Окситоциновая эволюция

Много всего вынесла бабушка в жизни: война, агрессия, непосильный труд, но она ничего не рассказывала о себе, никогда не ругалась, но и не смеялась. Спокойствие в семье исходило только от нее, всё остальное вокруг кипело. Бабушка не вмешивалась в ссоры родителей, никогда не повышала голос, просто обнимала меня. Она – глыба, с которой ничего не страшно. Благодаря ей я всегда ощущала, что «я на коне, все остальные – в детский сад».

Бабушку парализовало, когда мне было семь лет. Пришел мой черед о ней заботиться: кормить с ложечки, укрывать, поправлять одеяло. Бабушка угасала на моих глазах. Когда она умерла, я не знала, как пережить это.

Детская психика устроена удивительным образом: всю непосильную ношу она предпочитает отбросить, забыть, складировать в область, о которой не вспоминают – в подсознание. Большинство людей, продолжают использовать уникальный защитный механизм детства всю жизнь. Люди, встречаясь с болезненными событиями, предпочитают о них не вспоминать, спрятаться. Высокоинтеллектуальные, развитые люди с детским типом психики, имеют, как правило, различные формы зависимостей во взрослом возрасте, самые распространенные из них – табачно-алкогольные.

ВТОРАЯ СЕМЕРКА – ДРУЖБА

В подростковом возрасте лето всё больше стало напоминать отдельно прожитую жизнь – яркую, насыщенную, плотную. Отношения с деревенской ребятней не очень ладились, меня больше интересовали городские подруги, которые приезжали на лето к соседским бабушкам. Развлечений у нас было много: выгул дворовых собак на городской манер «дамы с собачкой», и содранные колени и локти после, щекотание нервов во время охоты на плоды с соседских деревьев, горячие обсуждения первой любви, гадание на ромашках и мистические сеансы спиритизма на чердаке, ночные костры, танцы, походы в кино. Мы проводили вместе все каникулы, а зимой принимались писать друг другу письма в бумажных конвертах.

Нам удалось сохранить дружбу. Спустя много лет, мне придёт оповещение в соцсеть: вас отметили в публикации. «Если вы выросли на индийских фильмах, вашей дружбе ничего не страшно».

Не страшно мне было и в Чернобыле. Папу призвали туда на целый год, а мы остались с мамой и сестрой. Разлука с папой ужасно тяготила, и в последнее лето перед школой меня отправили к нему в гости, в район аварии. Вокруг были леса. Я, выросшая в донских степях, никогда таких не видела. Густые кроны деревьев скрывали небо, ветки смыкались у меня над головой, пахло тёплой хвоей. Когда мы зашли в лес, папа повторил несколько раз:

– Как бы тебе ни хотелось, ничего не трогай! Просто смотри.

Природа вокруг бушевала: гигантская малина была размером с мою детскую ладошку, шляпки белых грибов как моя голова. Я недоумевала, как такая красивая малина может быть опасной? Но папа разламывал гриб и показывал мне темные точки радиации.

Там же, в Гомеле, мне купили несколько разноцветных платьев, самую красивую школьную форму, фартук с большими рюшами. В своей деревне я выглядела лучше всех. Ещё мне достались японские сапожки-дутики на липучках всех цветов радуги. Каждый раз, когда я скучала по папе, надевала эти сапожки и говорила: «Я подожду папу, зато у меня есть такие сапожки».

Лет через пятнадцать после службы в Чернобыле почти никого из папиных сослуживцев не осталось в живых, только он и ещё один товарищ. Для высокопоставленных лиц, которые бывали в зоне аварии, приглашали специалиста из Индии, который проводил очищение организма. Папы в списках этих лиц не было. Он справлялся сам, прибегая к методам нетрадиционной медицины, делал очистки с подручными средствами: оливковым и касторовым маслами, лимоном и рисовыми отварами, голоданием. Все это было чем-то похоже на панчакарму. Ту самую панчакарму, ради которой спустя много лет я отправлюсь в Индию.

После Чернобыля папа бросил курить, просто однажды написал себе письмо, в котором отказывался от курения. Внутренний стержень, следование за собой, труд на свежем воздухе и разгрузки стали рецептом здоровья моего папы, человека, который сохранил свою жизнь после Чернобыля.

ТРЕТЬЯ СЕМЕРКА – САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ

Заикание не сильно мешало мне жить и учиться. Мама поддерживала мою веру в себя: «Не можешь говорить – пой, не можешь петь – танцуй, не можешь танцевать – делай, что хочешь, главное – не останавливайся! Когда будет, что сказать, скажешь».

Я выступала сольно, шила и вязала, занималась разными видами спорта, интересовалась биологией и физикой. Мне всегда было интересно соотносить науку с реальной жизнью. Дома мы с папой много философствовали, говорили о космосе, разных цивилизациях.

Я научилась не принимать близко к сердцу всякого рода насмешки, а сконцентрировалась на том, что когда-нибудь стану помогать.

Папа умолял не выбирать педиатрию:

– Педиатрия – это самая тревожная специальность. У тебя будет один маленький пациент, который ничего не может сказать, а вокруг него минимум четверо взрослых, которые будут не совсем адекватны.

Трудности меня не пугали, я хотела быть именно педиатром и никем больше. У меня было ощущение личного несостоявшегося детства, оно прописано во мне внутренним непониманием со стороны взрослых. Все вокруг так много ругались, и моё состояние во всём этом было отрешенным.

В пятнадцать лет я наотрез отказалась ходить в деревенскую школу. Пришлось долго уговаривать родителей отдать меня в хорошую городскую. Так я поступила в лучшую классическую школу-лицей №1, в самый сложный естественно-научный класс, правда потеряв год. С этого времени я стала жить отдельно.

ФИЗИКИ В ЖИЗНЕННОМ ПОТОКЕ

Первым физиком, сыгравшим важную роль, в моей жизни, стала Анна Сергеевна – мой классный руководитель из деревенской школы. Она единственная поддержала меня, когда я решила уйти из школы. В деревню Анна Сергеевна попала сразу после окончания университета. Она поселилась в съемном деревянном домике без удобств, неподалеку от моего дома. У меня тогда случилась первая влюбленность, и я искренне делилась своими переживаниями с ней. Мне очень нравился её взгляд на жизнь. Так я начала встречаться с одноклассником, Максом. А его отец влюбился в Анну Сергеевну, у них закрутился сумасшедший роман. Вскоре они поженились, и Анна Сергеевна одну за другой родила пятерых дочерей. Люди в деревне стали ее осуждать: мол, сколько можно рожать. А она строго отвечала: «Сколько Господь посылает – столько и буду рожать. У нас любовь, и у нас рождаются дети». При этом Анна Сергеевна продолжала работать в школе на нескольких ставках. Однажды у них случилась беда – пожар. Сгорело все. Девять месяцев Анна Сергеевна с дочками жили в теплице, пока муж, тоже, кстати, физик, чинил жилище.

В роковом 2020 мы случайно встретились с ней спустя много лет. Границы были закрыты, я приехала в деревню к родителям. Стояла вторая половина лета. Вечерело. Мы с младшим сыном, дошкольником, прогуливались по придонскому валу. Я собирала степное разнотравье для икебан, младший сын носился рядом в бурных фантазиях и поисках приключений. Полная луна висела над старинной церковью Прасковеи, купола рассеивали лунный свет над устьем двух рек, Маныч и Дон. Сквозь этот свет я увидела яркие, похожие друг на друга, фигуры шести женщин. Мы крепко обнялись и проговорили до полуночи, не сходя с места. Все её девочки выросли и связали свою жизнь с музыкой. Образование они с мужем им дали семейное.

Для меня Анна Сергеевна – олицетворение русской женщины. В ней есть то, что я так любила в своей бабушке: многодетность, врожденную вальдорфскую начинку и мудрое принятие всего, что преподносит судьба.

В лицее меня ждала встреча со следующим физиком Крыштопом. Это был человек, похожий на гения: бородка, которую он все время красил в рыжий цвет, лохматые волосы. В пятнадцать лет встал вопрос, как мне жить одной в Ростове. Лицей требовал, чтобы кто-то из взрослых взял опеку. Чистая формальность, но без этого я не могла учиться. Он подписал нужные бумаги.

На выпускном вечере Крыштоп с гордостью рассказал моим родителям, что аттестат хорошиста в моем случае заслуживает медали. Директор лицея говорила слова о каждом выдающемся ученике. Обо мне сказали коротко: «Оксана – человек, который будет помогать детям».

Многие мои одноклассники-лицеисты оказались сильно перегружены знаниями. Когда мы встретились спустя 20 лет, большинство из них остались очень умными людьми, но при этом я не могла бы назвать их целостными. Гении, которые развиваются в одной области, часто остаются глубоко несчастными людьми. Те, кто так и не выбрался из южной столицы, стали её частью в отражении ещё не старых, но угрюмо-усталых лиц.

Развитие интеллектуальных способностей, на которое делается акцент в современном мире, оказывается далеко не самым важным в жизни. Для гармонии и целостности важнее развивать идентичные личностные качества, нельзя класть всё на одну чашу интеллекта. Современный мир всё больше подчёркивает неустойчивость общепринятой модели воспитания детей. Синдромы выгорания, хронической усталости, тревожного расстройства, депрессии, панические атаки, неврозы – это далеко не полный перечень расстройств нервной системы. И встреча с ними становится не исключением, а скорее правилом.

Один из моих одноклассников Георгий, гениальный математик, очень открытый человек, много лет занимающийся ядерной физикой. Он, как и я, заикался. К сожалению, кроме рутинной науки, у Гоши мало чего случилось в жизни. С возрастом он стал невероятно тучным. Полнота – это психологический щит, который человек наращивает как защитную броню. Внутри тучного человека живет боль, которая не позволяет ему раскрыться и включить другие сенсоры. Почему так происходит? Ответ, как правило, нужно искать в детстве. Отсутствие базовой опоры или болезненная привязанность. Детская травма. На подсознательном уровне болезни привязанности проявляют себя эмоциональным заеданием, трудоголизмом, алкоголизмом и другими саморазрушающими привычками.

На подмосковной даче к младшему сыну в гости приходит соседский мальчишка, Ваня, лет восьми. У Вани избыточный вес и заикание. Ваню воспитывают дедовским методом в стиле «настоящий пацан». Его отчим, ещё до того, как возвести дом, построил высокий забор, нарушив правила нашего поселка о легких фасадах. Ваниной маме запрещается обнимать и целовать сына – это презрительно называется «телячьими нежностями», а они, как известно, портят «настоящего пацана». Ване не очень интересно дружить с моим сыном, он младше и проявляет много «телячьих нежностей». Однако Ваня приходит к нам в гости. У нас всегда есть за чем понаблюдать и чем полакомиться.

«СИНИЙ ЦВЕТОК»

Первым человеком, с которым я познакомилась в лицее, был мой муж. Я сидела перед ним на подготовительных занятиях по органической химии. Он весь урок смотрел на мои длинные пшеничные волосы. Тогда и случилась первая цепная реакция. Разворачивалась она медленно и незаметно, все время, пока мы учились в лицее. В день, когда вывесили результаты вступительных экзаменов в университет, мы стали встречаться. Дима поступил на физико-математический факультет, а я на медицинский. Не поступила. Мне не хватило всего половины балла.

Через два года, 21 апреля, на Красную Горку, состоялась наша свадьба. Мы так не подгадывали и, наверное, даже не придали бы этому значения, если бы один из старших гостей не сказал:

– Раньше на Руси люди специально играли свадьбы на Красную горку. Считается, что в этот день получаются самые удачные союзы.

Провал на вступительных экзаменах стал для меня шоком. Нужно было делать выбор: возвращаться в деревню и ждать следующего года, либо идти на биологический факультет, туда мне хватало баллов. Но тогда я должна была отказаться от своей мечты стать педиатром.

К счастью, на моем пути встретился очередной неординарный физик – профессор кафедры фармакологии, Владимир Владиленович. Увидев мои слёзы, он предложил: «Пойдешь ко мне на кафедру, лаборанткой?». Я согласилась.

На кафедре я делала все: набирала на печатной машинке методички, рассаживала студентов на экзаменах, делала стенгазеты, мыла пол в аудиториях, кормила подопытных крыс. А в свободное время читала «Трёх товарищей». Состав кафедры фармакологии мой выбор одобрял: «Хороший знак, когда абитуриент Ремарка читает».

Это был прекрасный год: мне 17 лет, я зарабатываю деньги, оплачиваю отдельное жилье, я влюблена, погружаюсь в медицину, хожу на подготовительные курсы и завожу знакомства с разными именитыми врачами. В лаборатории все очень хотели, чтобы во второй раз я точно поступила. Так и получилось. Меня взяли в «ректорскую» группу.

Через несколько лет во время отпуска на Черном море мой неординарный покровитель, Владимир Владиленович, трагически умер – желудочное кровотечение, отсутствие своевременной помощи. Ему было чуть за пятьдесят.

В том же месте, в тот же год, после плавания с дельфинами от инфекционных осложнений умерла и моя первая сложная пациентка, двухлетняя девочка, с неизвестным генетическим синдромом. Это был первый год моей работы врачом-педиатром в московском НИИ педиатрии. И там меня уже ждала встреча с еще одним физиком.

Вскоре после моего поступления, мы с Димкой стали жить вместе. Учиться было легко: анатомия, латынь, биохимия, физиология… У меня всегда была тяга к фундаментальным знаниям, и в институте она раскрылась в полной мере. Я чувствовала себя, как рыба в воде.

Однажды мне приснился сон, будто я иду по тонкой дощечке, которая ведёт куда-то в бесконечность. Куда ни посмотришь, везде вода. Спокойная ровная гладь. Я иду, как по канату, но мне не страшно. В левой руке у меня горшок с невероятно красивым синим цветком. Мне очень нравится внутреннее состояние и этот цветок на фоне бесконечности водной глади.

Через неделю я узнала, что беременна. Это не входило в наши планы, нам было по девятнадцать лет. Мы признались родителям. Через месяц нам сыграли пышную свадьбу. Прогуливаясь по магазинам в поисках полезной информации про беременность, совершенно случайно, в каком-то книжном подвальчике, я наткнулась на недавно переведённую книгу Мишеля Одена «Возрождённые роды». Она, как оказалось, станет мне не только советчиком, но и проводником по жизни.

Я и не подозревала как сильно это книга повлияет на меня, и как близко судьба подведет меня к сообществу Мишеля. Но это случится гораздо позже. А пока мне предстояло окунуться в омут с головой в тяготы материнства, боль рода, места и времени, пока ещё далекого от гуманности.

Провожая безмолвно летние закаты в воды Дона, я делала практики по подготовке к родам, описанные в книге Мишеля Одена, совершенно не подозревая, что занимаюсь йогой, причем высокими ступенями – пранаяма и медитация. Как никогда ранее, чувствовала я своё единение с местом, в котором выросла. Теперь я понимаю, тот эффект практики йоги был значительно усилен действием окситоцина, приближающего всех матерей во все времена к буддийскому просветлению. Однако, применительно к родам, мне ничего не пригодилось. Оба моих ребенка родились путем кесарева сечения. К слову, из трех подруг моего детства и семерых детей, естественных родов ни у кого не случилось «по медицинским показаниям».

Мы попали под волну естественной тенденции «медицинского гуманизма» в перевес тем качелям психологического террора, царящего в советских роддомах.

КРАСНЫЙ ФЛАГ СОВЕТСКОГО РОДДОМА

В момент родов очень важно исходное состояние мышечного тонуса женщины, которое сильно зависит от психоэмоционального фона – обстановки и окружающих людей. Если женщина испытывает психологическое давление, она не в состоянии понять, как себе помочь. Включаются рефлексы стресса, нет связи с телом, есть только избыточное парализующее напряжение, поверхностное дыхание, учащенное сердцебиение.

В поколении советских женщин роды часто становились испытанием на прочность. Представьте: двенадцать рожениц в одном родильном зале, один доктор с акушеркой, обращение к женщинам как к заключенным в колонии, яркие лампы, стоны, крики, кто-то рвется, кого-то тащат щипцами, кого-то выдавливают. Врач и акушерка устали. Все выживают как могут. Когда к людям предъявляют нечеловеческие требования, они ведут себя соответствующе. Я по себе знаю, как легко выгореть в медицинской системе. В некоторых роддомах в глубинке так рожают до сих пор. Женщину могут называть грубыми словами, не обращая внимания на ее чувства: «Давай, терпи, хватит».

После подобного опыта психотравма возможна?