По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике
Олег Абрамович Рогозовский
Олег Рогозовский, выпускник физмеха ЛПИ 1964 года, не мог найти в Киеве работу по специальности. Мешало отчество – Абрамович. Наконец, повезло, ему разрешили бросить «якорь» в почтовом ящике 153. На физ-мехе вынудили учиться не тому, что он хотел, в ящике пришлось заниматься не тем, чему учили. Новая область деятельности романтиками описывалась как «искрящаяся смесь физики, электроники и морского дела», физики называли ее гидроакустикой. Книга о молодом специалисте, становящимся профессионалом, экспедициях, летно-морских испытаниях, о коллегах, семье и друзьях на фоне жизни в Киеве и в СССР в 60-70х годах.
Содержит нецензурную брань.
Олег Рогозовский
Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике
Памяти Нины Рогозовской
Вместо предисловия
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить…
Булат Окуджава
Большинство из нас начинает интересоваться своей историей, когда самая активная фаза жизни подходит к концу; не является исключением и автор. Особенностью нашего поколения было то, что родители и деды (бабушки) весьма осторожно делились своим прошлым – берегли нас от диссиденства, особенно опасного в юношеском возрасте. Уберегли. Хотя информация о том, что не все в порядке в «Датском королевстве» накапливалась в последние школьные и студенческие годы, но порог неприятия Софьи Власьевны достигнут еще не был. После окончания физмеха Ленинградского Политехнического я все еще верил в социалистические идеалы. Когда мне уже в ящике задали сакраментальный вопрос: «Но вы ведь советский человек»? я без раздумий ответил на него утвердительно и обосновал свое мнение, однако углублять эту тему не захотел. Хотя до этого мне пришлось, как и многим инвалидам пятой группы, пройти унизительную процедуру поиска работы, но поиск успешно завершился – мне повезло. Можно было расслабиться. Хотя еврейского во мне не так уж много (см. книгу первую, стр. 182 [Рог]),[1 - Олег Рогозовский. Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда, Edita Gelsen, Bochum, 2013 [Рог].] но партийные органы и отделы кадров так не считали. Уже в институте я понял, что попасть в «ящик» для меня – «предел мечтаний». То, что он еще является и клеткой, я понял позже.
Попытка объяснить, как и почему я попал в ящик, привела к рассказу о родителях, дедах и прадедах, родных и друзьях и вылилась в книгу первую, а не главу книжки, как я рассчитывал. Рассказывая о следующем этапе своей жизни – студенчестве, я уже понял, что книга[2 - Олег Рогозовский. Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех Политехнического, Edita Gelsen, Bochum, 2015 [Рог15].] сама будет диктовать, как ее писать. В ней повествуется не только о студенческой жизни, но и об истории физмеха, на котором я учился, преподавателях, их учителях и даже становлении советской физики.
Если первые книги предназначались для родных, школьных и институтских друзей и приятелей, то ко времени написания третьей книжки я понял, что многое из того, что я знаю, не нужно почти никому. Но оказалось, что она нужна мне. «Недаром долгих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству научил». И вообще, «мы – это то, что мы помним» [Чер].
Из предисловия к книге третьей
Кто чувствовал, того тревожит
Призра?к невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змея воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
И память часто предает[3 - Парафраз строфы XLVI главы 1 «Евгения Онегина».]…
Название и замысел третьей книги «Записок ящикового еврея» возник раньше первых двух книг и дал название всей «саге».
Меня и Нину попросила встретить знакомых сестра Таня. Это были Гриша и Клава Лейбовы. Мы разговорились. Нашли общих киевских знакомых. Они работали в КБ Антонова. В ответ на их вопросы я сказал, что тридцать лет без одного года проработал во вряд ли известной им «Рыбе», она же Киевский НИИ Гидроприборов. Но они ее знали, так как в свое время их не взяли на специальность «гидроакустика», а потом и в ящик. Гриша спросил: «как же Вы попали в «Рыбу», она же была «юденфрай»?
Хотя с таким определением «Рыбы» я раньше не встречался, но пояснений не требовалось. Хотя помнил обстоятельства моего попадания туда, как и предшествующую эпопею по поиску работы в Киеве, но объяснить тогда коротко не получилось, и я отделался одним словом: «повезло».
В подсознании засело, что хорошо бы рассказать внятно, понятно и тем, кто о нашей жизни в те времена не знает. Но тогда я работал, и времени для этого не оставалось – мы активно познавали первый мир.[4 - Третий мир был общеупотребительным термином. Что где-то есть первый, мы догадывались, но то, что мы большую часть жизни прожили во втором, не знали, как и герой Тартюфа не знал, что всю жизнь говорил прозой.]
Вторая побудительная причина возникла через десять лет: выход книжки «50 лет украинской гидроакустике». Когда я ее саркастически комментировал, сотрудник киевского НИИ «Квант», привезший книгу, сказал: чего ты ёрничаешь, возьми и напиши сам.
В ящик я попал случайно и чуть ли не решающим аргументом в том, что меня взяли, явилось мое участие в походе по Кольскому полуострову. Когда мы вышли после болот к реке, а потом и к деревне Варзуга, первое, что мы увидели, были длинные (больше метра) ящики с надписью «Сельдь ящиковая кормовая». Ее не ели и не вывозили – ее оставляли на месте (кормили ею свиней). Вот до такого «ящикового» мог вырасти и я. На «продажу» и вывоз такой не годился, «съесть» такого в ящике можно было только с голоду, или если бы «заржавел».
Историю ящика я писать не собирался, но о «жизни» в нем, людях и положениях, как и о своей жизни в Киеве и за его пределами попытаюсь рассказать.
Указание: примечания и сноски на страницах имеют сквозные номера.
Новые родственники
Полная радужных надежд на счастливую жизнь, молодая пара отправилась в свое первое путешествие из Петербурга в Москву. Формальных оснований для этого было немного: две справки. Одна – об окончании Олегом физмеха Ленинградского Политехнического института и защите диплома (диплом по новым правилам выдавался через три года после отработки по месту назначения). Вторая – о подаче почти месяц назад заявления в Ленинградский Дворец бракосочетания (молодоженов решили выдерживать минимум месяц, плюс месяца два в очереди во Дворце на торжественную регистрацию). Несмотря на то, что у обоих были в школе пятерки по литературе, и мы помнили что «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», мы не соотносили это описание со своей предстоящей жизнью – ведь она для нас только начиналась. И добираться до Москвы нужно было не неделю на перекладных, а всего за пять с половиной часов «сидячим экспрессом», отправлявшимся два раза в день – утром и после полудня. Мы поехали утром. Автобус 322 от метро Измайловская шел прямо до Старой Купавны. Там жила вся родня моей жены Нины Галановой. Согласно справке, она была еще невестой.
Отец Нины Василий Георгиевич Галанов пропал без вести в октябре 1941 года под Брянском.[5 - Отец Нины попал в 282 стрелковую дивизию, числившуюся «ополченской» – ее основу составляли ополченцы из Ждановского и Таганского районов Москвы. К ним добавили призывников Московского Военного Округа, в который входила и Рязанская область. Первые дивизии ополчения вооружались в июле одной винтовкой на пятерых, у остальных были лопаты – их сразу отправили копать окопы, пообещав сохранить зарплату и в бой не посылать – охранять заводы, мосты и ловить шпионов. Ну, а в случае чего… военную пенсию семье. Через несколько дней после окончания рытья своих окопов они очутились в других, против немецких танков и моторизованной пехоты. 282-я дивизия формировалась позже – в начале августа и вооружена была лучше, но все равно недостаточно – катастрофическим образом не хватало минометов, артиллерии, снарядов и даже патронов.Ополченские дивизии были полностью уничтожены в Вяземском и Брянских котлах в октябре 1941 года. Всего 680 тысяч попало в плен. Ополченцев в плен не брали (даже не оформляли) – считали, что там евреи, комиссары, интеллигенты (были роты писателей, актеров, «научников»), квалифицированные рабочие – никто из них Рейху в живых был не нужен. Так как никаких документов от дивизий не осталось, то о пропавших без вести объявили только в конце войны. Боялись – а вдруг кто-то еще отыщется в плену.Бравых командиров благополучно вывели из окружения. Конев – командующий Западным – фронтом был на волосок от расстрела – его спас Жуков, бывший командующий Западным и Резервным фронтом, а еще раньше «начальник» Генштаба. Конев был виновен еще и в том, что слушал по телефону объяснения вождя: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не авантюрист – он просто напрасно доверился кавалеристам». Буденного, командующего Резервным фронтом, заслуживающего, по крайней мере, разжалования, Сталин не тронул. Простил и командующего Брянским фронтом Еременко, лично обещавшего Сталину раздавить Гудериана, 2-я танковая армия которого после этого одна разгромила весь Брянский фронт, заняла Орел и уничтожила Брянский котел. Командующему 3-й армией Крейзеру удалось выбраться из окружения. Дивизии 282, 280, 142, с которыми он потерял связь с начала октября, были полностью уничтожены со штабами, знаменами, людьми.Начальник штаба сухопутных войск Вермахта Гальдер [Гал] пишет, что операция «Тайфун» была проведена «классически» – в лоб по дороге Смоленск—Москва никто атаковать не собирался, а именно там наши муд…рецы сосредоточили лучшие силы и резервы – в армиях Рокоссовского и Батова. Это происходило после точно такой же операции охвата Юго-Западного фронта под Киевом. Этому Гудериан и другие высшие немецкие офицеры учились на маневрах Юго-Западного (Киевского) военного округа в 1936 году. После успешных маневров их руководители: Тухачевский, Уборевич, Якир и другие были уничтожены, а немецкие офицеры, обогащенные новым опытом, получили продвижение по службе.Киевский охват повторился на Брянском фронте – будущие герои войны, сидевшие в Генштабе – Василевский, Ватутин и впавший в прострацию Шапошников ничему с первого раза не научились.]
Учения Ворошиловских стрелков. 4 винтовки Мосина 1898 г, 1 топор. Второй справа – Василий Галанов. Село Старожилово, 1937 г.
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали попарно,
Попарно, попарно…
Судьба пропавших без вести была еще хуже, чем погибших под Нарвой – тех хоть в песне Галича похоронили.
Мама Нины, Паня, в девичестве Прасковья Алешкина, скончалась в 1946 году после неудачной операции. Шестилетнюю Нину сестра Пани Вера забрала из деревни Хрущево.[6 - В Хрущево, Старожиловского района Рязанской области жила семья Галановых, сестры Алешкины – старшая из оставшихся Клаша, младшая Надя и их брат Володя.]
Женя в ремесленном
Восьмилетнего брата Нины Женю в суворовское училище, как мечталось, не взяли. Туда не могли пробиться и дети погибших на войне офицеров, а сын рядового, да еще и пропавшего без вести, шансов не имел. Его удалось устроить в ремесленное училище. До этого он жил в деревне Хрущево с сестрами мамы Клашей и Надей. В 1964 все (кроме брата мамы Володи, ставшего москвичом) жили в Купавне.
Главной среди родни («генералом») считалась тетя Вера – одна из сестер Алешкиных. Вера во время войны смогла закончить текстильный техникум и работала технологом на знаменитой Купавинской тонкосуконной фабрике.[7 - В 1784 г. Купавну с фабрикой купил светлейший князь Потёмкин-Таврический (http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D1%82%D1%91%D0%BC%D0%BA%D0%B8%D0%BD,_%D0%93%D1%80%D0%B8%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B9_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87) (1739–1791), однако возвратил её в казну в 1789 году. В 1803 г. шелкоткацкая фабрика с 1306 посессионными рабочими и 129 станами перешла во владение князя Н.Б. Юсупова (http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AE%D1%81%D1%83%D0%BF%D0%BE%D0%B2,_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87) (1750–1831), который частично перевёл предприятие на производство сукна. В 1821 г. на ней трудилось 540 человек. В 1833 г. село и фабрика были куплены за 120 000 рублей братьями Петром и Ильёй Бабкиными, которые к 1842 году свернули шелкоткацкое производство и перевели предприятие на производство сукна. К 1843 году на фабрике действовало три паровых привода общим счётом в 55 лошадиных сил. В 1849–1852 годах посессионных крестьян (рабочих) освободили. В 1875 году было создано Товарищество Купавинской суконной фабрики братьев Бабкиных (их дочерьми, после смерти родителей) с основным капиталом в 500 000 рублей. Купавинская тонкосуконная фабрика работает и в наши дни.] Со временем она устроила туда сестер, а потом и племянника.
Вера и Надя вышли замуж за двоюродных братьев Кузовкиных, Женя был женат и уже «родил» дочку Свету.
Для экстраверта встреча с новыми людьми событие скорее интересное, чем обременительное. Меня меньше заботило, понравлюсь ли я, чем то, понравятся ли мне родственники Нины. Правда я больше беспокоился за Нину – как она воспримет их возможную отрицательную реакцию. В любом случае мы хотели быть вместе и ни с ними, ни с незнакомыми пока Нине моими родителями жить не собирались. Человек полагает…
Встретили нас хорошо, и видно было, что рады за Нину. Ни малейшего знака предубеждения против «непривычного» жениха я не ощущал. Удивительно, но я даже не вспомнил, что можно было обеспокоиться о национальных предрассудках, следов которых я тоже не почувствовал. Хотя в российской глубинке, как и в Купавне, бытовой, фоновый антисемитизм существовал, но он носил скорее ситуационный характер.
Нина Ивановна, русская мама моей однокашницы Гали Уфлянд, незадолго до нашего диплома получила письмо от родственников с Урала, которые радовались за соседей, удачно выдавших замуж дочку за еврея Бергера: не будет пить и не будет бить.[8 - То, что Бергер оказался немцем, уже никого не волновало.]
В Купавне, после того, как выяснилось, что жених предпочитает водке сухое вино, к ящику водки добавился ящик венгерского Токая Фурминта, на этикетке которого стояло «сухой». На самом деле это было приятное полусладкое вино. Застолье за один вечер не кончилось и перетекло во второй.
Родственники мне понравились. Как впоследствии оказалось, я им тоже «глянулся». Помню, что событие особенно переживал брат Нины Женя – сестра вдруг стала взрослой. Брат и сестра, рано оставшиеся без родителей, были очень привязаны друг к другу.
Бедному жениться – ночь коротка
Через два дня мы оказались в Киеве. Нас встречали на вокзале. Не только мама, но и сестры Таня и Оля приняли Нину сердечно – большой контраст по сравнению с тем, как встретили маму родные папы в 1939 году (см. книгу первую [Рог]). Нина вспоминала, что папа ближе всех оказавшийся к нам, сначала обнял её, а потом уже поздоровался со мной. Отношения между ними сразу установились доверительные.
Папа и Нина в проходе от Печерского спуска на Резницкую. Киев, февраль 1964 г.
Чуть ли не на следующий день, рано утром, когда мы были еще в постели, мы услышали шум и в комнату ворвался, несмотря на мамины протесты, ее брат Андрей – единственный мой родной дядя. Он, к ужасу Нины, нырнул к нам в постель (пальто он успел снять). Так произошло знакомство Нины с маминой родней. Правда, до этого мы в Москве заходили во Фрунзенский райисполком и виделись с тетей Ирой Семечкиной, подарившей Нине какую-то шикарную записную книжку зеленой кожи, предназначенную, видимо, для иностранцев, но почему-то с русским алфавитом. Возможно, она и поделилась впечатлениями от невесты, и Андрей решил удостовериться в правильном выборе. Он сразу взял быка за рога и предложил тут же организовать свадьбу. Не тут-то было. Во-первых, мы ее не хотели. Во-вторых, мы были еще не расписаны. В-третьих, мы (я) хотели отметить женитьбу на Карпатах в компании моих ленинградских друзей, частью из танцевального клуба, у которых были путевки на турбазу в Ясинях.
Нина на Гренадерском мосту на фоне Ленинградской телебашни
Олег Абрамович Рогозовский
Олег Рогозовский, выпускник физмеха ЛПИ 1964 года, не мог найти в Киеве работу по специальности. Мешало отчество – Абрамович. Наконец, повезло, ему разрешили бросить «якорь» в почтовом ящике 153. На физ-мехе вынудили учиться не тому, что он хотел, в ящике пришлось заниматься не тем, чему учили. Новая область деятельности романтиками описывалась как «искрящаяся смесь физики, электроники и морского дела», физики называли ее гидроакустикой. Книга о молодом специалисте, становящимся профессионалом, экспедициях, летно-морских испытаниях, о коллегах, семье и друзьях на фоне жизни в Киеве и в СССР в 60-70х годах.
Содержит нецензурную брань.
Олег Рогозовский
Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике
Памяти Нины Рогозовской
Вместо предисловия
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить…
Булат Окуджава
Большинство из нас начинает интересоваться своей историей, когда самая активная фаза жизни подходит к концу; не является исключением и автор. Особенностью нашего поколения было то, что родители и деды (бабушки) весьма осторожно делились своим прошлым – берегли нас от диссиденства, особенно опасного в юношеском возрасте. Уберегли. Хотя информация о том, что не все в порядке в «Датском королевстве» накапливалась в последние школьные и студенческие годы, но порог неприятия Софьи Власьевны достигнут еще не был. После окончания физмеха Ленинградского Политехнического я все еще верил в социалистические идеалы. Когда мне уже в ящике задали сакраментальный вопрос: «Но вы ведь советский человек»? я без раздумий ответил на него утвердительно и обосновал свое мнение, однако углублять эту тему не захотел. Хотя до этого мне пришлось, как и многим инвалидам пятой группы, пройти унизительную процедуру поиска работы, но поиск успешно завершился – мне повезло. Можно было расслабиться. Хотя еврейского во мне не так уж много (см. книгу первую, стр. 182 [Рог]),[1 - Олег Рогозовский. Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда, Edita Gelsen, Bochum, 2013 [Рог].] но партийные органы и отделы кадров так не считали. Уже в институте я понял, что попасть в «ящик» для меня – «предел мечтаний». То, что он еще является и клеткой, я понял позже.
Попытка объяснить, как и почему я попал в ящик, привела к рассказу о родителях, дедах и прадедах, родных и друзьях и вылилась в книгу первую, а не главу книжки, как я рассчитывал. Рассказывая о следующем этапе своей жизни – студенчестве, я уже понял, что книга[2 - Олег Рогозовский. Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех Политехнического, Edita Gelsen, Bochum, 2015 [Рог15].] сама будет диктовать, как ее писать. В ней повествуется не только о студенческой жизни, но и об истории физмеха, на котором я учился, преподавателях, их учителях и даже становлении советской физики.
Если первые книги предназначались для родных, школьных и институтских друзей и приятелей, то ко времени написания третьей книжки я понял, что многое из того, что я знаю, не нужно почти никому. Но оказалось, что она нужна мне. «Недаром долгих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству научил». И вообще, «мы – это то, что мы помним» [Чер].
Из предисловия к книге третьей
Кто чувствовал, того тревожит
Призра?к невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змея воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
И память часто предает[3 - Парафраз строфы XLVI главы 1 «Евгения Онегина».]…
Название и замысел третьей книги «Записок ящикового еврея» возник раньше первых двух книг и дал название всей «саге».
Меня и Нину попросила встретить знакомых сестра Таня. Это были Гриша и Клава Лейбовы. Мы разговорились. Нашли общих киевских знакомых. Они работали в КБ Антонова. В ответ на их вопросы я сказал, что тридцать лет без одного года проработал во вряд ли известной им «Рыбе», она же Киевский НИИ Гидроприборов. Но они ее знали, так как в свое время их не взяли на специальность «гидроакустика», а потом и в ящик. Гриша спросил: «как же Вы попали в «Рыбу», она же была «юденфрай»?
Хотя с таким определением «Рыбы» я раньше не встречался, но пояснений не требовалось. Хотя помнил обстоятельства моего попадания туда, как и предшествующую эпопею по поиску работы в Киеве, но объяснить тогда коротко не получилось, и я отделался одним словом: «повезло».
В подсознании засело, что хорошо бы рассказать внятно, понятно и тем, кто о нашей жизни в те времена не знает. Но тогда я работал, и времени для этого не оставалось – мы активно познавали первый мир.[4 - Третий мир был общеупотребительным термином. Что где-то есть первый, мы догадывались, но то, что мы большую часть жизни прожили во втором, не знали, как и герой Тартюфа не знал, что всю жизнь говорил прозой.]
Вторая побудительная причина возникла через десять лет: выход книжки «50 лет украинской гидроакустике». Когда я ее саркастически комментировал, сотрудник киевского НИИ «Квант», привезший книгу, сказал: чего ты ёрничаешь, возьми и напиши сам.
В ящик я попал случайно и чуть ли не решающим аргументом в том, что меня взяли, явилось мое участие в походе по Кольскому полуострову. Когда мы вышли после болот к реке, а потом и к деревне Варзуга, первое, что мы увидели, были длинные (больше метра) ящики с надписью «Сельдь ящиковая кормовая». Ее не ели и не вывозили – ее оставляли на месте (кормили ею свиней). Вот до такого «ящикового» мог вырасти и я. На «продажу» и вывоз такой не годился, «съесть» такого в ящике можно было только с голоду, или если бы «заржавел».
Историю ящика я писать не собирался, но о «жизни» в нем, людях и положениях, как и о своей жизни в Киеве и за его пределами попытаюсь рассказать.
Указание: примечания и сноски на страницах имеют сквозные номера.
Новые родственники
Полная радужных надежд на счастливую жизнь, молодая пара отправилась в свое первое путешествие из Петербурга в Москву. Формальных оснований для этого было немного: две справки. Одна – об окончании Олегом физмеха Ленинградского Политехнического института и защите диплома (диплом по новым правилам выдавался через три года после отработки по месту назначения). Вторая – о подаче почти месяц назад заявления в Ленинградский Дворец бракосочетания (молодоженов решили выдерживать минимум месяц, плюс месяца два в очереди во Дворце на торжественную регистрацию). Несмотря на то, что у обоих были в школе пятерки по литературе, и мы помнили что «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», мы не соотносили это описание со своей предстоящей жизнью – ведь она для нас только начиналась. И добираться до Москвы нужно было не неделю на перекладных, а всего за пять с половиной часов «сидячим экспрессом», отправлявшимся два раза в день – утром и после полудня. Мы поехали утром. Автобус 322 от метро Измайловская шел прямо до Старой Купавны. Там жила вся родня моей жены Нины Галановой. Согласно справке, она была еще невестой.
Отец Нины Василий Георгиевич Галанов пропал без вести в октябре 1941 года под Брянском.[5 - Отец Нины попал в 282 стрелковую дивизию, числившуюся «ополченской» – ее основу составляли ополченцы из Ждановского и Таганского районов Москвы. К ним добавили призывников Московского Военного Округа, в который входила и Рязанская область. Первые дивизии ополчения вооружались в июле одной винтовкой на пятерых, у остальных были лопаты – их сразу отправили копать окопы, пообещав сохранить зарплату и в бой не посылать – охранять заводы, мосты и ловить шпионов. Ну, а в случае чего… военную пенсию семье. Через несколько дней после окончания рытья своих окопов они очутились в других, против немецких танков и моторизованной пехоты. 282-я дивизия формировалась позже – в начале августа и вооружена была лучше, но все равно недостаточно – катастрофическим образом не хватало минометов, артиллерии, снарядов и даже патронов.Ополченские дивизии были полностью уничтожены в Вяземском и Брянских котлах в октябре 1941 года. Всего 680 тысяч попало в плен. Ополченцев в плен не брали (даже не оформляли) – считали, что там евреи, комиссары, интеллигенты (были роты писателей, актеров, «научников»), квалифицированные рабочие – никто из них Рейху в живых был не нужен. Так как никаких документов от дивизий не осталось, то о пропавших без вести объявили только в конце войны. Боялись – а вдруг кто-то еще отыщется в плену.Бравых командиров благополучно вывели из окружения. Конев – командующий Западным – фронтом был на волосок от расстрела – его спас Жуков, бывший командующий Западным и Резервным фронтом, а еще раньше «начальник» Генштаба. Конев был виновен еще и в том, что слушал по телефону объяснения вождя: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не авантюрист – он просто напрасно доверился кавалеристам». Буденного, командующего Резервным фронтом, заслуживающего, по крайней мере, разжалования, Сталин не тронул. Простил и командующего Брянским фронтом Еременко, лично обещавшего Сталину раздавить Гудериана, 2-я танковая армия которого после этого одна разгромила весь Брянский фронт, заняла Орел и уничтожила Брянский котел. Командующему 3-й армией Крейзеру удалось выбраться из окружения. Дивизии 282, 280, 142, с которыми он потерял связь с начала октября, были полностью уничтожены со штабами, знаменами, людьми.Начальник штаба сухопутных войск Вермахта Гальдер [Гал] пишет, что операция «Тайфун» была проведена «классически» – в лоб по дороге Смоленск—Москва никто атаковать не собирался, а именно там наши муд…рецы сосредоточили лучшие силы и резервы – в армиях Рокоссовского и Батова. Это происходило после точно такой же операции охвата Юго-Западного фронта под Киевом. Этому Гудериан и другие высшие немецкие офицеры учились на маневрах Юго-Западного (Киевского) военного округа в 1936 году. После успешных маневров их руководители: Тухачевский, Уборевич, Якир и другие были уничтожены, а немецкие офицеры, обогащенные новым опытом, получили продвижение по службе.Киевский охват повторился на Брянском фронте – будущие герои войны, сидевшие в Генштабе – Василевский, Ватутин и впавший в прострацию Шапошников ничему с первого раза не научились.]
Учения Ворошиловских стрелков. 4 винтовки Мосина 1898 г, 1 топор. Второй справа – Василий Галанов. Село Старожилово, 1937 г.
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали попарно,
Попарно, попарно…
Судьба пропавших без вести была еще хуже, чем погибших под Нарвой – тех хоть в песне Галича похоронили.
Мама Нины, Паня, в девичестве Прасковья Алешкина, скончалась в 1946 году после неудачной операции. Шестилетнюю Нину сестра Пани Вера забрала из деревни Хрущево.[6 - В Хрущево, Старожиловского района Рязанской области жила семья Галановых, сестры Алешкины – старшая из оставшихся Клаша, младшая Надя и их брат Володя.]
Женя в ремесленном
Восьмилетнего брата Нины Женю в суворовское училище, как мечталось, не взяли. Туда не могли пробиться и дети погибших на войне офицеров, а сын рядового, да еще и пропавшего без вести, шансов не имел. Его удалось устроить в ремесленное училище. До этого он жил в деревне Хрущево с сестрами мамы Клашей и Надей. В 1964 все (кроме брата мамы Володи, ставшего москвичом) жили в Купавне.
Главной среди родни («генералом») считалась тетя Вера – одна из сестер Алешкиных. Вера во время войны смогла закончить текстильный техникум и работала технологом на знаменитой Купавинской тонкосуконной фабрике.[7 - В 1784 г. Купавну с фабрикой купил светлейший князь Потёмкин-Таврический (http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D1%82%D1%91%D0%BC%D0%BA%D0%B8%D0%BD,_%D0%93%D1%80%D0%B8%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B9_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87) (1739–1791), однако возвратил её в казну в 1789 году. В 1803 г. шелкоткацкая фабрика с 1306 посессионными рабочими и 129 станами перешла во владение князя Н.Б. Юсупова (http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AE%D1%81%D1%83%D0%BF%D0%BE%D0%B2,_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87) (1750–1831), который частично перевёл предприятие на производство сукна. В 1821 г. на ней трудилось 540 человек. В 1833 г. село и фабрика были куплены за 120 000 рублей братьями Петром и Ильёй Бабкиными, которые к 1842 году свернули шелкоткацкое производство и перевели предприятие на производство сукна. К 1843 году на фабрике действовало три паровых привода общим счётом в 55 лошадиных сил. В 1849–1852 годах посессионных крестьян (рабочих) освободили. В 1875 году было создано Товарищество Купавинской суконной фабрики братьев Бабкиных (их дочерьми, после смерти родителей) с основным капиталом в 500 000 рублей. Купавинская тонкосуконная фабрика работает и в наши дни.] Со временем она устроила туда сестер, а потом и племянника.
Вера и Надя вышли замуж за двоюродных братьев Кузовкиных, Женя был женат и уже «родил» дочку Свету.
Для экстраверта встреча с новыми людьми событие скорее интересное, чем обременительное. Меня меньше заботило, понравлюсь ли я, чем то, понравятся ли мне родственники Нины. Правда я больше беспокоился за Нину – как она воспримет их возможную отрицательную реакцию. В любом случае мы хотели быть вместе и ни с ними, ни с незнакомыми пока Нине моими родителями жить не собирались. Человек полагает…
Встретили нас хорошо, и видно было, что рады за Нину. Ни малейшего знака предубеждения против «непривычного» жениха я не ощущал. Удивительно, но я даже не вспомнил, что можно было обеспокоиться о национальных предрассудках, следов которых я тоже не почувствовал. Хотя в российской глубинке, как и в Купавне, бытовой, фоновый антисемитизм существовал, но он носил скорее ситуационный характер.
Нина Ивановна, русская мама моей однокашницы Гали Уфлянд, незадолго до нашего диплома получила письмо от родственников с Урала, которые радовались за соседей, удачно выдавших замуж дочку за еврея Бергера: не будет пить и не будет бить.[8 - То, что Бергер оказался немцем, уже никого не волновало.]
В Купавне, после того, как выяснилось, что жених предпочитает водке сухое вино, к ящику водки добавился ящик венгерского Токая Фурминта, на этикетке которого стояло «сухой». На самом деле это было приятное полусладкое вино. Застолье за один вечер не кончилось и перетекло во второй.
Родственники мне понравились. Как впоследствии оказалось, я им тоже «глянулся». Помню, что событие особенно переживал брат Нины Женя – сестра вдруг стала взрослой. Брат и сестра, рано оставшиеся без родителей, были очень привязаны друг к другу.
Бедному жениться – ночь коротка
Через два дня мы оказались в Киеве. Нас встречали на вокзале. Не только мама, но и сестры Таня и Оля приняли Нину сердечно – большой контраст по сравнению с тем, как встретили маму родные папы в 1939 году (см. книгу первую [Рог]). Нина вспоминала, что папа ближе всех оказавшийся к нам, сначала обнял её, а потом уже поздоровался со мной. Отношения между ними сразу установились доверительные.
Папа и Нина в проходе от Печерского спуска на Резницкую. Киев, февраль 1964 г.
Чуть ли не на следующий день, рано утром, когда мы были еще в постели, мы услышали шум и в комнату ворвался, несмотря на мамины протесты, ее брат Андрей – единственный мой родной дядя. Он, к ужасу Нины, нырнул к нам в постель (пальто он успел снять). Так произошло знакомство Нины с маминой родней. Правда, до этого мы в Москве заходили во Фрунзенский райисполком и виделись с тетей Ирой Семечкиной, подарившей Нине какую-то шикарную записную книжку зеленой кожи, предназначенную, видимо, для иностранцев, но почему-то с русским алфавитом. Возможно, она и поделилась впечатлениями от невесты, и Андрей решил удостовериться в правильном выборе. Он сразу взял быка за рога и предложил тут же организовать свадьбу. Не тут-то было. Во-первых, мы ее не хотели. Во-вторых, мы были еще не расписаны. В-третьих, мы (я) хотели отметить женитьбу на Карпатах в компании моих ленинградских друзей, частью из танцевального клуба, у которых были путевки на турбазу в Ясинях.
Нина на Гренадерском мосту на фоне Ленинградской телебашни
Последний отзыв
Интересная книга