Если бы только, думал Энтони, возвращаясь с прогулки, если бы у него было две пары глаз! Двуликий Янус мог бы читать «Кандида» и «Подражание»
одновременно. Жизнь слишком коротка, а книг невероятно много. Он сладострастно склонился над столом, открывая наугад то один том, то другой. «Сначала он не хотел ложиться, – прочел Энтони, – потом выяснилось, что у него слишком толстая шея для узкой прорези, и священнику приходилось почти выкрикивать свои увещевания, чтобы заглушить яростные вопли осужденного. Голова была отсечена от тела в мгновение ока; однако в последний момент он попытался втянуть ее в плечи, несмотря на то, что голову тянули за волосы, голова оказалась отсечена на уровне ушей; остальные две головы были отрублены более чисто. После первой казни я почувствовал жар и сильную жажду; меня трясло так, что я едва не выронил бинокль…» «Счастье есть особенное благо разумной натуры и должно подходить ей теми своими качествами, какие ей свойственны. Желание, однако, не является составляющей исключительно разумной натуры, но, напротив, обнаруживается во всех, хотя и совершенно разных существах. Воля, как и желание, не является принадлежностью исключительно разумной натуры, если только она в данном отношении находится в зависимости от разума, но разум сам по себе присущ лишь разумной натуре. Поэтому счастье состоит в титанической работе мысли гораздо в большей степени, чем в работе воли…» «Даже в самом глубоком тайнике души я не мог мыслить о любви иначе, как о борьбе, которая начинается с ненависти, а заканчивается нравственным подчинением…» «Я не стану рогоносцем, говорю я, слишком уж это опасно: сделать меня рогоносцем». «Оправился ли ты от последнего удара?»… – «La primera noche o purgaciоn amarga y terrible para el sentido, como ahora diremos. La segunda non tiene comparaciоn, porque es horrenda y espantable para el espiritu»[8 - «Первая ночь очищения горька и мучительна для чувства, как мы и говорим. Ночь вторая не выдерживает сравнения [с первой], ибо ужасна и губительна для духа» (исп.).]. «Кажется, я читал где-то, что любовь к краткости зашла так далеко, что дамы не говорят больше: «J’ai mange des confitures», a «des fitures»[9 - «Я съела конфитюр» (фр.). Des fitures – сокращение слова «confiture».]… При таком резвом темпе скоро придется исключить из словаря Французской академии добрую половину слов…»
В конце концов Энтони сел за «Путь очищения» святой Терезы. Когда спустя час вошел Брайан, он добрался до Молитвы Успокоения.
– Занят? – спросил Брайан.
Энтони отрицательно покачал головой.
Брайан сел рядом.
– Я п-пришел, ч-чтобы па-аосоветоваться, не надо ли что-нибудь еще приготовить на завтра. – На следующий день в Оксфорд собирались приехать миссис Фокс и Джоан Терсли, и мистер и миссис Бивис. Брайан и Энтони решили занимать их совместно.
Рейнвейн или сотернское? Омаровый майонез или холодный лосось? И что лучше всего делать во второй половине дня, если пойдет дождь?
– Ты идешь сегодня к фабианцам
? – спросил Брайан, когда друзья обсудили планы на следующий день.
– Конечно, – ответил Энтони. В тот вечер должны были состояться выборы президента на следующий семестр. – Будет открытый бой между тобой и Марком Стейтсом. Вам понадобятся все голоса, которые вы…
Брайан перебил его:
– Я уступаю.
– Уступаешь? Почему?
– По разным причинам.
Энтони взглянул на него и покачал головой.
– Не могу сказать, чтобы когда-нибудь мечтал об избрании на руководящую должность, – сказал он. – Не могу вообразить ничего более утомительного, чем председательствовать в какой-нибудь организации.
Даже в принадлежности к какой-либо организации нет ровным счетом ничего хорошего. Почему кого-то нужно заставлять делать выбор, если он этого не хочет, зачем связывать себя принципами, если суть человека заключается в его свободе, зачем вступать в тесную общность с другими людьми, когда почти всякий предпочтет действовать в одиночку; зачем связывать себя обещаниями быть в определенное время в определенном месте? Брайан с огромным трудом убедил его вступить в «Фабианское общество»; до всех остальных Энтони вообще не было дела.
– Это невыносимо скучно, – настаивал он на своем, – но если уж ввязался в это дело, то зачем уступать?
– Из Марка п-получится л-лучший президент, чем из меня.
– Более грубый, если я правильно понял, что ты имеешь в виду.
– К-кроме т-того, ему очень х-хочется быть избранным, – начал было Брайан, но осекся, почувствовал угрызения совести. Энтони может подумать, что он осуждает Марка Стейтса, присваивает себе право покровительствовать ему. – Д-дело в том, ч-что он з-знает, что сп-правится с р-работой в?великолепно, – быстро заговорил Фокс. – А в?вот я… В общем, я н-не вижу п-почему…
– В действительности ты просто хочешь ублажить его.
– Н-нет-и-нет! – в полном замешательстве воскликнул Брайан. – Только не это.
– Петух на навозной куче, – продолжал Энтони, не обращая внимания на протест Брайана. – Петухом ему и быть – даже если это наимельчайшая фабианская навозная куча. – Он расхохотался: – Бедняга Марк! В какое отчаяние он придет, если не сможет занять свою навозную кучу! К счастью, я предпочитаю книги. – Он с чувством хлопнул ладонью по святой Терезе. – И все же я не хочу, чтобы ты сдавался. Я бы умер со смеха, если б увидел, как Марк притворяется, что ему не придет в голову протестовать, если ты его побьешь. Кстати, – продолжал он, – ты читаешь газеты после голосования?
Почувствовав облегчение от перемены темы, Брайан кивнул.
– О син…
– О чем, о чем?
– О синд-дикализме
.
Оба рассмеялись.
– Испытываешь странное чувство, – сказал Энтони, отсмеявшись, – если начинаешь думать о том, что простой разговор с социалистами о грехе должен казаться… ну… опасным, что ли. Грех… социализм. – Он покачал головой. – Это все равно что пытаться случать утку с зеброй.
– О грехе м-можно говорить, если начать с-с другого конца.
– С какого конца?
– С общественного. Обустроить все общество т-так, ч-чтобы невозможно было г-грешить.
– Ты действительно честно думаешь, что можно построить такое общество?
– В-возможно, – с сомнением сказал Брайан, подумав, что социальные перемены вряд ли освободят даже его самого от порочных желаний. Эти перемены вряд ли способны и как-то ограничить эти желания, если не считать каких-то узких, строго оговоренных рамок. Он покачал головой. – Н-нет, н-не знаю.
– Не думаю, что тебя хватит на большее, чем просто переводить человеческие грехи из одной области в другую. Мы, кстати говоря, уже сделали это. Возьми, например, зависть и целеустремленность. Раньше они выражались посредством физической силы. Теперь мы реорганизовали общество так, что людям приходится выражать эти качества в рамках экономической конкуренции.
– К-которую м-мы с-собираемся уничтожить.
– И таким образом вновь ввести в моду физическое насилие, так?
– Т-ты на эт-то оч-чень надеешься? – спросил Брайан, смеясь. – Т-ты п-просто уж-жасен.
Наступило молчание. С отсутствующим видом Брайан взял в руки «Путь к совершенству» и, переворачивая страницы, прочитывал, выхватывая из текста, то строчки, то целые абзацы. Потом он со вздохом захлопнул книгу, положил ее на место и, покачав головой, сказал:
– Я н-не п-понимаю, п-почему ты ч-читаешь эту ч-чушь. Эт-то ж-же очевид-дно, что ты сам в н-нее н-не в?веришь.
– Нет, я верю, – стоял на своем Энтони. – Не в ортодоксальном смысле, конечно. Это, безусловно, было бы полной бессмыслицей. Нет, я верю в факты и в фундаментальную метафизическую теорию мистицизма.
– Х-хочешь с-сказать, что, вступив в непосредственный союз с такой теорией, можно докопаться до истины?
Энтони кивнул головой.
– Самой ценной и значимой истины можно достичь только на таком пути.
Брайан несколько минут молча сидел, спрятав лицо в ладонях, уперев локти в колени и уставившись в пол. Потом он, не поднимая глаз, заговорил:
– М-мне к-кажется, что ты пытаешься с-служить и в?вашим… и… н-н…
– И нашим, – подсказал Энтони.