Куда изгибается лоза

– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.

По счастливой случайности я присутствовал при разговоре, поскольку Всадница велела отнести мужчинам лёгкую закуску. Из слов великана я ничего не понял, но жадно прислушивался, стараясь сохранить в памяти каждое слово, чтобы затем спокойно поразмышлять на досуге.

– Пойдёт мне на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони.

Постоянно грязные и сальные, распухшие пальцы горбуна вызывали во мне отвращение.

Великан поморщился и нехотя предложил:

– Можем попробовать поменять местами, отправить обратно.

Низкорослый аж подпрыгнул от возмущения:

– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?

Высокий гневно топнул ногой:

– Придержи язык.

После чего покосился на меня (я усиленно притворялся монастырской мебелью) и вдруг впервые за долгое время обратился ко мне вежливо и даже дружески:

– Эллари, не хочешь побеседовать с писарем?

– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я. – Что мне следует сказать?

– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.

– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

Всадники не удостоили меня ответом. Они почти круглосуточно следили за писарем и, посылая меня к нему с разговором, будут наблюдать за нами ещё пристальнее, так что мой пересказ не понадобится. Я мог бы сообразить и сам.

Я привык к тому, что горожане – жители моего досточтимого родного города Болео, столицы Амаге, даже уважаемые всеми Старцы, признавали мой острый ум. Ко мне шли за советами в трудных ситуациях, получив крупицу моей мудрости, долго низко кланялись и благодарили. Никого не смущал мой юный возраст и потрёпанная одежда. Поиски Знаков и попытки разгадать скрытые тайны отнимали большую часть моего времени, поэтому работа подмастерьем позволяла разве что не умереть с голоду и не носить совсем уж обноски.

Только несколько раз в жизни я так умаялся на работе, чтобы купить подарки Лиете, что не смог даже размышлять о Сущем. Тогда дал себе зарок больше так не поступать. Мне часто предлагали денег за советы, которые подчас помогали просителям сэкономить немало средств. Но даже когда я остро нуждался в деньгах, всегда отказывался.

Моя мудрость не должна была стать разменной монетой. Я не уличный шут, что сыпет премудростями за подачки. Моя цена куда выше. Я знал, что когда-то мне полностью воздастся по заслугам. В обносках и порванной обуви я ходил с высоко поднятой головой, привык уважать себя и гордиться острым умом и наблюдательностью.

Но разговаривая с Всадниками, я всё время ощущал себя недотепой, малолетним дурачком. По неведомой причине выдавал глупость за глупостью, которые помимо воли вырывались у меня изо рта. Я не стал глупее, но разница в наших статусах с Великими придавливала меня неподъёмной плитой. Это бесконечно раздражало и угнетало. Я злился, но снова и снова сам же ставил себя в нелепое положение.

Но долго сокрушаться не пришлось. Горло моё сдавило, и из лёгких выдавило воздух. Перед глазами пронеслась разноцветная рябь. Мне почудилось, что тысячи ярких серебряных искр с волос Всадницы, которая неслышно вошла в келью, полетели мне на встречу, и каждая искорка обожгла моё тело, как маленький горячий уголёк. Кожа немилосердно нагрелась и нестерпимо заныла. Мне хотелось броситься на пол и кататься по нему в тщетной надежде унять кошмарные ощущения. Но карлик поднял кулаки вверх и покачал головой, мерзко ухмыляясь. Затем начало происходить нечто странное. Всё вокруг меня стало увеличиваться в размерах, как будто на городской ярмарке я смотрел на мир через колдовское стеклышко шамана.

Внезапно мне пришло в голову, что это не мир увеличился, а я уменьшился. Стал уже меньше грубо сколоченной лавки, возле которой недавно стоял, небрежно опираясь на неё коленом. Рядом со мной высилась дурно пахнущая горка, и я внезапно понял, что это крысиный помёт. Неужели меня решили наказать за дерзость и всё-таки убрать за никчемностью и ненадобностью? Сейчас карлик наступит своим грубым башмаком, и мокрое пятнышко от меня не придётся даже вытирать, настолько оно будет мало и ничтожно.

Я закрыл глаза, покоряясь своей участи и в тоже время пытаясь охватить разумом то, что удалось понять за это время. Приходилось признать, что от разгадки бытия Всадников я всё также бесконечно далёк. Покину этот мир, так и не разобравшись с тайнами изменений. Но тело, которое было остыло, снова начало нагреваться. Неведомая сила оторвала меня от пола. Я поспешно открыл глаза и понял, что стремительно лечу по направлению к Всадникам. Карлик дико захохотал и широко открыл свой рот, из которого незамедлительно потянуло гнилью. Неужели я лечу в него? Неужели буду переварен желудком несносного горбуна? Но вскоре понял, что меня несёт в один из зрачков великана. В один из тех самых зрачков, что втягивали в себя тьму перед рассветом. В неведомую чёрную дыру: ужасающую, отвратительную и тем не менее манящую. Я попытался закричать, но из моего рта не вылетело ни звука. Достигнув зрачка, легко преодолел это препятствие и погрузился в кромешную тьму.

Неожиданно обнаружил себя в келье с высокими потолками. Тело продолжало чесаться и болеть, но мне было уже не до того.

На коленях, спиной ко мне, молился писарь пред ликом Незыблемого. Келью освещали пять небольших свечей, пламя которых боязливо затрепетало при моей робкой попытке приблизиться к монаху, чем выдало меня с головой. Писарь перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными чёрными глазами. Роба из грубой ткани болталась на его худом теле. Длинные редкие волосы спутанной копной падали на лицо. Острые черты лица придавали бы облику писаря вид монастырской крысы, случайно превращённой в человека, если бы не глаза. В них плескалась неземная мудрость, не проходящая горечь и странно контрастирующее с этим смирение.

«Они послали меня к сумасшедшему», – промелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более важных. «Мне впервые дали серьёзное поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали».

– Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, – глубоким, хорошо поставленным голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен. – Присоединишься к моей молитве?

Странно, ему бы проповеди читать таким голосом. Свитки переписывать могли и те, кто не обладали таким врождённым очарованием. Куда смотрит настоятель?

– Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас! – я поспешил ответить, как умел.

Никогда мне не удавалось достойно, а главное, правильно, в соответствии с канонами произнести все эти религиозные формулировки. Постоянно путаясь, что и в какой последовательности следует говорить, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. Но сейчас я в монастыре, и к молитве меня приглашал писарь-монах. Он сразу распознает во мне пришлого чужака.

– Почту за честь, – совсем стушевавшись под пристальным взглядом хозяина кельи, ляпнул я.

И тут же проклял свой дурацкий язык. Я же не на приёме во дворце!

Но писарь словно не заметил моего промаха. Небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный тёмными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что достаточно схематично изображенное по всем каноном суровое лицо исказила усмешка.

Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я смирно постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и тоже бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я осторожно повернул голову в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Выпрямившись, слегка тронул писаря за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс монаха уже изо всех сил. Только трупа мне ещё не хватало!

Хозяин кельи как ни в чём не бывало открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся. С удовольствием потянулся, шумно прохрустев позвонками.

– Благодарю тебя, брат! – с поклоном прошептал мужчина. – Чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, – пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.

Я жалел об удивительной способности, которая возникла у меня в ту ночь на площади: мгновенно подмечать мельчайшие изменения. Дар исчез также быстро, как появился. Даже помнил момент исчезновения: как только присягнул Великой. Но я не собрал бы Знаки, не предугадал бы появления Всадников на площади, если бы не обладал наблюдательностью, терпением и способностью полностью сфокусироваться на интересующем меня предмете или существе.

Во всём мире не нашлось бы ничего, что смогло бы отвлечь моё внимание от писаря. Великолепнейшим куртизанкам, появись у них сейчас нелепая мысль соблазнить меня, пришлось бы с позором отступить. Самым удивительным и несметным сокровищам мира не удалось бы привлечь моё внимание. Я бы даже не взглянул в их сторону. Даже так давно манящие меня тайные манускрипты, готовые поведать мне все тайны нашего бренного мира, остались бы нетронутыми.

Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:

– Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Драгоценным опытом. Во имя Незыблемого.

– Мои молитвы простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с улыбкой отвечал писарь.

Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил огонь, блеснувший и тут же погасший в них. А также то, что в улыбке писаря было куда больше лукавства, чем благодушия.

– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.

«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни мысленного ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, всерьёз на помощь Всадников я и не рассчитывал.

– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, казалось, не испытывающий никаких телесных неудобств.

– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.

Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое порученное задание! При чём тут совместная молитва и увиденные мной Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее? Мне даже показалось, что слова вылетели из моего рта не по моей воли. Но, видимо, это моё подсознание хотело меня как-то утешить, потому что я откуда-то точно знал, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, почему-то для них это было важно.

Писарь вздрогнул всем телом.

– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.

В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершаю ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.