Ветры земные. Книга 1. Сын заката

Кажется, сработало все же последнее слово, но не удар и боль. Это говорило о парне наилучшим образом. Может, судьба у «Гарды» такова, что люгер исторгает негодных людишек, вышвыривает из команды? «Всю свою короткую жизнь паршивец мечтал стать капитаном», – отметил нэрриха. Щурясь и усмехаясь, он следил за помощником Вико, который встал с колен и шагнул к штурвалу. До исполнения заветного теперь, когда Вико при смерти, – полшага… и что же? Пацан пробует улыбаться серыми губами: его назвали помощником, значит, есть надежда вновь услышать попреки старого капитана. Неисполненная мечта порой ценнее сбывшейся. Люди редко осознают это, тем более в юности.

Ноттэ с сомнением нахмурился. Знать бы самому, осталась ли надежда! Одолеть в поединке чернобородого удалось, и древнее слово сказано верно, прядь чужой силы не вернулась в косматую гриву северного ветра: она трепещет, как длинный язык флага, приросшего к левой ладони. Тянет, рвет болью не тело – душу. Слово было впервые прочтено Ноттэ в старой книге Башни – записанное буквами, лишенными силы, даруемой верным звучанием. Рядом в книге имелась пометка – «способно вернуть долг». Старая пометка, на забытом ныне диалекте, и нанесена вылинявшими за века чернилами.

В мудрость древних и их законы, еще не ставшие догмами, Ноттэ верил, пусть и с осторожностью. Сейчас он заставил себя отбросить остатки сомнений. Склонился над Вико, предоставив все маневры люгера помощнику. Зря его, что ли, учил капитан?

Ноттэ разрезал попорченный эстоком пояс Вико, отвел ткань от раны на животе, еще раз строго глянул на свою ладонь, до неприязни обыкновенную. Хоть бы светилась, что ли… Верить в зримое чудо гораздо легче! Увы, приходится уповать на самоубеждение. Чернобородый виноват перед Вико в коварном отнятии жизни. Удар в спину! Раз виновен, пусть вернет долг.

Мысленно вынеся решение, Ноттэ сосредоточился, прикрыл глаза и опустил ладонь на рану. Ощущение сигнального флага, по живому приметанного к мясу и костям, сперва усилилось, а затем резко схлынуло.

– Перевязать, отнести в каюту и сидеть подле, глаз не спуская. Не поить, – громко приказал нэрриха.

Встал, стряхнул с руки кровь. Почему-то на возвышенные страдания всегда нет времени. Жизнь норовит подсунуть то беду, а то и похуже – ненавистную роль клинка воздаяния, обреченного вершить скорый суд. Борт «Ласточки» придвигается с каждым мигом, хотя, едва оба нэрриха покинули палубу, шхуна попыталась резко отвернуть в сторону. Команда слабаков отчаянно поспешно ставила паруса, то и дело поглядывая на люгер и сполна осознавая бесполезность попытки бегства.

– Ближе к борту, – велел Ноттэ. – Я устал, я не летучая рыба, да и «Гарда» – не балаган, дающий представления перед всякой швалью. Просигналить сброс парусов, дрейф и сходни.

– Есть, – отозвался помощник.

– Имя у тебя имеется? – впрок поинтересовался Ноттэ, протирая клинки и убирая в ножны.

– Бэто, – без заминки отозвался помощник капитана. Хотя многие сплетни утверждают, что доверивший нэрриха имя рискует навлечь порчу на род.

– Оставь подмену на люгере, Бэто. Пойдешь со мной.

Моряки «Ласточки» бросили с борта на борт и крепили широкие доски, заменяющие сходни. Суетились отчаянно, ощущая себя висельниками на помосте. Смотрели на нэрриха, как на палача. С исполняющим приговор не спорят, умолять его о пощаде не пытаются, – он не судья, лишь последний провожатый на пути в бездну… Ноттэ оглядел сброд, поманил капитана «Ласточки». Рослый детина побрел к борту, на ходу сорвал с головы повязку, принялся теребить платок на шее. Наверняка ткань с узлом казалась удавкой…

– Скольких пассажиров принял в порту? Где спутники покойного и его имущество?

– Вот… Нет на нас вины, смилостивься. Страх велик, чернокнижник он был и еретик, страх велик, – запричитал капитан шхуны, неловко дергая рукой и тем давая знак нести вещи.

Из трюма выволокли вместительный – сам Ноттэ мог бы в нем спрятаться – сундук, черный в медной оковке. Затем бросили мягкий мешок и бережно поставили на палубу коричневый ларчик, звякнувший денежно, многообещающе.

– Вскрывали?

– Как можно, – позеленел капитан.

Тишина повисла, не прерываемая ни единым вздохом. Нэрриха погладил рукоять при поясе слева и глянул поверх голов вдаль, на море. Сколько можно давать людям очередной последний случай одуматься? И зачем, если они не люди, а просто грязь?

Старый гранд Башни, давно покойный, встреченный еще в годы пребывания в круге первом и навсегда памятный, как и иные достойные памяти, – тот советовал искать ответы не в грязи внешнего, но во тьме своей души. И был прав. Если людишки одумаются, не придется пятнать море их кровью и задаваться вопросами о правомерности суда и точности определения вины.

Поведение нэрриха оценили верно. Капитан первым торопливо отвязал кошель, охая и жалобно втягивая носом, вытряхнул золото. Не посмел проводить монеты даже косым коротким взглядом, не отделил свое от уворованного. Эскудо покатились, взблескивая на солнце, отстукивая по доскам танцевальную дробь.

– Все, что взяли чужого, сложите в мешок, – поморщился Ноттэ. – Что я, по-вашему, буду ползать и собирать?

Капитан отчетливо всхлипнул, осознав оплошность. Нэрриха глянул на рослого слабака в упор, совсем как при первой встрече. Обнаружил в глазах «дно» – этому тоже учил тот старый гранд. «Когда у них уже нет сил лгать, это заметно, мальчик. Оно особенное: их твердое, скальное отчаяние, без прищуров и подвохов, – бормотал старик, прикашливая и гладя любимого кота. Всегда – беспородного, найденного на очередной помойке и взятого в дом за ловкость в допросе мышей… – „Дно“ обнажают не боль и не угроза. Тут иное, мальчик. До дна помогает донырнуть сила, какая есть внутри тебя. Умей показать силу без новомодных глупостей. Разве коты используют сложные пытки? Они играют, малыш. Они умеют поставить себя. А еще они твердо знают, что все прочие в игре – лишь мыши».

Мешок принесли, золото торопливо сгребли, но нэрриха стоял в прежней позе и ждал. Обычно берут не только деньги, но и мелочи, безделушки. То, что не кажется ценным, всего лишь – приглянувшимся. Такое не возвращают без умысла, просто по забывчивости. Вот: один из моряков освежил память, убежал и вернулся, сжимая в ладони нечто, сунул вещицу в мешок. Второй последовал его примеру. Третий… Опять стало тихо на палубе. Окончательно тихо. Видимо, теперь отдано действительно все.

– Я задал вопрос о пассажирах, их числе и нынешнем месте пребывания, – напомнил Ноттэ.

– Так – этот вон, – едва шевеля губами, выговорил допрашиваемый. Покосился на низкую палубу люгера, теперь надежно закрепленного борт в борт со шхуной. Там, в выделенной по воле Ноттэ лодке, лежал труп чернобородого нэрриха. – Одну выродиху злодей и приволок с собой, на беду. Кричал на неё криком, называл гнилотой и дрянью. Вроде даже стегал плетью… мы в каюту не совалися, но расслышали малость. После, значит, он сам велел бросить за борт. Признал, что беда от ней, от девки. Ну, мы и… Как велел, ночью, заради усмирения шторма, значит…

– Точное место, время, описание женщины, – велел нэрриха. – В лодку посадили?

– Склянки, навроде, били час пополуночи, – прошептал капитан, глядя вниз и сутулясь. – Токмо часы-то, они ж у нас отмеряются днем по солнцу. Ночью по разумению. Место помечено на нашей карте, значит. Выродиху вблизи я не видывал. Навроде мелкая, вовсе соплюха. Еретик приказал выкатить бочку. Пустую, из-под пресной воды, вот ведь… И, значит… А мы что? Мы сполнили…

Ноттэ прикрыл глаза, ощущая окончательную неготовность общаться с командой шхуны и считать людей на её палубе – людьми. Положил руку на плечо Бэто, в нем разыскивая поддержку, в нем и ещё в Вико, обучавшем помощника.

– Есть хоть малая надежда по их кривой метке найти нынешнее место бочки? Женщина плясала, ветер переменился, после того её и устранили, ненужную. Как раз ветер дотянулся до люгера, так думаю.

– На смене ветра приключилось, – задумался помощник капитана «Гарды», и голос его впервые за долгое время обрел неспешность, присущую человеку, знающему дело. – Я по времени прикину, у нас-то часы имеются, склянки не наугад, время смены ветра капитан сам внес, сразу же… Найти не обещаю, но куда плыть в поиск, разберу.

Карту принесли. Нэрриха сунул её Бэто и толкнул того назад, на палубу «Гарды» – иди, считай и думай. Жестом предложил перенести вещи чернобородого на низкую палубу люгера. Оглядел моряков шхуны. Дождался, пока закончат погрузку. Подошел к лодке и смял днище ударом ребра ладони. Повторил со второй лодкой шхуны. Оглядел команду, наблюдающую за новым хозяином жизни и смерти обреченно, безропотно.

– Отдавая девочку морю, вы сочли, что бочки хорошо плавают, – вслух прикинул Ноттэ. Усмехнулся. – Остается надеяться, так оно и есть…

Нэрриха прыгнул в трюмный люк, открытый по первому его требовательному жесту. Прошел в полумраке к корме, похлопывая по борту. Вынул из ножен эсток, сделал два свистящих движения, убрал оружие. Заспешил на палубу, ступил на сходни и покинул «Ласточку».

– Мои дела здесь закончены, – не оглядываясь, сказал он помощнику капитана «Гарды». – Попробуем найти бочку.

– Не по-человечьи они, – шепнул Бэто, часто перебирая руками по штурвалу и жестами указывая паруса, требующие установки. Команда понимала и исполняла без окриков. – Вот я и спрошу: когда станете казнить негодяев? Мыслимое ли дело для моряка: выбросить человека за борт. Ночью, в шторм. Тут до любой земли неблизко, и течение сложное.

– Я так безнадежно устарел, все еще верю в суд богов, – посетовал нэрриха.

– Так он когда еще приключится, – буркнул помощник, полыхая ушами от своей наглости в споре с нэрриха, но не унимаясь.

– Именно теперь, – повел бровью Ноттэ. – Кто тебе сказал, глупый мальчик, будто я настолько добр, чтобы вешать на реях или рубить головы?

Люгер, раскрывая все новые паруса, обогнул «Ласточку» и стал стремительно удаляться. Ноттэ молча ждал. Он ничуть не удивился, когда позади, едва слышный, прогудел единый стон ужаса. Обшивка шхуны от первой же перемены нагрузки стали рассыпаться по двум клинковым срезам. «Ласточка» вздрогнула, осела на корму, кренясь на левый борт.

– Не верь, что оружие нэрриха особенное, – поучительно велел Ноттэ. – Только в наших руках, при наших силе и скорости. Если получишь мой эсток, не пробуй рубить корабельный корпус, людей насмешишь. Ясно?

– Да.

– Пойду к Вико. Зови, когда сочтешь, что бочку уже пора высматривать, я попробую пошептаться с ветром. Надежды особой нет, но вдруг.

Ноттэ ободряюще улыбнулся, кивнул и покинул палубу. Во взгляде Бэто постоянно читалось дно намерений. Смотреть в подобные глаза приятно, – отметил нэрриха, склоняясь к изголовью койки капитана. Юность – время плаванья в прозрачной воде, пронизанной солнцем. Нет еще темных омутов подлости и спрятанных от себя самого сундуков со скелетами… Казалось бы, понять собственную душу проще именно в это время. Но люди не пытаются, они упрямо, на всех парусах, мчатся к большим глубинам взрослой жизни, чтобы лишь на рифах старости заняться разбором обломков былого… И сам он – Ноттэ – не лучше. Есть ли дно у его собственного взора? Кому посильно нырнуть так глубоко, чтобы дотянуться?

Рука пожилого капитана «Гарды» была теплой, жилка на запястье билась слабо, но ровно. Нэрриха улыбнулся, сел на пол, устроил локти на краю койки, подбородком оперся о тыльную сторону сплетенных гамаком ладоней – и стал глядеть, как буднично и неярко вершится чудо. Человека насквозь проткнули и взрезали, потроша, будто рыбину… а он живет. Потому, что злое дело пресечено и внесена плата? Много раз прежде исполнялись и первое условие, и второе, но оба не складывались в нужный узор, не оказывали целительного действия. Все дело в силе древнего слова, сказанного верным тоном и темпом? Вряд ли…

– Надежный у тебя якорь, – шепнул Ноттэ. – Смотрю и думаю: а ведь, пожалуй, не так плохо быть настоящим-то человеком… Еще я вот что думаю, Вико. Ты теперь – вполне ли человек? Может, всякий настоящий капитан – тоже сын ветра… приемный.

Капитан не отозвался. Он дышал спокойно, неглубоко, скорее как спящий, нежели – больной и пребывающий у порога смерти. Лицо утратило землистый оттенок, морщины разгладились, вроде бы сделались мельче. Впрочем, угадывать возраст лежащего неоправданно: кожа натягивается иначе, – одернул себя Ноттэ. Почти виновато усмехнулся. Молодость людей отражается на их лице и всегда обманна, подлинная блестит в глазах и гнездится в душе. Настоящее редко показывает себя нарочито.

Нэрриха зевнул, удивляясь этому признаку усталости. Некоторое время колебался – то ли отказаться от отдыха, то ли признать за собой право на слабость… Выбрал второе, прикрыл веки и провалился в сон без кошмаров, замечательно темный, похожий на добротный трюм без малейшей течи.

– Ноттэ, – выговорил неуверенный голос помощника капитана.

Было очевидно: зная имя, Бэто счел невежливым позвать обезличено. Подменить прямое обращение на пышное величание – например дон или гранд – не смог. Да и не знает он верного варианта, а назначить самостоятельно не решился из воспитания. Хотя многие лестью прикрывают страх.