Роман. В письмах

С псом моим так получилось – завести его хотела только мама. Мы все были против. И приняли его в семью очень сдержано. Но стоило кому-то из семьи подпить, мы сразу лезли его обнимать и целовать, и пес раз и навсегда усек, что пьяные люди добрые. Потом мы его, конечно, полюбили, он был просто Божьим даром и его любили даже те, кто собак в принципе не выносил. Но он облизывал на улице любого алкоголика.

Вот так и я, увидев, что когда ты выпьешь, у тебя распускаются руки и развязывается язык в самом прекрасном значении этих слов, я полюбила некую степень твоей алкоголизации. При моем абсолютном неприятии пьяных людей. Она позволяла мне хотя бы чуть-чуть узнать, что творится в твоей голове.

А еще помню, как мы с тобой после близости разговорились о сеновале. С чего началось, не помню, скорее всего, я рассказала тебе, как мы купались и уснули потом в стогу, но ты сказал так многозначительно: «Ах, Оксанка, в сене все делать хорошо». И так понятно было о чем это ты, что у меня до сих пор навязчивая идея. Я с тоской смотрю на эти свитые тюки и думаю, а вдруг где-то еще остался самый нормальный сеновал, куда можно забраться и заниматься любовью в этом пряном солнечно-травяном запахе, чувствуя покалывание, а потом снимая соломинки друг с друга…Боже, даже сейчас ударяет…

И это твое «Ах, Оксанка»… Меня вообще все друзья того времени так называют, но от твоего мурашки по позвоночнику. До сих пор… мы можем с тобой о чем-то говорить в рамках вполне светского обмена любезностями, но если ты говоришь «Оксанка» мурашки бегают…

Видишь, время такая условная штука… А память – безусловная…

Письмо 8

На этом, собственно, красивая история заканчивается. Но есть кое-что, о чем хочется тебе написать. О тебе.

Ты был каким-то удивительно красивым. По мужски. Я до тебя вообще особо не морочилась деталями, телесность меня мало интересовала и в мужчинах и в женщинах. Сейчас у меня случился инсайт. До этого у меня все отношения были только в голове. А ты подарил мне ощущение тела. И моего, и вообще. Да, точно, именно в это время тело захватило меня как объект, и когда тебя не стало в моей жизни, я ушла в этот вопрос и с головой, и телом. По сути, через тебя я получила свое предназначение. Я стояла у истоков и получала информацию напрямую.

Это сейчас об этом модно говорить, и слово «психосоматика» не использует только интернетофоб. А тогда это было потрясение. Я просто видела, как мысли связаны с болезнями. Я разговаривала с человеком и понимала, какой диагноз он себе сейчас зарабатывает. Я легко постигала телесноориентированность и была одной из самых проводимых в группе участниц. Я руками чувствовала сгустки энергии в теле и умела ее перераспределять. Передо мной такая захватывающая картинка развернулась! Тело оказалось не менее интересным и возбуждающим, чем мозг. Даже твой.

Так вот о тебе. Ты был удивительно красивым. Дело не в канонах. Дело в деталях. Губы…Руки…Пальцы… Глаза… Ну и то самое мужское. Я могла смотреть на тебя часами, если бы у нас были эти часы. Я могла гладить тебя часами. Молча. Я очень любила твое тело. Просто поглощала твою обнаженность. По-моему, тебе даже иногда неуютно от этого моего взгляда становилось. Это не было безумием. У меня никогда фетишизма не было, не возникало желания завернуться в твою футболку, чтобы запах сохранялся. Все было в абсолютной осознанности. Я научилась тобой любоваться также как и ты мной. И мне нравилось абсолютно все, что ты делал с моим телом. Оно отзывалось. Любое прикосновение было чувствительным. И давало такие разные ощущения, что я еще какое-то время их переживала и осознавала. А любая близость была космической, где бы и как это не происходило. Я просто растворялась в тебе, и ничего кроме этого момента в жизни не было. И еще долго не было.

Да, я с тех пор с удовольствием замечаю мужскую и женскую красоту. Мне даже неважно, сколько лет человеку. Я вижу детали. Это не имеет ничего общего с вожделением, это исключительно эстетическое восприятие тела. Любование.

И еще твоя улыбка. Глубокая. Я бы сказала, вторая. Ты сначала улыбался обычной, но потом, если радость была сильной, улыбался этой. Той, которая в машине, я писала. Мы не замечаем таких деталей о себе, но запоминаем в близких нам людях. Потом я приклеивалась к человеку, у которого было хотя бы подобие той твоей улыбки. Аналог…

Уже в нашей новой жизни я готова была клоуном подрабатывать, чтобы ты так улыбался, но нет.

И у тебя удивительно красивый голос. В те моменты, когда ты испытывал желание. Я его тоже помню.

И было еще кое-что. За все то время ты ни разу, ни одного слова не сказал мне о своей жене. Хотя тебе было что сказать. Все вокруг жаловались, поминали всуе…

Я знаю совершенно точно, что если бы ты начал говорить о том, что тебя не любят, не ценят, не понимают, волшебство бы прошло. Но ты ничего такого не говорил, и я за это уважала и любила тебя еще больше. Почему-то для меня было важно, что ты именно так ведешь себя по отношению к женщине, которая родила тебе ребенка и была с тобой во время твоих передряг.

Хотя у самой меня было к ней определенное отношение. Такое, которое позволяло мне не испытывать никакого чувства вины за мою к тебе любовь. Ну, я ведь и не планировала с ней конкурировать. В некотором смысле я ей даже помогала. Я со всей силы любила тебя, и это поддерживало тебя во всех остальных твоих процессах.

Я так благодарна тебе за это время. Мне страшно представить, что было бы со мной, не переживи я все это. Я до тебя и я после тебя – это просто два разных человека. Второй мне нравится больше. У меня ушли все ненужные игры. Я перестала придумывать всякие глупости. Я научилась быть благодарной жизни за любое мгновение, а не париться по поводу того, что у меня чего-то нет. Я научилась обнуляться и принимать другого человека, не навешивая на него своих представлений о том, как все должно быть. Жизнь стала полной и реальной. Хотя до этого момента пришлось пережить еще кое-что.

Письмо 9

Войну всегда развязывает женщина. Я хорошо помню, как и почему.

Ты подарил моей коллеге на день рождения тестовую помаду. Она порадовалась. Мы поржали. Мы в то время тоже очень успешно тырили рекламную продукцию. У меня о сих пор есть поднос «Толстяка» и ветровка «Клинского». У нас целая технология легкой руки была разработана – я безошибочно выбирала пачку, в которой лежали лучшие призы, а Таня угадывала сами призы.

Но потом на мой день рождения ты подарил мне тушь. Это меня задело. Здесь было много моментов. Первое – сравнение. Это значит, что я для тебя не больше чем она? Это было неприятное открытие.

Второе – ты мне всегда говорил, что я красивая и мне не нужно краситься. Пока не стал работать на этой своей косметической фабрике. Вот это задело еще сильнее. Моя незначимость для тебя. Что тебе жалко было вложить в меня время и подарить что-то за пределами рекламной продукции. Тем более тушь. С моими-то ресницами по Гоголю (Поднимите мне веки!!!)

Идея мести в голову пришла моментально. Через две недели я подарила тебе билеты к нам. Тебе, человеку с пожизненным бесплатным входом для себя и для того парня! Вобщем-то ответочка была вполне себе конгруэнтная. Я сильно ударила. У тебя в глазах такое было… Я это увидела и была счастлива. Попала куда надо.

Что случилось со мной, что вместо того тепла и света, который у меня был к тебе я стала злой? Что вместо того, чтобы тебя радовать, мне захотелось тебя ударить?

Не помню. Наверно, мне тебя очень не хватало, и я на тебя злилась. Прошло почти двадцать лет, а это мало изменилось. Когда мне тебя не хватает, я злюсь. Но сейчас мне некогда выращивать и лелеять свою злость – ну царапнуло неприятненько, но не смертельно.

А тогда ты был самым важным. Никакой созависимости. Я жила без тебя и получала радость от жизни. Я не помню, когда у меня произошел перелом от истероидной личности с надуманными и наигранными страстями к ежедневному гедонизму, но к тому моменту я уже активно получала радость от каждого дня. Но, видимо, отчаянно скучала фоном.

Как ни крути, а наша полоса раздора началась. Ты долго обижался, но потом тебя перевели в Москву. Ты сказал это так мимоходом, как будто сообщил, что в магазин за хлебом пойдешь. А я поняла, что грядут большие перемены.

Честно, я вообще больше особо ничего не помню. А номер твоей машины помню до сих пор.

344 – у меня даже в телефоне теперь эти цифры. Машина была соучастницей, а потому входила в круг приближенных лиц.

Ну вот и все. Остался тот последний финальный аккорд, после которого тебя в моей жизни уже не было.

Ты уехал в Питер на предновогодний корпоратив. И ждал меня там. Мы договорились встретиться, ты должен был позвонить. Я ждала весь день твоего звонка, а ты ждал весь день, что я позвоню в гостиницу, потому что у тебя украли телефон.

Я не понимала, что происходит и приехала на вокзал. У меня же был к тебе тот самый новогодний подарок – диск, куда я накидала свои мысли о тебе. Как раз про счастье, когда ты дома у меня на сундуке лежишь.

Я так никогда и не узнала, прочитал ты это или нет. Судя по тому, как ты удивился, что я пишу, скорее нет. Хотя с другой стороны, наш общий друг, которому ты сказал, что прочитал мою книгу, удивился тоже, а ведь я ему в армию писала по 12 листов а-3 формата в каждой строчке с двух сторон. Одно письмо – одна общая тетрадь… У него то как раз и с головой, и с памятью все в порядке.

Я его просила потом, лет десять спустя дать почитать, что хоть я там писала, но он отказался.

Ты мне очень удивился и был такой благостный – ты усмотрел во всем этом знаки. Меня трясло, я пыталась до тебя достучаться. Я же здесь, какие тебе еще нужны знаки. Но чем больше я пыталась до тебя достучаться, тем тверже ты был в своем решении. На меня накатывала такая ярость, она просто распирала меня изнутри и я поняла, что все. Я сдаюсь. Мои шаги закончились. Я сказала, что я тебя ненавижу. Ты ответил «Пусть так, если тебе легче».

Я развернулась и ушла. Навсегда. Я так отрезаю. Я бьюсь и верю до последнего, я готова держаться очень долго, я иногда остаюсь одна среди пепла всеобщего пессимизма и вытягиваю своей верой из очень безвыходных ситуаций, но когда это последнее наступает, то я не сомневаюсь в своем выборе. Я хорошо помню тебя съежившегося с чемоданом на колесиках.

Мы потом еще пересекались несколько раз. Но я уже отгородилась стенами. Я тебя из своей жизни уже вычеркнула. Навсегда. Ненавижу – не вижу на этом свете. Нет тебя. Не было.

Дальше моя история уже без тебя. Я про тебя ничего знать не хотела и не знала. Я поставила такую стену, что информация до меня просто не доходила.

А вот со мной стали происходить настоящие чудеса. Не всегда со знаком плюс, но всегда знаковые. Ох уж эти знаки!!!

Письмо 10

Первая полоса началась сразу после твоего отъезда. Было 30 декабря, завтра Новый год. Назавтра я утром как сомнамбула встретилась с директором Торбы, договорилась о том, что заеду к ним на концерт после нового года и свалилась у подруги дома с температурой за сорок. Причем свалилась – это буквально. Тот новый год начался по телевизору под гимн в обработке Пятниццы, причем мы с подружкой отанцевали его, переключили на другой канал, а там еще куранты не били. И тоже после курантов гимн Пятниццы. Такая вот петля времени. Очень символично, зная последующее развитие событий.

Так вот я оттанцевала и упала. У меня закончились силы. Подруга попробовала подождать и пошла гулять одна. С температурой за сорок далеко не догуляешь.

А я осталась одна входить (а точнее влежать) в удивительный год моей жизни. Если не ошибаюсь, 2004 год.

Скорее всего, всю цепочку событий я и не вспомню. Наверно, я бы долго еще болела, все-таки с мясом вырвать из себя то, что вросло в каждую клеточку – большой шок. Но моя питерская Гуру, по совместительству очень мощный человек и подружка по дури предложила поехать в Коробицыно покататься на лыжах. Причем не только с ней, а еще со своим партнером . Сейчас это называется тренер личностного роста, а тогда я даже не помню, как мы их обозначали.

Но в эту тусовку была звана еще одна мифическая личность – Бармалей, Олег Дмитриевич Барнаулов, вполне себе реальный академик, а сейчас крутой фитотерапевт, который каждое лето уезжал собственноручно собирать травы в какое-то мистическое место. Нам про это место много рассказывали, и конечно, я мечтала туда попасть.

Я просто не могла упустить такой шанс. Я вообще использую шансы, это сильная моя сторона. Тем более вечером все-равно вставать, я была звана на концерт Торбы-на-Круче. К тому моменту у меня уже сложились очень нежные отношения с тремя ребятами из группы и их директором.

Вот мы и рванули в Коробицино. Я была очень слабенькой и соображала плохо, но была полна решимости. Наташка дала мне комбинезон, чтобы было в чем кататься, я переложила туда кошелек.

Мы всю дорогу болтали с Бармалеем, знакомились. Два часа на машине, и вот я уже как собачка раздувая ноздри, смотрела на работающий подъемник. В Ярославле с горнолыжкой тогда было не особо. И сейчас-то не особо, а тогда все вообще в зачатке было. Дешевле было в горы выбраться, чем с наших 200 метров пару выходных покатать.

Пока мы брали лыжи в прокат, пока еще какая-то суета, в Коробицыно отключили свет. Без надежды на быстрое восстановление.