BMW Маяковский

– Конечно, – пробасил Маяковский, – а еще в этом фильме Анастасия разрывается между одним Сержем и тремя гардемаринами. И «Мастер и Маргарита» о том же, у Маргариты трое мужчин, мастер, Дьявол и Бог, меняющиеся местами, один заменяющий другого. Это же очевидно.

– Там еще параллельно есть Гела, у которой тоже трое мужчин: Воланд, Коровьев и Азазелло, – продолжил Блок. – И вся книга о борьбе Маргариты с Гелой и о великой их дружбе, понимании друг друга и приятии.

– А кот? – удивилась Тэффи. – Бегемот которого звать.

– Это ее беременный живот от всех троих, что тут еще сказать, – улыбнулся Есенин.

Они еще глотнули дымка и выдохнули его из четырех ртов. Дым превратился в воздухе в их четыре головы и поочередно поцеловался при помощи восьми губ и четырех языков.

– Это волшебно, – выдохнула Тэффи и поцеловала в губы Есенина, – чтоб вы двое умерли от зависти, – и ее косые на мгновение глаза посмотрели на Блока и Маяковского, тем самым приглашая их к «Пиру».

Накурились так, что почти что взлетели. А впрочем, поднялись в воздух, взялись за руки и закружились под потолком. Тэффи повизгивала слегка от удовольствия и возвращала долг Блоку и Маяковскому, целуя в губы поочередно их. Есенин дулся и при этом безмерно кайфовал, чувствуя, как лопается его ширинка от вожделения.

– Мы летим, мы парим или мне только кажется? – вопрошала глазами Тэффи.

И носы трех великих поэтов кивали ей вместе с головами, которые отменили связь с шеями и перешли на автономную работу. По крайней мере на время. Долго довольно качались между полом и потолком, после опустились и снова стали накачиваться дымом, чтобы стать шарами и унестись на Меркурий. Или стать шаром, на котором жили, и тем самым объять его полностью и понять на примере себя. Есенин, причесав копну волос, произнес:

– Трое мужчин и одна женщина? Об этом мы здесь говорим. Я тут подумал, что есть безусловная корреляция между рифмами. Каренина бросилась под поезд. А поезд рифмуют со словом пояс. Поясов в боксе основных три. Она отдалась трем мужчинам. И это было самоубийством по законом девятнадцатого века. Вот о чем эта книга.

– Ты – гений, – пожала ему руку Тэффи и улыбнулась всем телом, открытым глазам: лицом, шеей, руками и парой лодыжек.

Они расплатились за съеденный дым и поехали на метро, похожем на яблоко, а не на червяка, до памятника Маяковскому. Доехали за полчаса, встали у ног гиганта, и Тэффи громко сказала:

– Сейчас у собственного памятника будет читать Маяковский.

И довольно быстро собралась толпа, которую три великих поэта ублажали довольно долго своими стихами, пока Тэффи не прочла свой новый рассказ «Страсти по Маяковскому», поведя на собранные деньги (люди кидали монеты и купюры в ботинок Есенина, который тот снял, так как сильно чесалась нога) своих друзей в кафе «Курт без Кобейна».

4

Сели у окна, заказав четыре кружки пива «Акутагава жив», глотнули его и поцеловались вчетвером мыслями, касающимися силлабо-тоники, новым рифмам, таким как «Рыжий – в Париже», и попросили (это сделал Есенин) у официантки пепельницу, чтобы думать о курении, раз оно было запрещено в заведении: типа смотреть по телевизору эротику и не участвовать в ней.

– Тот самый триумвират, три паши, которые устроили геноцид армян, должны были дать им и всем вечную жизнь, – сказала задумчиво Тэффи, – но так как у них не было жены армянки, одной на троих, которая вела бы их, даже турчанки, без разницы, или гречанки, сладость не меньшая, то они в слепой ярости захотели уничтожить всю Османскую империю. И погубили ее. Это первый пример того, что могло стать бессмертием, но не нашло своего выхода в женщине, а потому обратилось в смерть. Это «Женщина и Смерть» Горького. Не найдя Цветаевой, эти трое устроили всем Ахматову. Потому Марина и покончила с собой. Она объяснила то, что произошло в соседней стране – во всем, целом мире. Везде.

– Из меня, после моего самоубийства, выросли четверо, когда ушел в небытие чертов Сталин, – кивнул Маяковский Тэффи, – это Евтушенко, Вознесенский, Рождественский и Ахмадулина. Моя смерть дала и указала путь ко спасению. Ко всеобщему. Три мужа и одна их жена. И все четверо великие, как самоубийство женушки Сталина. Ведь ее не было никогда. Не было. Тень жены Мандельштама, той же Надежды, прилетела и отомстила Сталину за смерть своего мужа собственной смертью. А женой Сталина была только Лиля Брик. Она и сказала, что ее настоящей любовью был только Ося. Но не уточнила, какой. Ося, Осип, Иосиф Виссарионович Сталин, а не та подушка, на которой она спала. И именно о Сталине я писал, сам не понимая того, когда говорил, что Лиличка спит с самим Дьяволом. Так все и было. Они вдвоем меня и убили. Задушили меня. Задавили. Муж и жена. И буквой «и» между ними был я. И я не соединял их, а разъединял. Вот меня и убрали.

– Невесело, – горько молвил Есенин и омочил усы, которых не было, пивом, хлещущим прямо с небес. – Но я согласен, что Надежды, жены Сталина, но есть параллельные и одновременные вселенные. И вот в соседней все было так: тебя жена Сталина, Лиля, довела до самоубийства, а твою настоящую жену, Надежду, вынудил к суициду Сталин. Так образовался крест, на котором по обе стороны распяты Володя и Надя. То же самое произошло со мной и с Галиной.

– Бениславской? – поднял на него глаза Блок.

– Той самой, – не смутился Есенин и выдержал взгляд своего брата, – два самоубийство есть одно убийство. Меня и ее.

– А какова твоя история, Блок? – спросила Тэффи его.

– Я умер потому, что задохнулся точно так же, как вы. Я должен был стать Богом, но у меня сожгли библиотеку – лестницу в небеса. Ее потом построил Маяковский, но поднялся по ней другой. Тот, кто назвал его талантливейшим поэтом эпохи. Вас двоих убила голова Сатаны, меня его задница. Потому что я ее никогда не любил. А вы заигрывали с ней, шли из народа. Подымали его вслед за собой. Подняли, и он ногой скинул вас вниз. Расскажи теперь ты о себе, – уставил ледяной, как солнце, взгляд на Тэффи Блок.

– Я умерла в 1952-ом году. Вся моя жизнь была схваткой со Сталиным. Я умерла как барс. Тот, кто сражался с Мцыри. Оставив неизгладимые, неисцелимые раны. Сталин же тоже был своего рода Мцыри. Неудавшийся Мцыри. Вот я и исправила это. Сделала его настоящим Мцыри. Вот он и умер от моих ран. «Мцыри» – не о Лермонтове, а о Сталине. Сам Лермонтов «Демон». И вся история – борьба их двоих. В разных обличиях.

Вышли на улицу вчетвером, обнялись и закурили одну сигарету, пустив по кругу ее. Опустили головы и сказали нечто вроде молитвы. Будто бы дали клятву дружить и поддерживать друг друга всегда. Потушили сигарету о небо и вернулись пить пиво и закусывать его не жареными птицами, а летящими самолетами.

– Я вот думаю, в «Кавказской пленнице», в конце Нина уезжает от Шурика. А почему? Ясно, что женщина хочет, чтобы ее похитили. Но она не хочет ни Шурика, ни Саахова. Она хочет Труса, Балбеса и Бывалого. Она с ними абсолютно счастливо танцует и веселится. Но – цензура, понятное дело. Вот фильм и кончается ничем, – протрубил Маяковский и сделал величиной с Тихий океан глоток.

–В «Иване Васильевиче» такая же ситуация, – улыбнулась Тэффи, – у Крачковской два мужа, как выясняется, а Шурик претендент. От него уходит жена, и она, соседка его, все чувствуя, сразу рвется к нему и говорит сакраментальную фразу: «Если бы я была вашей женой», – выставляя исторически ногу, похожую на предложение руки, сердца и прочего.

– Именно за все это самое главное и потаенное, подсознательное, мы и любим все эти фильмы, – отреагировал Блок.

– Конечно, – посмотрел на Блока Есенин, – в «Иронии судьбы» та же капуста. Очень хитрый фильм. Вся история будто между двумя мужчинами, претендующими на одну женщину. Но когда побеждает один, Женя, то к нему и к его невесте приходят три его друга. И на этом кончается фильм. На выборе женщины – между одним и тремя. И побеждают трое, о чем при титрах поет главный герой. Она стала женой его единственного друга. А у него их трое. Они неразлучны. Выйти за одного из них – выйти за троих. За троицу, если переводить на религиозный язык.

Тэффи выслушала его, как и Маяковский и Блок, и тоже внесла свою лепту в тему, поднятую ими:

– В кино «Москва слезам не верит» показывается выступление Вознесенского. Девушкам это не интересно, потому что выступает один из тройки. Один мужчина без разницы. И когда бывший парень Катерины говорит, что она директор, она главная в прайде, то нынешний мужчина уходит ее. Он не привык делить женщину с двумя. Ведь у нее есть еще и любовник. В итоге все заканчивается тем, что Катерина слезами и горем заставляет ухажера вернуться и стать одним из троих. На этом фильм и кончается.

Есенин кивнул:

– Так и в кино «Три тополя на Плющихе» героиня не идет на свидание с таксистом, потому что он приехал один. Не три тополя явились на Плющиху.

– Я уж тогда ничего не скажу про «Я шагаю по Москве», где трое парней приглашают при всех одну девушку на свадьбу. Это была революция, – сдунула пенку с пива Тэффи. – Или фильм «Девчата», там вообще героиня мечтает о матриархате и обслуживает индивидуально как повар троих, любит одного из них, притом остальные двое неразлучны с первым и личной жизни не ведают вне его.

– Да, – зажег просто так спичку Есенин, – это точно, в «…По прозвищу «Зверь» то же самое, Лариса спит, судя по всему, с троими, и ее трагедия в том, что не одновременно, хоть она всячески сводит трех мужчин.

Блок потушил его огонек дыханием и произнес:

– В «Ассе» два любовника Алики сталкиваются лбами и погибают, потому что нет третьего мужчины, который сгладил бы углы. Об этом говорит как бы Цой, возникая на месте гибели двух мужчин. И в «Игле» то же самое, два любовника конфликтуют, не потому что их двое, а потому, что нет еще одного. И об этом говорят три взрыва капсул в костре.

Тэффи посмотрела внимательно на него:

– В последнем «Брате» у главного героя три женщины, а не наоборот. Вот и гибнет Бодров. Потому что это тупик. Это реликт, это пережиток из прошлого. Дальше одна только смерть. А в первой части ему же предлагает муж любовницы, намекает на четверку, спрашивает, как бабу будем делить, друга приводит. А он стреляет в супруга, против дележа, вот и остается ни с чем.

Она заказала чипсы со вкусом холодца и хрена и подумала: «В «Мимино» тоже возникает конфликт между армянином и грузином из-за Ларисы Ивановны, потому что нет третьего – судьи между ними. А вообще, нет просто третьего из троицы, ведь везде и во всех анекдотах, в том числе этого фильма, встречаются азербайджанец, армянин и грузин». Она озвучила эту мысль, и Маяковский положил свою руку на ее ладонь и согрел ее теплом самых дальних звезд.

5

На улице были пьяными, шатались, как луна на привязи, посмеивались, хихикали и шагали врозь.

– Продолжая тему, начатую в кафе, – взяла под руки Блока и Есенина Тэффи, – в «Неуловимых мстителях» тоже три партизана и с ними всего одна девушка. И только из-за цензуры она сестра одного из них.

– Да-да, – обернулся Маяковский, шагающий впереди, и обдал их дымом, прилетевшим с Сатурна. – Так и Фабиан в «Криминальном чтиве» нарочно забывает часы, чтобы ее Бутч поехал и вернулся с двумя мужчинами, а один из них соскочил, потому и гибнет второй. Так как это уже бессмысленно. И Фабиан плачет оттого, что ее мужчина вернулся один.

– В «Красной жаре» будет справедливым отметить красивый момент, – почесал правую щеку Блок, – когда с таксистом женщина едет по ночному Чикаго, а у нее на хвосте сидит пара копов. Это ни что иное, как секс.

– В «Криминальном чтиве» есть еще Мия, – догнал Маяковского Есенин, оставив Тэффи с Блоком наедине, – и она испытывает оргазм, маленькую смерть, из ее рта течет ее семя, потому что она представила секс со своим мужем и его подчиненным по имени Винстон.

– Как много сегодня философии, друзья, – Тэффи вытерла лоб салфеткой и выкинула ее в урну. – Давайте будем немного попроще. Ну хоть полчаса или десять минут, если не можем иначе.

Они сели в паровозик на аттракционе, дойдя до него или долетев на крыльях похоти и любви, Тэффи рядом с Маяковский, Блок и Есенин вдвоем, и завизжали и загрохотали, как танки, топчущие небеса.

– Парим! – возопил Есенин и обнял Блока за плечи.

– Да – да! – подхватила Тэффи и сделала то же самое по отношению к Маяковскому, но представила Есенина и Блока, потому что так всё и было. Двое входили в одного и становились им.