Без памяти. Роман-размышление о женском счастье

Еще с детва Леру мучил вопрос, как они целовались и вообще… при разнице в росте в 54 см? Т.е. фактически отец был на треть выше. Буквально. Их совместные фотографии в основном скрывали разницу благодаря ступенькам, стульчикам, скамеечкам. Только на официальном фото из ЗАГСА, где они стоят рядом без всяких уловок, видно было, что мама даже на каблуках папе ровно по грудь. Этакие Штепсель и Тарапунька. Что они нашли друг в друге? Как сошлись?

Лера задумалась… Кофе на дне чашки уже остыл, пить третью кружку не хотелось… Во рту все-таки образовался гадкий привкус даже после одной затяжки ментоловым чудом, и она решила смыть его чаем с чем-нибудь сладким. Сладкое вообще было ее слабостью в последние годы. Слава богу на фигуре это пока никак не отражалось – хороший тренер, бассейн и процедуры поддерживали ее тело в прекрасной форме. Итак, можно заказать любимый десерт – благо в этой кафешке его готовят не хуже, чем она сама. Тирамису дался ей не с первого раза, да и маскарпоне для этого чуда нужно было выбирать осторожно, зная производителя – неправильный сыр – и вся затея потечет и закончит свое существование в унитазе. Здесь Тирамису делали правильно, воздушно, сырно и не чересчур сладко.

В ожидании заказа Лера снова вернулась к тетради.

Образ отца

Прочитав Николаю Ивановичу свой первый случай, я поняла, что начала описание не с того. Николай Иванович попросил меня сделать подробное описание образа отца, их взаимоотношений с матерью и подкрепить это примерами.

Умный человек этот Николай Иванович. Так я и поступлю.

Сейчас, когда я пишу эти воспоминания, отец, Александр Федорович Ковальчук, уже умер. Много лет, как умер. Ему было всего 48 лет, когда разрыв селезенки – гроза алкоголиков – застал его на чужой кухне в городе Артем. Мы с мамой узнали об этом только через полгода. Он к этому времени уже жил один и я, тринадцати, четырнадцати, пятнадцатилетняя соплячка пыталась его общение с матерью ограничивать. Они приняли решение о разводе, когда я была в пионерском лагере. Точнее тогда они приняли решение разъезжаться и нашли вариант размена. Развелись они еще до моего рождения и жили вместе сначала потому, что нужно было получить квартиру, потом вроде как помирились, но второй раз в ЗАГС не пошли. Так что лет в десять я получила шок, обнаружив в пачке старых документов свидетельство об усыновлении меня любимой родным папашей. Но этот шок, мне кажется, скорее положительным, так что удалять это воспоминание не надо, вдруг уже после чистки памяти найду свидетельство опять, а вопросы задать будет некому.

Ну, так они и жили вместе с двумя детьми. Потом потеряли дочь, а потом я стала требовать отделения. Отец не хотел разъезжаться – видимо понимал, что без семьи ему будет совсем плохо. Но мать, все-таки настояла (и я всячески ее к этому подбивала, хоть и была всего тринадцати лет от роду). Я помню, как по-взрослому рассказывала маме о том, что беречь брак с алкоголиком ради детей нет смысла. Ведь одно ребенка они уже потеряли и это он, он виноват, его алкоголические гены, что мы такие больные и нервные.

Тут вспоминается история, которую я использовала, чтобы подкрепить мамины обвинения в отцовский адрес по поводу наших проблем со здоровьем.

История, рассказанная мамой

Я время, описанное в ней, конечно, не помню, но история глубоко сидит в моей памяти и сильно подрывает веру в себя, в то, что я заслуживаю любви. Ее удалить надо. Словно я и не слышала ее никогда.

Мне 13. Мы только обосновываемся на новом месте. Я пытаюсь вписаться в дворовый коллектив, если так можно назвать шайку разновосрастных пацанов и три девчонки примерно моего возраста. С девчонками я в основном тушу у них дома, т.к. там есть хотя бы где посидеть – у нас с мамой нет пока даже дивана. А с пацанами лажу по сопкам и стройплощадкам вокруг. И с пацанами мне пока интереснее. А они курят. И вот однажды попробовав покурить – на этот раз, прекрасно помня детский пример, я не затягивалась, а сразу выдувала дым обратно – я пришла домой сильно пахнущая табаком и моя мама решила провести нравоучения в пугательной такой форме. Она поведала мне страшную тайну о том, почему же я до двух лет умудрилась семь раз переболеть пневмонией (или до семи лет два раза???). Ну не факт. В моей голове застрял первый вариант. Так вот, оказывается, что при мне новорожденной, причем сильно недоношенной, маленькой (2,5 кг) и слабенькой родной папаша не переставая курил в квартире. И чтобы дым не сильно мучил детей (а помимо меня там же была восьмилетняя сестренка) окна в доме всегда были открыты настежь. И я простывала. И кашляла, и болела. По маминой задумке, эта история должна была показать мне, что курение не только плохо для курильщика, но и вредно для всех вокруг и я сама от него пострадала с самого детства. Но какой вывод сделал мой подростковый мозг? – Отец не любил меня и не заботился обо мне. Он любил только свой табак и чуть не убил меня своим поведением. Думаете после этого я больше не хотела притрагиваться к сигаретам? Наоборот. Если мой родной отец готов был убить меня этим дымом, то почему мне нельзя? Я всего лишь закончу начатое. Так что в 13 лет я все лето курила не в затяг. Реально задуматься о вреде курения меня заставил папин двоюродный брат. Мама специально, я полагаю, повела меня проведать его в больнице, где он лежал после четвертой операции на легких. Вот это зрелище отбило всякую охоту к медленому самоубийству. Ибо это оказалось не только медленно, но еще и очень очень некрасиво под конец.

* * *

Лера посмотрела на пепельницу. Она уже была пуста. Официант заботливо унес дотлевший окурок. Она вспомнила, как посещала дядю Сашу (дядю звали также как отца) и какое угнетающее впечатление произвел на нее серый оттенок кожи, желтые зубы, серо-красные белки глаз, а главное полная немощность молодого еще мужчины. Он показался ей стариком, а был моложе отца на 2 года. Отец, правда, тоже дымил как паровоз, но, видимо, был более везучим и саркомы легких не схлопотал.

Ну, вас, с вашим ментоловым Вогом.

Лера скомкала пачку и бросила ее в пустую пепельницу. Движение и ощущение показались знакомыми и наполненными какой-то внутренней силой. Словно решимость выбросить 100 рублей (ну, допустим, 10 она уже скурила) могла что-то значить.

* * *

NB для Николая Ивановича: историю с дядей я бы хотела оставить как собственное нравоучение, а вот историю, рассказанную мамой, и все связанные с ней эмоции, хотела бы удалить. Считаю незачем мне чувствовать себя столь ущербной и нелюбимой и жить с мыслью, что отцу было наплевать на мое здоровье. Ведь, наверное, это не совсем правда. Я, надеюсь.

А положительная история такого же толка следующая. После очередного скандала с непусканием отца в нашу с мамой уже отдельную квартиру у нас состоялся разговор, в котором мама пыталась выяснить, за что же я так зла на родного отца. Простое объяснение – он предпочел нам водку – маме казалось недостаточным. Тогда я припомнила ей историю про дым и пневмонию, и вообще про мое слабое здоровье и сказала, что считаю, что его алкоголизм – виной всему. Что не может быть от пьющего мужа здоровых детей. А дети, зачатые спьяну вообще обречены на плачевную судьбу. Обвинение, как видно, было и в сторону мамы. «Глупенькая. С чего это ты взяла, что была зачата по пьянке? Саша очень хотел второго ребенка, уговаривал меня, и даже бросил пить, чтобы привести организм в порядок. Он девять месяцев не пил, прежде, чем я согласилась забеременеть. Так что тут тебе обвинить нас не в чем. Он так хотел тебя, что продержался целый год без алкоголя. И только когда узнал, что беременность идет хорошо и у меня в животе растет здоровый ребенок, пошел и на радостях отметил это так, что сорвался с пути трезвости. Но он очень радовался тебе. И очень хотел тебя. Ни до, ни после этого он не смог больше продержаться без выпивки и полугода». Не знаю уж, насколько это история положительная, но она добавляет мне уверенности в себе, так что ее оставляем.

Да, я эту историю помню. Но она всегда вызывала у меня удивление. Я же не помню, чтобы папа сильно пил. Нет у меня такого впечатления от моего детства. Так что и ценность истории снивелировалась. Теперь, кажется, понятно, почему.

Лера получила десерт. Запустила ложку в нежный сырный крем, понюхала в чем вымачивали бисквит – вполне себе приличный алкоголь с приятным запахом – положила это чудо в рот и тут же расслабилась, почувствовав знакомый вкус, наполненный самыми приятными ассоциациями. Этот десерт олицетворял для нее роскошь и изобилие, романтические свидания и страстные вечера. Но как только глаза открылись, наслаждение улетучилось: перед ней лежала раскрытая тетрадь, опровергавшая всю ее жизнь за последние девять лет, да и задолго до, раз воспоминания вырезаны.

Бог ты мой… И как мне теперь с этим жить? Как принять тот факт, что я сама сделала с собой такое – лишила себя памяти? Из благих побуждений, конечно, и, кажется с вполне положительным эффектом, но все же… Я уже верю, что это про меня, что это была моя жизнь. Эх… Придется таки дочитать.

Так вот, возвращаясь к образу отца и переезду. Варианты обмена они смотрели, пока я месяц отдыхала в пионерском лагере, и, естественно, моего мнения никто не спросил. В итоге в обмен на нашу двухкомнатную квартиру с большим коридором и балконом с видом на море практически в центре города мы получили две однокомнатные квартиры у черта на куличках.

Это были две однушки в соседних панельных домах, стоявших так на отшибе и далеко от центра, что для меня это было равнозначно переезду в другой город. Город и правда оттуда выглядел совсем другим. Я была и рада, и зла. Рада, что мы, наконец, не живем с отцом алкоголиком – мне тогда казалось, что лучше уж никакой, чем такой. И зла, что он по-прежнему слишком близко и, гуляя с собакой, я не могу не посмотреть на его окна.

Мы с мамой поселились в новой квартире на первом этаже, но с огромной лоджией и довольно большой комнатой замысловатой конфигурации. Всю мебель и телевизор мама отдала отцу под предлогом того, что не хочет тащить в новую жизнь ничего из того, что напоминает ей о старой. Сейчас я думаю, что она его просто пожалела, понимая, что при его алкоголизме новых вещей он себе купить не сможет. А в себя она верила.

Так вот однажды, я решила посетить новое жилище отца – благо соседний дом – и оно понравилось мне значительно больше нашей пустой мрачной квартиры. В нем было больше света, т.к. четвертый этаж с окнами на юг, а не первый с видом на опорную стену. В нем стояла знакомая мебель и телевизор. И тогда я поняла, что, наверное, захочу приходить сюда, когда будут проблемы с мамой. А они уже начались. Мне было 13 ей- 43: у обеих переходный возраст. Первый год после развода был очень тяжелым, но об этом я буду писать позже, когда решу, что некоторые воспоминания, связанные с матерью, тоже бы не мешало убрать из памяти. А пока отец…

Он пытался заходить в гости, поддерживать контакт. И мать регулярно пускала его и кормила. Я же бесилась. Если была дома, то выставляла его вон, если открывала дверь – то не пускала на порог. Я была на него зла. Очень зла тогда. И основная претензия звучала так: он бросил нас ради выпивки. Ведь единственным условием, которое поставила ему мама, была трезвость. «Или ты бросаешь пить, или мы разъезжаемся». Она даже предлагала ему закодироваться, чтобы не пить, но он принципиально был против этой процедуры – насмотрелся на срывающихся дружков, у которых начинались после этого серьезные проблемы с головой, а в то, что он не сорвется, он, видимо, не очень-то верил. Пить он так и не бросил. Значит, ценил нас меньше, чем беспамятство. Значит, любил водку больше, чем нас. А раз так, то пусть с ней и остается. А мы ему не нужны. Добавьте к этому эмоциональную нестабильность подростка, и вы поймете, почему я хлопала дверью перед его носом. И кричала на мать, когда она его подкрамливала…

А потом он попал на деньги: въехал выпившим на рабочем грузовике в дорогую иномарку. И нет работы, нет денег, есть долг и девяностые годы. В итоге он обменял свою квартиру на однушку в захолустье – городе Артеме в 40 км от Владивостока – на почти недосягаемом расстоянии от нас. И перестал приходить. Последний раз я его видела, когда он приехал поздравить нас с новым годом. Наступал 1995. Выглядел он ужасно. Сильно постарел – алкоголь никого не щадит – исхудал до неприличия. И если раньше все считали его красивым – да он и был таким раньше – то сейчас он был жалок. Настолько жалок, что я даже не решилась его выгнать. Да ему и некуда было идти. Он сдал квартиру кому-то на новогодние праздники и попросился к нам на постой. Я была против, но мама пустила. Я же 1 января ушла, чтобы продолжить праздновать с друзьями. Помню, как мне хотелось тогда встряхнуть его, или больно ударить, или сделать что-то еще, чтобы он увидел, понял, что он с собой сделал и во что превратился. Мне было стыдно, что он мой отец. Мне было жалко и обидно, и я сбежала. Не так уж мне нужны были эти друзья тогда – я просто не могла на него смотреть. Точное попадание в выражение «без слез не взглянешь».

А потом он уехал. И больше мы его не видели. Через полтора года маме пришло письмо из домоуправления города Артем, о том, что ее бывший муж умер полгода назад, а квартира должна перейти мне, как единственной наследнице.

Полгода добрая женщина из домоуправления потратила на то, чтобы выяснить личность умершего – ведь он был на чужой кухне без документов, собутыльник не знал ни фамилии, ни адреса. В итоге только придя в квартиру, за которую была почти годовая задолженность по оплате, она смогла сложить дважды два. Нашла какую-то старую мамину грамоту и по ней догадалась, что он был женат, а дальше уже паспортный стол выдал информацию и обо мне.

Такой вот образ…

* * *

Ну, здравствуй, папа…

Лера вдруг ощутила горечь от того, что забыла половину, если не большую часть своих отношений с отцом. Она не могла поверить в то, что была способна выставлять его за дверь и вообще навязывать кому бы то ни было свою волю. Лера помнила отца. Его спокойные серые глаза, красивое лицо, худощавую фигуру. И сейчас сидя в кафе и читая странную тетрадь не испытывала никаких негативных чувств к нему. Скорее, она его даже любила. Лера вспомнила, как однажды он принес ей из поездки котенка. Обычного такого котеночка серополосатой расцветки, пушистенького и кругленького, на вид совсем дворового. Боже, как она радовалась. Ей всегда хотелось иметь животное, но мама была против. А тут отцу не сказала ничего, но начала активную кампанию по поиску того, кому бы этого котенка отдать. Одна из соседок – кошатница, готовая взять его, но не получившая ответов по поводу пола и возраста, пришла на него посмотреть. Всплеснула руками – Батюшки мои! – и стала судорожно тараторить: где же вы такое чудо взяли? Как же вы теперь с ним? Его же надо в зоопарк… Хотя кто же его возьмет… А обратно? Можно его обратно отвезти? Хотя да… Нет… Мать с вашим запахом его загрызет… Ну, придется вам самим… И ушла. Мать побежала за ней и только на лестничной клетке сумела добиться вразумительного ответа. Оказывается котенок этот по виду и размеру двух-трех месяцев был еще слепым. Не было ему и двух недель и принадлежал он к виду не обычных дворовых кошек, а был рожден в семействе камышовых котов. Разволновалась она так, потому что коты эти большая редкость и чуть ли не из красной книги, а потому сдать его властям без штрафа или не дай Бог срока, не удастся, а держать его дома опасно – все-таки хищник. А если мы его просто на улицу выставим, она сама, сама нас милиции сдаст. Такая сердобольная тетушка.

Мама, конечно, расстроилась и попыталась убедить отца избавиться от зверя, но мы с сестренкой решили, что сможем его вырастить и воспитать. И кот остался. Назвали его простым кошачьим именем Васька, Базелевс то есть, и кормили рыбой. Выросла животина в 8 килограммов. Это вам не обычная кошечка в 3 кг. Это тварь, занимающая весь диван, и спокойно заглядывающая на стол с задних лап. При этом по виду совершенно обычный кот. Только большой. Очень большой.

Лера вспомнила, как они хвастались и гордились, с кем же кот сегодня спал. Как она любила, стоя в очереди за рыбой для него, всем рассказывать, насколько привередлив их кот и что он ест только два вида рыбы: камбалу и кильку. Может еще сожрать мяса кусок, а вот молока не пьет и к человеческой еде не прикасается. Нравилось ей хвастаться и тем, что Васька для природных нужд использует унитаз и умеет даже смывать за собой, хоть и не всегда.

Вспоминая все это, Лера видела картинки из детства и была почти счастлива. То, что осталось в памяти, было приятно, успокаивающе, ободряюще.

И зачем я читаю эту тетрадь? Хочу избавиться от иллюзий? А зачем? Разве это плохо, верить, что у тебя было счастливое детство?

Лера отложила тетрадь и посмотрела вокруг. В кафе начинался вечерний час пик. Парочки встречались здесь после работы, чтобы за чашкой кофе или чего еще вместе провести вечер. Женщины приходили сюда, чтобы поболтать и побаловать себя изысканными сладостями. Женщины были и компаниями, и по одной, как и Лера. Одиноких мужчин практически не было, да и мужских компаний тоже. Они, видимо, предпочитали заведения, специализирующиеся на пиве и спорте. За столиком у окна сидел единственный на весь зал мужчина без спутницы. Но и он явно ждал ее появления, ибо внимательно смотрел в окно и придерживал на диване рядом с собой одинокую красную розу, завернутую в целлофан.

Лера стала вглядываться в лица женщин, пытаясь найти в них то, о чем читала в тетради.

Неужели все эти женщины презирают мужчин? Как же тогда они живут? Как создают семьи? Или тупо обманывают себя надеждой, что все не так плохо и именно их мужчины особенные и лучше всех? Или жизненный опыт их намного светлей и приятней?

Лера пыталась найти в себе то неуважение к мужчинам, от которого хозяйка тетради хотела избавиться удалением памяти. Не нашла. Похоже, избавление прошло удачно.

Нет, я верю, что имея такое детство, я вряд ли бы выросла в такую прекрасную жену, как сейчас, вряд ли бы смогла доверять мужу и посвятить себя ему. Да вообще, наверное, вряд ли бы захотела замуж.

Но ведь она то захотела, та, что писала тетрадь. Ведь влюбилась же настолько, что согласилась на эксперимент. Как это? Как ей это удалось? Что я пропустила?

Лера снова взяла тетрадь.

Еще одна жуткая история из детства. Драка

Мне пять лет. Я сплю в постели с мамой в малюсенькой комнате, называемой спальней, так как ее почти всю занимает огромная двуспальный кровать. Не знаю, использовалась ли она когда-нибудь как супружеское ложе, но мной воспринималась как законное спальное место. Сестра же спала в зале на диване. Там же на втором диване спал обычно отец. Я просыпаюсь от странного шума: возня, вскрики и топот. Мамы нет. Пусты и кровать, и спальня. Кто-то шуршит на кухне, но не слышно ящиков и посуды, а какой-то нечленораздельный грохот. Мне страшно. Мне страшно. Я не понимаю, что происходит, я встаю и аккуратно выглядываю за дверь. На кухне горит свет и все происходит там. Хотя нет. Кто-то уже включает воду в ванной. А на балконе, кажется, курит отец. Все уже закончилось. А что было? Я подбираюсь потихоньку к кухне. В ярком свете на белом кафеле видны бурые кровавые следы, мазки и пальцы. На полу тоже пара капель. Кусок плитки откололся на углу. Стол перевернут и самовар кипит. И никого. Никого, чтобы объяснить мне, что здесь было, успокоить, обнять. Страх и жуткий холод, хотя в квартире было тепло. Я стучусь в ванную – Мама!!! – Иди спать, Лерочка, я сейчас приду. Иду до зала. Балконная дверь открыта и в свете луны видно силуэт отца. Он в одних трусах курит, глядя ровно перед собой. Он не видит и не слышит меня. На темени что-то неестественное: спекшиеся в крови волосы или растущий бесовский рог? Мне страшно. И жутко жалко его. Он там такой несчастный и одинокий. Я не решаюсь подойти, иду обратно в кровать и с головой закрываюсь под одеяло.

Лишь много лет спустя, уже после смерти сестры, мать рассказала мне, что в ту ночь Саша и Ира подрались. Он, пьяный мужик 37 лет и она, подросток тринадцати, не поделили телеканалы и не смогли договориться. Ира забрала пульт и унесла его на кухню, где хотела попить чаю, пока закончится то, что смотрел отец. Но уходя, из вредности, таки переключила телеканал, чтобы он встал с дивана и вернул его кнопками на телевизоре. Но пьяный отец не подумал о такой возможности и пошел за ней отбирать пульт. На кухне они подрались и оба хорошенько приложились головами. А через пару месяцев с сестрой случился первый приступ эпилепсии.

Вот такая история, которую очень хочется забыть. Хочется проснуться и не знать, что отец с сестрой когда-то дрались, что оба стукнулись головами и что, возможно, этот удар стал спусковым механизмом, запустившим болезнь в нервную систему сестры, болезнь в итоге убившую ее.

Но чтобы не было так грустно – спасибо Николаю Ивановичу за совет – попытаюсь тут же записать какую-нибудь приятную историю. Помогает пережить сложный период выкладки неприятных воспоминаний на бумагу.