Бегущий всегда одинок

Густав пораженно подался назад. Просьба высшего чиновника обескураживала, попахивала чуть ли не предательством. «Подглядывать» за государем – немыслимо, преступно! Но прежде всего, это невозможно выполнить. Стены полупустых личных покоев правителя давно не расписывались (Пантелеймон не имел семьи и большинство этих комнат пустовали), но защиту его кабинета недавно обновили, стена сверкала свежайшей вязью магического рисунка.

Шип поглядел на Синьку, тот кисло поморщился. Велух продолжал:

– Мы не имеем права умолять майора нарушить присягу, приказ на устранение печати обета может отдать только правитель. Майор – невольник долга. Но согласился с тем, что нужно что-то делать и потому мы вызвали вас…

– Подождите, – перебил Густав. – А кроме полковника Захра и майора во Дворце больше нет видящих второй степени? Я не могу поверить в это.

Велух развел руками.

– Как ни прискорбно, но это так. Стечение обстоятельств, уважаемый полковник. На сегодня во Дворце нет ни одного видящего вашего ранга.

– И что? – полковник выразительно поглядел на полукруглую стену. – Сквозь эту роспись я тоже не смогу пробиться.

Шип пока не хотел говорить, что он в принципе не собирается этого делать. Окажись сегодняшняя ситуация очередной проверкой на лояльность, то в первую очередь пострадает тот, кто нарушил запрет. Тот, кто стал практически предателем. И пока Густав наделялся, что из затеи царедворцев ничего не выгорит по причине неосуществимости – сквозь сильнейшую магическую роспись не проникнет ни один взгляд.

– Это не так, – раздался в приемной величественный густой бас. Из-за округлого поворота стены к столу выходил высокий крючконосый мужчина в долгополой черной мантии.

Полковник видел его впервые. Но даже если бы лицо незнакомца с опознавательными символами касты Магов полностью закрыл шелковистый капюшон, то по величественной походке и надменной посадке головы Шип сразу понял бы кто перед ним: к столу неторопливо шествовал представитель Верховных Магов. Такие попросту ходить не могут, они себя – несут.

Приблизившись к столу и встав за спиной Велуха маг сбросил с головы капюшон и предстал во всей красе – татуировки на скулах выдавали в нем величайшую врожденную силу, знаки на висках показывали, что колдун относится к клану Черного Братства. Наиболее сильного и уважаемого на материке. Карие глаза волшебника неотрывно буравили полковника.

Но Шип, хоть и несколько отвыкший от общества сильнейших магов, робеть не собирался. Выдержав пронизывающий взгляд колдуна, полковник с намеренной невозмутимостью и задумчивостью побарабанил пальцами по столешнице и изобразил лицом: «Ну? И что дальше?» В том, что запретительные символы невозможно удалить со стены, Шип не сомневался. Как бы ни был самоуверен черный маг, но тут-то он обломится. Густаву было б даже интересно понаблюдать за его безуспешными потугами.

– Господин полковник, – привставая со стула, подобострастно залепетал секретарь, – позвольте представить вам главного астролога Дворца уважаемого Медиуса.

– Ах астролога, – пряча усмешку, пробормотал Густав. Наглухо застегнутая мантия колдуна была изнутри расписана знаками непроницаемости, и Шип не разглядел рисунок из звезд на ключицах Медиуса. Но сильно Шип не удивился: того, что всю эту изменническую возню инициирует придворный астролог, можно было ожидать. Все звездочеты подыхали от зависти к Думу. Любой астролог с удовольствием бы доказал Пантелеймону, что надеяться на одного прорицателя недальновидно и опасно.

Но самонадеянность дворцового звездочета показалась Густаву довольно странной: где астрология, а где защитная «рисовательная» магия? Как составитель гороскопов собирается укрощать неродственное ему колдовство?

Маг надменно вскинул подбородок, но пророкотал вполне доброжелательно:

– Рад нашему знакомству, полковник Шип. Я много о вас слышал.

«Интересно – что? – подумал Густав. – Навряд ли придворные могли сказать хоть что-нибудь приятное». Шип с трудом выносил раболепных шаркунов и не имел средь них друзей.

– Я знаю – вы один из сильнейших видящих, – продолжал Медиус. – И для нас большая удача, что вы оказались в городе и откликнулись на наше приглашение.

Густав не стал упоминать о том, что приглашение зачем-то оформили двумя трансформерами. Кивнув колдуну и показав, что принимает комплименты, полковник поинтересовался:

– Вы в самом деле намерены «подглядеть» за правителем? – Шип все еще не верил, что этакая мысль могла возникнуть у этих перетрушенных господ.

– А разве вы сами не признаете необходимость данного поступка?

– Нет, – честно ответил Густав. – По правде говоря, я не хочу принимать участия в этом… заговоре. Поскольку подозреваю, что в крайнем случае вы сделаете меня крайним. Так?

Колдун поднял вверх раскрытую ладонь:

– Клянусь, что вы не услышите ни одного слова обвинения, полковник Шип. Мы сделаем все возможное, чтобы ваше участие осталось тайной.

– А невозможное? – усмехнулся Густав.

– Саул, – маг выразительно поглядел на слугу, старавшегося быть незаметным, – ты уже сделал, что тебе приказано?

Бритый череп слуги склонился.

– Да, мой господин. У уважаемого Велуха на столе лежит бумага из канцелярии, где расписано приглашение для полковника Шипа. Уважаемого Густава приглашают в личную гвардию правителя Пантелеймона.

– То есть… – Шип задумчиво поглядел на астролога, – сейчас я вроде бы на собеседовании? – Медиус кивнул и только тогда опустил руку, все еще поднятую в клятвенном жесте. – Но приглашение в личную охрану я могу не принимать, так ведь?

– Все верно, Густав. Нам нужна помощь, после ее оказания вы вольны принять любое решение: перейти в телохранители правителя в прежнем чине или отказаться и уйти.

– А зачем мне в принципе вам помогать? Я не хочу ввязываться…

– Полковник! – перебил астролог. – Возможно, что сейчас, пока мы с вами разговариваем, правитель Материка нуждается в помощи! Вы – солдат, Шип! Вы давали присягу защищать свою страну и государя! Неужели вы – трусите?!

Маг наседал на Густава, давил на чувство долга. Шип бросил взгляд на майора, тот густо покраснев, отвел глаза. «Не исключено, что прежде на него давили точно так же», – подумал полковник.

Но майора защищало тавро привязанности к Пантелеймону и он смог отбрехаться.

Теперь же, выбрав крайнего – полковника, отвергнутого кастой, – придворные (а может быть, и заговорщики) наседали на бывшего начальника охраны.

Шип суматошно размышлял. Подвох был налицо, чтоб там не обещал астролог. Но девяностолетнему правителю и в самом деле могла потребоваться помощь. Пантелеймона, предположим, грохнул паралич и он сейчас лежит неподвижный и беспомощный, а его немолодой приближенный Дум вполне способен оказаться в той же комнате. Увидев парализованного правителя звездочет и сам мог окочуриться от разрыва сердца.

«Что делать?.. Соглашаться или…»

Или. Послать всех к чертовой матери. Причем, немедленно. Выйти из Дворца и напиться вместе с циркачами. Забыть.

«Забыть?.. А если потом окажется, что моя трусость погубила государя? Если в этой комнате собрались не заговорщики, а искренне обеспокоенные люди? Кем я тогда останусь для потомков… трусливым наблюдателем за цирковыми представлениями, горе-воякой, овеянным позором?..»

Сказать по-совести, Густав, как и большинство сограждан, считал Пантелеймона величайшим из государей. Шип родился и прожил до сорока двух лет во времена его правления, но будучи образованным человеком отлично знал, как было прежде. Он изрядно ознакомился с исторической литературой и почитал Пантелеймона знаковой фигурой. Колоссом, реформатором. Хотя когда-то тот был государственным преступником.

Но даже государственных преступников закон допускал на Испытания Троном. Раз в пять лет Трон, восемь веков назад созданный великими волшебниками, служил индикатором способностей потенциальных правителей. Каждый из испытуемых, усаживаясь на кресло, вытесанное из скальных пород Дворца, мгновенно получал оценку. Трон менял окраску и показывал, насколько человек пригоден для высшей должности. Проверку могли проходить не только представители знатнейших фамилий и могущественных каст, но и простолюдины.

Пантелеймон же был не только простолюдином, он был – бунтарем. Незаконнорожденным мятежником, сыном слуги и знахарки, чей брак тогда не признавал закон.

Пятьдесят лет тому назад разыскиваемый крамольник заявился на Испытание в окружении своих приспешников. Огромная природная пещера, издревле считавшаяся главным церемониальным залом государства, была заполнена нарядно одетой взбудораженной толпой. Колдуны и видящие, телепаты и простолюдины-слуги, что не имели никаких магических способностей, один за другим садились на Трон. И могущественный фетиш, чаще оставаясь равнодушно-серым, изредка окрашивался в слабые цвета, отвергая притязания или даря надежду испытуемым.

Обнадеженных было уже четверо. Все они получили от Трона одинаково комплементарную оценку в виде слабого оранжевого свечения. Но безусловного победителя пока не наблюдалось. На человека с исключительными способностями к управлению Трон реагировал стремительно и однозначно: каменное кресло как будто раскалялось и приобретало пурпурные царственные цвета – от фиолетово-красного до темно-бордового. И тут надо сказать: глубокого, истинного пурпурного цвета Трон не выдавал уже почти два столетия. Он словно намекал: перевелись неординарные правители… или попросту не доходили до Дворца.

Оставаясь под седалищем очередного претендента хладно серым, Трон обрекал самонадеянного человека на вечные насмешки. Поскольку, избавляя церемонию от тысяч бестолковых соискателей, давным-давно возник обычай – «серых» подвергали осмеянию, дабы уменьшить бесполезное число явившихся за секундным вниманием толпы.

Но как бы там ни было, четверка относительно приемлемых правителей уже топталась по правую сторону от тронного возвышения, когда в зал, рассекая богато разодетую толпу, вошел Пантелеймон и двадцать его последователей.

Густав читал историческую справку, повествующую о событии, там летописец сообщал: «…Шумный зал затих мгновенно. Пантелеймон, держа голову высоко поднятой, шагал к величественному Трону. Знать провожала его недоуменными и злобными взглядами. Кое-кто начал злорадно шушукаться, предрекать скорую смерть мятежному простолюдину…»

Пантелеймон и вправду рисковал головой, придя на Испытание. За ним уже давно велась охота, глашатаи объявили баснословную награду за его поимку. Но чернь своих не выдала, Пантелеймона укрывали в тавернах и лачугах, в портовых доках и пастушьих шалашах…

Но запретить Пантелеймону участвовать в Испытании никто не мог, хотя позже, если Трон его отвергнет, мятежник попадал в руки закона. Из зала охрана его уже не выпустила бы. Пантелеймон поставил на карту не честь, а жизнь.