал мимо. Не было брошенных собак. Не было задавленных голубей, со следами протекторов покрышек на архангельских крыльях. Не было «вечных» луж. А дожди и сумерки – регулярно. И лисы следовали вечерними дорогами, вдоль шоссе, к помойным бакам.

Осенью миссис Смит умерла при загадочных обстоятельствах. Во всяком случае, именно в таких выражениях рассказывали о её смерти ричмондцы. Она прилегла на диван и смотрела телевизор. Задремала. И где-то в старой проводке произошло короткое замыкание. Всё было выжжено. Старый телевизор взорвался. А старушка задохнулась во сне. Её тельце не тронул пожар, кольцом опоясавший комнату на первом этаже. Сигнализация сработала, но приехавшие пожарные констатировали только незначительное задымление, да язычки пламени ещё играли на обугленном паркете. В булочной шушукались про шаровые молнии и прочие необъяснимые природные феномены.

O’Нелли очень сокрушался. Пока позволяло здоровье, ходил к ней на могилку. У миссис Смит постоянно жили кошки, и теперь заботой ветерана было пристроить их в хорошие руки. Задрав хвосты и подёргивая лапами, они выходили строем встречать пенсионера. Полосатые и пятнистые, подняв мордочки, бежали навстречу.

Недалёкая соседка, Вивьен, взяла себе двух. Другие соседи её не любили. Но, ох уж эта английская вежливость! «Улыбаемся и машем». Вивьен жила одна, питалась хот-догами и обожала пиво. Когда-то она была хороша собой, ныне опустилась, располнела и даже на улицу выходила в драной куртке поверх ночной сорочки и тапках. Чего она терпеть не могла – так это детей. Она об этом говорила всем. Так и заявляла: «ненавижу детей!» Но в свои тридцать пять уже сделала не поддающееся подсчёту число абортов. В последний раз её выскребли более основательно, так что, по идее, лишили способности к зачатию. Однако, её жизнь по-прежнему служила основой для кривотолков.

– Не понимаю, чем Вивьен думает, когда сношается с мужчинами! Не знаю, хоть бы элементарно предохранялась! Ведь трубит на каждом углу, что не выносит детей, пеленок и ссанья, и почти каждый новый её брюхатит!

– Да, не то слово, она ведь далеко не дура, неужто не понимает, сколько жизней загубила? Это же страшно представить, сколько невинных душ она лишила жизни!

Тут обычно на горизонте маячила Вивьен, и сплетницы начинали «улыбаться и махать».

Она приходила к Манффи после двух, покупала четыре хот-дога, удостоив только «здрасьте» и «спасибо».

– Как ваши кошечки, прижились? – спросил он однажды.

Около полугода назад Шварцер поставил в кафешке магнитолу, теперь тут всегда наигрывала музычка, которую он подбирал по своему вкусу. Вот сейчас звучало «Мальчик живет в колодце».

– Неплохо, – отчеканила Вивьен, убирая лезущую в глаз прядь волос. На голове страшный беспорядок. Возможно, она только встала.

Они часто встречались в пабе. Вивьен была заядлой курильщицей, и каждый вечер Манффи видел её там, то с одним мужчиной, то с другим. Был грешок – «стрелял» сигаретку у дамы.

«Придите, слёзы, придите, стекайте по щекам и несите меня словно сквозь чудо к дневному свету. Если плотины сломаются, обрушатся все стены, тогда кончатся все преграды, все границы. Если плотины сломаются, мы ворвёмся в поток; мы будем счастливы как рыбы на пути к нашим мечтам!»

Лицо у Вивьен мятое. Кто знает, может она убивается, плачет в подушку? Задушенное горе, лишь бы не остаться одной, совсем одной.