Чужая кровь

Я ничего не сказала, но слишком много было свидетелей произошедшего. Разумеется, бабушке всё стало известно. Срочно вызванный из города Дед собственноручно высек Андрюшку своим ремнём. Пока продолжалась экзекуция, я стояла под дверью, слушая Андрюшкины вопли. То ли устав, то ли решив, что внук наказан достаточно, Дед отбросил ремень – я услышала, как стукнулась об пол тяжёлая пряжка – и вышел из комнаты.

Наткнувшись на меня взглядом, он сморщился, словно от зубной боли, и процедил сквозь зубы: «Раньше вас, бесово отродье, надо было начинать пороть. Пока поперёк лавки укладывались».

***

С тех пор Дед брался за ремень довольно часто. Доставалось не только Андрюшке, но и мне. Мне даже больше, потому что я чаще бывала виноватой в глазах Деда. Ба поначалу пыталась вставать на нашу защиту, убеждала «пожалеть сироток», но её трепет перед Дедом пересиливал любовь к нам. Одно в её жизни было непреложным правилом: «Муж всегда прав». Она поддакивала Деду всегда и во всём.

После очередной порки Ба проскальзывала в мою спальню, гладила меня по голове и пичкала вкусненьким, приговаривая:

– Ты на деда-то не обижайся, Алёнушка, он ведь добра вам желает, потому и в строгости воспитывает. Вон, меня отец мой покойный, царство ему небесное, тоже чуть не каждый день порол вожжами. Да как порол! Но я на него вовсе не в обиде. И дед ваш тоже, порой, может так меня приложить! Только я синячок тот тряпицей перевяжу да и забуду о нём. Вот и ты зла не помни. Терпи, внученька.

Я сжимала зубы, размазывала по лицу слёзы и бессильно грозилась:

– Вот уйду я от вас. Совсем уйду.

– Куда ж ты пойдёшь, такая маленькая? – смеялась Ба. – Сперва вырасти, паспорт получи, а потом уж котомку собирай.

Этот диалог повторялся так часто, что для меня получение паспорта стало казаться освобождением от тирании Деда, становившейся всё более несносной.

В тот день, когда я поставила свою закорючку в новеньком, свежевыданном паспорте с гербом на красной обложке, я сказала себе, что теперь-то никто не посмеет меня и пальцем тронуть. Не прошло и нескольких дней, как я вновь провинилась: пошла на танцы с подругой и вернулась на пятнадцать минут позже назначенного срока. Такое в доме Деда, где царила прямо-таки армейская дисциплина, не прощалось. Дед снова избил меня ремнём, и я всю ночь проплакала в подушку, осознав, что паспорт – это ещё не пропуск в самостоятельную жизнь, которая, как мне казалось тогда, обязательно будет у меня счастливой.

Глава 2

В то лето, когда я перешла в десятый класс, произошло событие, изменившее расстановку сил в нашей семье.

Был душный августовский день. Мы проводили его на даче. Андрюшка ещё с утра вскочил на велосипед и умчался с соседскими мальчишками. Я, развалившись в гамаке, подвешенном между двумя старыми яблонями, читала книжку. Дед сначала сидел, подрёмывая, на веранде, а потом, ближе к полудню, поднялся и зашёл внутрь. Ба, как всегда, хвостом побежала за ним. Дядя Миша, дедушкин шофёр, мыл у ворот служебную «Волгу», и журчание струящейся из шланга воды, смешиваясь с жужжанием мошкары, наполняло истомой, убаюкивая.

Глаза мои потихоньку начали закрываться. Руки всё слабее держали книгу, и вскоре она упала мне на живот. Я не стала её поднимать, медленно погружаясь в дремоту.

Внезапно до меня донёсся раздражённый голос Деда, похоже, за что-то отчитывавшего жену. Это было обычным делом, поэтому я, на мгновение выведенная из сонного состояния, снова закрыла глаза. Но тут я услышала, как Ба, обычно отвечавшая мужу покорным молчанием, громко что-то прокричала. Смысл слов до меня не долетел, но сам факт был поразительным: тихая, забитая Ба перечит своему мужу! Мне стало интересно, что ей придало столько храбрости. Сон словно рукой сняло.

Я вылезла из гамака и пошла в сторону дома. Из-за духоты все окна были открыты, и я поняла, что звуки спора доносятся из окна столовой. На цыпочках я подкралась к этому окну и, присев на корточки, спряталась в пышном кусте, росшем под ним, чтобы меня не заметили. Теперь мне было хорошо слышно каждое слово.

– Как ты можешь! Она же твоя дочь! Ты ей обещал!– кричала Ба.

– Она умерла для меня в тот момент, когда сделала свой выбор! – орал Дед. – Она для меня больше не существует! Ничего она от меня не получит!

– Но это не для неё. Это для её детишек, твоих внуков, между прочим! Как можно быть таким бессердечным!

– Цыц! Не смей мне указывать! Не твоего ума дело!

– Коли начала говорить, так уж скажу до конца. Что же ты, в могилу думаешь всё с собой забрать? Смерть ведь наша не за горами уже. Да только к гробу-то тележку не прицепишь! Всю жизнь как бирюк какой живёшь. Привык солдатами своими командовать, приказы раздавать, так и детьми своими всю жизнь командовать пытался. Да только не вышло у тебя всё равно ничего. И сын, и дочь поступили по-своему. Теперь вот думаешь внуков к ноге поставить?

– Заткнись, старая! – взревел Дед.

Я услышала звук удара, потом словно уронили на пол тяжёлый мешок. И сразу наступила тишина. Движимая любопытством, я медленно выпрямилась, через окно заглянула в столовую и замерла, поражённая. На полу навзничь лежала Ба. Из раны на ее голове текла кровь. Дед стоял на коленях рядом с телом.

Я неловко задела цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Дед поднял голову, и наши глаза встретились. Он побелел и забормотал:

– Я её не убивал. Она просто упала.

Я впервые увидела его таким слабым, с дрожащими руками и испуганным лицом.

Внезапно я поняла, что это шанс.

– Я слышала, как вы ругались, – заявила я. – А потом ты её ударил.

– Она сама. Она стукнулась головой об этот угол, – Дед трясущимся пальцем указал на тяжёлый дубовый стол.

– Тебе никто не поверит. Я всем расскажу, как ты её ударил.

– Ах ты, маленькая змея! – Дед, вскочив, через всю комнату бросился ко мне, но я живо отскочила от окна.

– Ты больше никогда не будешь меня бить. Ты слышишь? Я никому не скажу, что ты её ударил, а ты никогда больше не будешь меня бить! – уже почти кричала я.

– Хорошо, – забормотал Дед, напуганный моей истерикой, наверное, чувствуя, что я не шучу. – Всё будет так, как ты хочешь.

Я поняла, что победила.

Вот с этого-то момента моя жизнь перевернулась во второй раз.

Уж не знаю, как Дед всё устроил, но для всех остальных, кроме него и меня, обстоятельства смерти Ба были совершенно мирными: внезапно отказало сердце, она упала и ударилась, уже мёртвая, об стол. И только два человека знали правду.

***

Я завоёвывала свои позиции в доме постепенно, по всем правилам стратегического искусства. Если сначала я выторговала себе только свободу от телесных наказаний, то очень скоро этого мне показалось мало. День за днём я получала всё больше привилегий. Дед уступал мне всё чаще.

После смерти Ба он сильно сдал. Вышел в отставку, стал часто выпивать, перестал следить за собой: шатался по своей пятикомнатной квартире небритый, в спортивных штанах с пузырями на коленях. Это был уже совершенно другой человек. Всё-таки, как мне сейчас кажется, он был по-своему сильно привязан к жене, хотя и поколачивал её и, в конце концов, стал причиной её смерти.

Я наслаждалась свободой. Оговорив ежемесячную сумму, выделяемую Дедом из генеральской пенсии на мои прихоти и на наше с Андрюшкой содержание, в деньгах я не нуждалась.

Окончив среднюю школу, я поступила в химико-технологический университет, но на третьем курсе его бросила. Учиться мне было лень. Деньги я и так исправно получала от Деда. Со скуки устроилась на работу: приёмщицей в небольшую химчистку рядом с домом, в полуподвальчике. За день мимо меня проходило столько разных людей. Ради развлечения я пыталась каждому придумать какую-то историю: так незаметно пролетали рабочие часы.

После работы я с подругами отправлялась в ресторан или на танцы. Я думала, что именно там одно из мимолётных знакомств закончится моим замужеством, но, как ни странно, встретила будущего мужа на собственной работе.

Карен принёс сдавать в чистку дорогое пальто и, как говорится, «положил на меня глаз». Он был старше меня на пятнадцать лет и мне, двадцатилетней, сперва показался глубоким стариком. Внешность его мне тоже сначала не понравилась: он был хотя и выше среднего роста, но довольно астенического телосложения, хотя, конечно, хороши были густые темные волосы и карие умные глаза.

Честно говоря, ту первую нашу встречу я толком и не запомнила. Обратила я на Карена внимание уже позже и лишь потому, что после первого своего визита он стал захаживать в наш полуподвальчик чуть не каждый день.

И когда я уже стала подозревать, что у него в доме скоро не останется ни одной вещи, за исключением мебели и сантехники, которая бы не побывала в нашей химчистке, Карен наконец решился прийти с букетом цветов вместо очередного ковра или пиджака, и объяснился мне в любви прямо перед обалдевшей очередью.

Но я рассмеялась ему в лицо и всучила букет обратно. «Следующий!» – равнодушно произнесла я, и следующий в очереди, мужчина лет сорока, сострил: «Девушка, а ничего, что я без букета?» Стоявшие за ним несколько теток и один старик бесцеремонно рассмеялись.

Другой после такого позора больше не появился бы, а Карена отказ лишь раззадорил. Уже потом я узна?ю, что он привык добиваться всего, чего хочет. И он добился-таки меня.

Ухаживал Карен за мной почти год. Делал он это красиво: рестораны, театры, цветы, дорогие подарки. На меня это не оказывало никакого впечатления, потому что я и сама могла себе ни в чем не отказывать: Дед исправно откупался от меня деньгами.

Карен делал мне предложение трижды, и все три раза он получал от ворот поворот: я ждала, что в моей жизни появится кто-то, в кого я смогу влюбиться без памяти. Но все знакомые мужского пола вызывали мой интерес лишь на краткое время, и после непродолжительного, хотя порой и бурного, романа, я понимала: это «не моё».