Возвращение в дивный новый мир

В ходе эволюции природа породила великую проблему, создав индивидов абсолютно непохожими друг на друга. Мы воспроизводим свой вид, соединяя отцовские гены с материнскими. Наследственные факторы комбинируются между собой бесчисленными способами, и в результате каждый из нас уникален – физически и ментально. Любая культура, которая в интересах эффективности или во имя какой-либо политической или религиозной догмы пытается стандартизировать человеческую индивидуальность, совершает преступное насилие над биологической природой человека.

Науку можно определить как метод сведения множественности к единству. Наука стремится объяснить бесконечно разнообразные природные феномены, игнорируя уникальность единичных, частных, событий, сосредоточив внимание на том общем, что есть у этих феноменов, и, проанализировав события, формулирует абстрактный «закон», согласно которому феномены обретают определенный смысл и становятся доступными оценке и анализу. Например, яблоки с незапамятных времен падали с деревьев, а Луна вращалась вокруг Земли. Люди наблюдали эти факты в течение всей своей истории. Однако лишь Исаак Ньютон понял, что общего между этими феноменами, и сформулировал теорию всемирного тяготения, согласно которой определенные аспекты поведения яблок, небесных тел, как, впрочем, и всех тел во Вселенной, можно объяснить, исходя из стандартизированного набора определенных идей. В таком же духе художник воспринимает бесконечное разнообразие и уникальные отдельные проявления внешнего мира, добавляет к восприятию силу своего воображения и придает разнообразию смысл, упорядочивая его средствами живописи, скульптуры, слова или музыки. Желание упорядочить хаос, вывести гармонию из диссонанса и единство из многообразия – это присущий человеку интеллектуальный инстинкт, фундаментальная потребность ума. В сферах науки, искусства и философии произведения того, что я могу назвать «волей к порядку», играют весьма благотворную роль. Конечно, надо помнить, что воля к порядку создала множество скороспелых заключений, основанных на слишком скудных данных, породила немало абсурдных систем в метафизике и теологии, большое количество педантичных и неверных толкований реальности, вывела массу неверных символов и абстракций из непосредственного и некорректно оцененного чувственного опыта. Но эти ошибки, какими бы прискорбными они ни были, не причиняют большого вреда непосредственно – хотя иногда случается, что они наносят вред косвенно, когда, например, какие-то философские системы используются для оправдания бессмысленных и бесчеловечных действий. И именно в социальной сфере, в сфере политики и экономики воля к порядку становится особенно опасной.

Здесь теоретическое сведение немыслимой множественности к понятному единообразию становится практически сведением человеческого разнообразия к бесчеловечному единству, приводит к превращению свободы в рабство. В политике эквивалентом полностью разработанной научной теории или философской системы является тоталитарная диктатура. В экономике эквивалентом совершенного произведения искусства является безупречно функционирующая фабрика, где рабочие становятся идеальными придатками машин. Воля к порядку может превратить в тиранов тех, кто просто надеется упорядочить хаос. Красота идеально работающего механизма служит оправданием деспотии.

Организация необходима, ибо свобода возникает и обретает смысл только внутри самоуправляющегося сообщества добровольно сотрудничающих индивидов. Но при всей своей необходимости организация может стать и смертельно опасной. Чрезмерная организованность превращает мужчин и женщин в автоматы, душит дух творчества и ликвидирует саму возможность свободы. Как всегда, выходом является золотая середина, равновесие между крайностями laissez-faire[2 - Принцип невмешательства (фр.). – Примеч. пер.], с одной стороны, и тотальным контролем всего и вся – с другой.

В течение прошлого столетия прогресс технологии неизменно сопровождался соответствующим прогрессом в организации. Сложное машинное производство потребовало сложной же социальной структурированности. Общество должно было стать таким же эффективным и безупречно работающим, как и новые средства производства. Для того чтобы соответствовать этой организации, индивидам пришлось урезать свою индивидуальность, отказаться от врожденного разнообразия и втиснуться в стандартные рамки, то есть сделать все, чтобы превратить себя в автоматы.

Дегуманизация индивидов под влиянием чрезмерной организованности усиливается вследствие действующих в том же направлении эффектов перенаселения. Промышленность по мере своего распространения заставляет все большую долю населения перемещаться в крупные города. Однако жизнь в больших городах не располагает к душевному здоровью (наибольшая заболеваемость шизофренией, как утверждают специалисты, характерна именно для скученных обитателей городских трущоб). Жизнь в городах не благоприятствует возникновению осознанной ответственной свободы, характерной для мелких самоуправляющихся общин и являющейся главным условием существования подлинной демократии. Городская жизнь анонимна и как таковая абстрактна. Люди вступают в отношения друг с другом не как полноценные цельные личности, а как воплощения экономических функций или, если контакты происходят вне работы, как безответственные искатели развлечений. Вынужденные влачить такую жизнь, люди начинают ощущать свое одиночество и никчемность. Существование теряет смысл и значение.

С биологической точки зрения человек – животное, отличающееся умеренной тягой к общению, в этом отношении люди больше похожи на волков или, скажем, на слонов, чем на пчел или муравьев. В своей исходной форме человеческие сообщества не были похожи ни на ульи, ни на муравейники; скорее это были стаи. Приход к цивилизации, среди прочего, – это процесс, в ходе которого первобытные стаи превратились в грубый, механистический аналог органических сообществ социальных насекомых. В настоящее время давление перенаселения и технологические изменения в еще большей степени ускоряют этот процесс. Термитник становится вполне реализуемым, а по мнению некоторых, даже желаемым идеалом. Излишне говорить, что этот идеал никогда не будет достигнут. Громадная, бездонная пропасть отделяет социальных насекомых от обладающих большим мозгом млекопитающих, и даже если млекопитающее совершит над собой неимоверное усилие для того, чтобы превратиться в насекомое, эта пропасть все равно останется. Несмотря на все попытки, люди не смогут создать социальный организм, они смогут создать лишь организацию.

В «О дивном новом мире» нарисована фантастическая и грубая картина общества, в котором попытка превратить людей в термитов доведена до границ гротеска, до границ возможного. То, что нас ведут в этом направлении, совершенно очевидно. Однако не менее очевидно и то, что мы сможем, если захотим, отказаться сотрудничать со слепыми силами, подталкивающими нас к термитнику. В настоящий момент, однако, представляется, что это желание не слишком сильно и не очень широко распространено. Как показал мистер Уильям Уайт в своей замечательной книге «Человек организации», новая общественная этика постепенно замещает нашу традиционную этическую систему – систему, где утвержден примат индивидуальности. Ключевыми понятиями новой социальной этики являются «приспособление», «адаптация», «социально ориентированное поведение», «принадлежность», «приобретение социальных навыков», «работа в команде», «жизнь в группе», «лояльность к группе», «групповая динамика», «коллективное мышление», «коллективное творчество». Основной предпосылкой является то, что общественное целое всегда более ценно, чем составляющие его индивидуальные части, что врожденные биологические различия должны быть принесены в жертву культурному единообразию, что права коллектива имеют преимущество перед феноменом, который в восемнадцатом веке был назван правами человека. Согласно социальной этике, Иисус заблуждался, утверждая, что суббота для человека, а не человек для субботы. Напротив, человек создан именно, только и исключительно, для субботы и должен жертвовать своей уникальностью и притворяться, что он является своего рода стандартизированной, смешанной личностью, которую организаторы сочтут идеальной для своих целей. Идеальный человек – это индивид, проявляющий «динамический конформизм» (какое изумительное выражение!), отличающийся непоколебимой верностью коллективу и неистребимым стремлением подчиняться и принадлежать. Идеальный мужчина должен иметь идеальную жену, быть общительным, уметь приспосабливаться, а женщина не должна возмущаться тем фактом, что ее муж верен, прежде всего, не ей, а корпорации, но верен к ее же выгоде. «Он за Бога, – сказал Мильтон об Адаме и Еве, – а она за Бога в нем». В одном важном отношении жена идеально организованного человека гораздо хуже нашей великой праматери. Ей и Адаму Господь разрешил невозбранно предаваться юношеским «шалостям».

…Адам,
Я полагаю, от подруги милой
Не отвернулся, так же и жена
Отказом не ответила, блюдя
Обычай сокровенный и святой
Любви супружеской[3 - Цитата из «Потерянного рая» Дж. Мильтона в переводе А. Штейнберга. – Примеч. ред.].

Сегодня, по мнению одного автора, опубликовавшего статью в «Гарвард бизнес ревю», жена человека, пытающегося жить согласно идеалам социальной этики, «не должна слишком сильно претендовать на время и интересы мужа. Из-за сосредоточенности на работе он должен ставить на второе место свои сексуальные потребности». Монах дает обет жить в бедности, послушании и целомудрии. Организованному человеку позволено быть богатым в обмен на послушание (он принимает власть над собой без возмущения, смотрит в рот своим начальникам – Mussolini ha sempre ragione[4 - Муссолини всегда прав (ит.). – Примеч. пер.]), и ради процветания и славы организации, к которой он принадлежит, такой идеальный человек должен отказаться от супружеской любви»[5 - Под властью Мао Цзэдуна эти капиталистические советы по совершенству стали заповедями и приняли силу государственных актов. В новых народных коммунах брак был отменен. Для того чтобы избавиться от ненужной нежности в отношениях, мужья и жены живут в разных бараках и спят вместе только один-два часа (как клиенты с проститутками) по субботам. – Примеч. авт.].

Стоит в этой связи заметить, что в «1984» члены партии вынуждены подчиняться половой этике, по сравнению с которой пуританская этика выглядит распутством. В «О дивном новом мире», с другой стороны, всем разрешено потакать своим сексуальным устремлениям без всяких разрешений и запретов. Общество в сюжете Оруэлла – это общество, непрерывно находящееся в состоянии войны. Целью его правителей является, во-первых, сохранение умопомрачительной власти ради власти как таковой, а во-вторых, содержание подданных в состоянии постоянного напряжения, которого война требует от тех, кто ее ведет. Ополчившись против сексуальности, правители получают возможность поддерживать напряжение, требуемое для удовлетворения жажды власти, самым приятным из возможных способов. Общество, описанное в «О дивном новом мире», – это общество мировой державы, из которого война давно исключена, а правительство считает своей главной целью не допустить, чтобы подданные создавали для него проблемы. Этого власть достигает (среди прочих средств) легализацией определенной свободы половых отношений (достигаемой путем упразднения семьи как общественного института), что практически гарантирует обитателям дивного нового мира отсутствие всякого деструктивного (а заодно и творческого) напряжения. В «1984» жажда власти удовлетворяется причинением боли, в «О дивном новом мире» – чуть менее унизительными удовольствиями.

Современная социальная этика – и это очевидно – является лишь сделанной постфактум попыткой оправдать последствия чрезмерной организованности общества. Это патетическая попытка превратить необходимость в добродетель, извлечь нечто позитивное из неприятных фактов. Нереалистическая, а следовательно, весьма опасная система морали и нравственности. Социальная общность, чьи ценности ставятся выше ценностей составляющих его частей, не является организмом в смысле муравейника или термитника. Это всего лишь организация, часть социального механизма. Здесь не может быть никаких ценностей, за исключением тех, что связаны с жизнью и просвещением. Организация не является осознающим себя живым существом. Ее ценности утилитарны и вторичны. Она не хороша сама по себе, она хороша лишь в той степени, в какой предоставляет блага индивидам, являющимся частью коллективного целого. Предоставить организации примат над личностью – значит подчинить цель средствам. Что происходит, когда цели подчиняют средствам, превосходно показали Гитлер и Сталин. Под их чудовищным руководством личные цели были подчинены целям организации, причем подчинены насилием и пропагандой, систематическим террором и манипуляцией умами. В более эффективных диктатурах ближайшего будущего насилия, вероятно, будет намного меньше, чем при Гитлере и Сталине. Подданных будущих диктаторов станут безболезненно дрессировать специально обученные социальные инженеры. «Задачи социальной инженерии в наше время, – пишет один из восторженных поборников этой новой науки, – подобны задачам технической инженерии пятьдесят лет назад. Первая половина двадцатого века была эпохой технической инженерии, а вторая его половина вполне может стать эпохой социальной инженерии». Полагаю, что двадцать первый век станет началом эпохи мировых вождей, воплощением научно обоснованной кастовой системы и дивного нового мира. На вопрос quis custodiet custodes? – кто будет охранять охранников, то есть кто будет контролировать новоявленных инженеров? – следует незамедлительный и незамысловатый ответ, отрицающий необходимость всякого надзора. Мне кажется, среди докторов социологии укоренилась трогательная вера в то, что они не подвержены развращению властью. Подобно сэру Галахаду эти люди превосходят силой десятерых, потому что они – ученые, потратившие шесть тысяч часов на изучение общественных наук.

Увы, высшее образование не является гарантией высшей добродетели или высшей политической мудрости. К этим опасениям этического и психологического свойства надо добавить опасения чисто научного характера. Можем ли мы принять теории, на которых социальные инженеры собираются основывать свою практику и положениями которых они станут оправдывать свои манипуляции человеческими существами? Например, профессор Элтон Мэйо убеждает нас в том, что «стремление человека объединяться на работе с другими людьми является сильной, если не сильнейшей, человеческой чертой». Могу с полной уверенностью утверждать, что это неправда. Некоторые люди действительно обладают таким стремлением, а другие – нет. Тут дело в темпераменте и наследственной конституции. Любая социальная организация, основанная на допущении, что «человек» (кто бы ни был этот «человек») всегда желает единения со своими собратьями, превращается для множества реальных людей в прокрустово ложе. И только ампутация или дыбы могут заставить их лечь на него.

Как романтично вводят нас в заблуждение лирические воспевания Средних веков, которыми многие современные теоретики украшают свои труды! «Членство в гильдии, принадлежность к челяди рыцарского замка или к деревенской общине защищали средневекового человека на протяжении всей его жизни и вносили в нее мир и спокойствие». От чего все эти членства и принадлежности защищали его, посмеем мы спросить? Определенно, не от беспощадной жестокости феодального сеньора. Помимо указанного «мира и спокойствия» в течение Средних веков мы видим громадные масштабы хронической подавленности, несчастий и бедствий и страстное возмущение против застывшей иерархической системы, не допускавшей никакого продвижения вверх по социальной лестнице. А для тех, кто был привязан к земле, существовали строгие ограничения, не позволявшие и горизонтальных перемещений в пространстве. Безличные силы перенаселения и чрезмерной организации, а также социальные инженеры, пытающиеся оформить и направить эти силы, толкают нас в новое Средневековье. Это возрождение будет более приемлемым, чем прежнее Средневековье, на фоне применения таких уловок дивного нового мира, как дрессура младенцев, обучение во сне и введение эйфорических снадобий. Однако для большинства мужчин и женщин оно все равно останется видом неприкрытого рабства.

Глава 4

Пропаганда в демократическом обществе

«Европейские доктрины, – писал Джефферсон, – утверждали, что людей, вовлеченных в многочисленные сообщества, невозможно удерживать в рамках порядка и справедливости, кроме как физическим и моральным принуждением со стороны власти, независимой от их воли… Мы (основатели новой американской демократии) верим в то, что человек – рациональное существо, от природы наделенное правами и врожденным чувством справедливости и защищенное по праву умеренной властью, доверенной им выбранным лицам, исполняющим свои обязанности лишь по его доброй воле». Людям, воспитанным в эпоху после Фрейда, такие речи показались бы трогательно замысловатыми и одновременно наивными. Человеческие существа добры и от рождения справедливы в гораздо меньшей степени, чем думали оптимисты восемнадцатого века. С другой стороны, люди не настолько нравственно слепы и не безнадежно иррациональны, как пытаются убедить нас пессимисты века двадцатого. Несмотря на власть бессознательного, многочисленные неврозы и удручающе низкий IQ большинства населения, все же значительная часть мужчин и женщин достаточно совестлива и разумна для того, чтобы самостоятельно решать свою судьбу.