Сфайрос

Сфайрос
Олег Анатольевич Рудковский

Несколько человек, путешествуя на автомобилях, оказываются вдали от главных автострад. Безлюдные гравийные перепутья, полузаброшенные деревни, ведущие себя странно отщепенцы, слухи и легенды – все начинает запутываться в единый узел. Имея разные цели, принадлежа к различным мирам, путешественники сближаются по странной прихоти судьбы. Вскоре они столкнутся. И когда это случится, то им придется противостоять силе, древнее и могущественнее которой они себе и представить не могли.

Олег Рудковский

Сфайрос

Где-то в Западной России, середина 90-х

1.

Высоко в небе, чуть ниже проплывающих над землей облаков, парил орел. Широко расправив сильные крылья, он скользил по воздушному течению, стиснув в когтях мертвого кролика. Летнее солнце зависло в самом зените, далеко внизу неторопливо тянулась унылая травяная равнина, и лишь изредка острый взгляд птицы различал одинокие островки сухостоя. Наверху знойный ветер был разгонист и неуправляем, только орел не отклонялся нипочем. Он не обращал внимания на капризы стихии – то вдруг обрушивающейся прямо из ниоткуда, то коварно затаившейся в наползающих тучах. Организм великолепно справлялся сам, настолько привыкший к всевозможным воздушным перипетиям, что действовал без участия разума.

Орел был молод, однако он обладал памятью поколений – о чем никогда не узнают ученые и что не может быть зафиксировано никакими исследовательскими данными. Орел познал мир, ему была известна изнанка жизни. Непростые времена и странные события всегда отличали эти места; внизу, окруженные необъятными пространствами, теснились деревеньки, где часто проливалась кровь. Генетическая орлиная память свидетельствовала о кровопролитии и преступлениях без цели, ради удовольствия. Орлу это было непонятно, но он не обладал способностью суждения.

А еще эти места были отмечены истинным Хищником! Тем, Кто Охотится. Периодически Хищник возникал, как стихия, из тайных глубин небытия, и бесчисленные поколения сражались за свои гнезда, за место под солнцем – бились в воздухе и на земле, побеждали и проигрывали, выживали и гибли, отступали и нападали вновь. Эти координаты всегда были средоточием смертельной вражды, пролитая на земле кровь пробуждала Хищника из спячки, а орлы первыми вступали в схватку испокон веков. Орел не пытался покинуть ареал обитания. Он принимал судьбу, как есть, он не обладал оценочными навыками.

Впереди него что-то возникло. Неясное, расплывчатое очертание. И орел мгновенно понял, что пришло его время вступить в бой и умереть за свое потомство, которое поджидало его в гнезде. Взгляд стал острее, по оперенью прошлась легкая дрожь предвкушения, когти выпустили добычу. Мертвый кролик, кувыркаясь, полетел вниз. Сегодня семейство не дождется пропитания, впрочем, как и самого орла.

Прямая его полета изогнулась влево; краем глаза следя за чуждым явлением, орел попытался зайти с фланга. Без вариантов – дрожание воздуха среагировало молниеносно, переместившись разом и вновь преградив путь. Сейчас орел вдруг осознал неким чувством, свойственным лишь зверям и птицам, что он не является целью и привычной пищей для Хищника. И стоит ему отступить, оставить эти места, он может сохранить жизнь и спасти свой род. Но отступление или трусость были чужды гордой птице.

Издав решительный клекот, орел ринулся в бой. Едва его клюв коснулся поверхности вибрирующего сгустка, как орел потерял себя. Крепкий клюв не встретил никакой ощутимой формы, куда можно было бы нанести удар. Стремительная атака рассыпалась на несколько беспомощных кувырков. Через секунду орел вылетел с другой стороны: он прошел сквозь соперника, даже не успев этого осознать.

Явление разрослось и рывком придвинулось к птице. Орел попытался уйти в сторону, но не успел. Правое крыло взорвалось болью; орел издал душераздирающий крик, когда крыло отделилось от тела и исчезло с глаз. Из раны хлестала кровь, разметаясь по воздуху отдельными кляксами. Сгусток вновь придвинулся, и чьи-то мощные, невидимые зубы впились в птичье тело.

Орел был еще жив, когда падал вниз без своей нижней половины, разбрызгивая по ветру кровь. А потом сгусток совершил последнюю атаку и поглотил оставшуюся половину тоже.

2.

Март Александрович Зимний полол грядку с луком, находясь возле своего жилища с выходом на земельный участок, огороженный хилым заборчиком. Это был пожилой человек в старых грязных штанах с дырой на боку и в большой соломенной шляпе. Его обнаженный, загорелый дочерна торс весь лоснился от пота, вытапливаемого из тела жарким солнышком; ноги были обуты в потрепанные, видавшие виды сапоги. Он стоял на коленях в проеме между двумя грядками и сосредоточенно вырывал из земли сорняки: каждую травинку он изучал внимательным взглядом, затем обругивал и отбрасывал за пределы грядки.

– Черт тя возьми!– бурчал он себе под нос, недовольно водя глазом вокруг.– Разрослась тут, мать ее еттить. Недельку всего не полота, а уж наглеет, будто тебе тута лес. Не ровен час, на башке повылезает. Хм! – Он удовлетворенно хмыкнул, радуясь незнамо чему: то ли победе над сорняковой стихией, то ли удачной шутке.

Действительно, огородишко, на всю неделю благополучно предоставленный самому себе, подвергался теперь неукротимому нашествию мелких, зловредных травинок, которым дай волю – поглотят весь мир. Однако не отъезд или отсутствие Зимнего послужило причиной садового беспорядка. Разве что мысленное отсутствие, если можно так выразиться. Он вообще выходил из дома всю неделю только лишь в хлев и в клозет, поскольку методично опустошал лошадиными дозами огромную бутыль самогонки. Бутыль он приобрел у ближайшего соседа за два дома, а почему за два – потому как ближние дома были пустыми, заброшенными и вымершими. Каким вскоре станет здесь все.

Выныривая засветло по внутренней побудке из затхлой ямы сна, Зимний отправлялся в хлев, пристроенный к дому, где кормил тощую коровенку, что жила с ним с незапамятных времен. Потом забирался снова в дом и там перманентно поглощал бухло, уныло взирая в окно на безрадостный пейзаж и слушая радио в транзисторе – единственной связи с внешним миром.

– Ну вот, кажись еще грядка готова, провались она,– пробормотал Зимний и мученически, трясясь всеми членами, поднялся на ноги с ножом в руке.

Обозрев остальную часть возделываемой землицы, Март Зимний недовольно выпятил челюсть: парочка прополотых грядок терялась в травянище и была лишь началом в борьбе с вредоносной травой. За оградой, привязанная к вколоченному в землю колышку, мирно паслась коровенка, пощипывая травку и время от времени благосклонно мыча, радуясь первой за неделю вылазке. В ответ Март Зимний беззлобно бросал «тьфу, кляча!» и продолжал работу.

Он почесал в затылке, поправил шляпу и переступил на новую грядку.

Март Зимний был детдомовский вскормленник. Именно там ему присудили имя, а также дали фамилию в нагрузку, а почему именно так – он не знал нипочем. Знал только, что среди детей был еще один Март – Песенный. Был Июль Жаркий и Июнь Благополучный. Был Май Праздничный и Октябрь Увядший, которого все дразнили Хрентябрь Увядший. Кто-то там среди работников номенклатуры очень любил сказку «12 месяцев». Или не любил, как поглядеть. И все поголовно были Александровичами, что бы это ни значило для будущих поколений. Странно, ведь Александры среди руководства детдома не числились; был лишь дядя Шурик, завхоз, не самый доблестный кандидат в кумиры.

Когда его выпустили из детдомовских застенков, Март перебрался сюда в деревню, где укоренился и жил поныне. Колхоз помог с отстройкой дома, Март же долгое время покорно трудился на благо страны. Сейчас, временами оборачиваясь назад, Март дивился чрезвычайно: он не мог сопоставить картины памяти с тем, что видели его глаза сейчас. Он словно подвис между двумя мирами, так разительно отличались эти картины. Некогда бурлящая жизнь тогда и великое захолустье ныне раздваивали сознание, иногда Марту даже хотелось прослезиться. Но тут он вспоминал о своем увлечении и, напротив, благодарил судьбу за такие наимудрейшие перемены. Ведь постепенная глухомань – это именно то, что ему было нужно для утех и услад.

Утехи и услады Марта Александровича Зимнего заключались в том, что он был душегубом.

Началось в классическом стиле, с отравления соседской собаки, которая заколебала гавкать по его душу, а однажды вцепилась в зад и продрала штаны. Мерзкая шавка, надлежит уничтожить вовеки! Март умертвил пса совсем не деликатно. Отравил какой-то медленной дрянью, так что псина выла часа три, прежде чем подохла. Сосед, конечно, смекнул, чьих рук дело, но доказательств не имел и затаил злобу. Между ними установилась молчаливая вражда, переходящая в ненависть, так что через несколько лет Март отравил и соседа – от греха подальше.

Вначале он промышлял только по домашнему скоту, псам и кошкандерам. Всегда был крайне осторожен. Сделал верные выводы после случая с собакой и изучил яды и растворы. Упражняясь в изготовлении снадобий, Зимний потравил почти всю собственную живность, – а ведь когда-то у него имелись куры и поросята. Соседям он наплел, что кого-то продал, кого-то слопал, а кто помер самостоятельно. А вот к коровенке прикипел душой и не посмел, хотя так и не дал ей никакого названия, кроме Тьфукляча. Наловчившись, Март Зимний вышел в большой мир и взялся за соседское окружение. Травил редко, незаметно, без повода и без следов. Тихушником он был тем еще, детдомовская школа обучила житейским хитростям. Никто и подумать не мог, что случавшаяся время от времени гибель домашнего скота – следствие манипуляций и злого умысла одного человека. Соседа. Который, натешившись с животными, однажды естественным образом перешел на людей.

Здесь он тихарился еще строже. Смерть человека – это вам не кобылка скопытилась. Тут всяко приедет следак, начнет вынюхивать и вполне может дознаться. Март Зимний ограничивался бухариками, причем выборочно. Кому в водку подмешает метанол. Несчастный случай, каких полно, особенно в деревнях. То посидит в гостях, а уходя спецом откроет погреб; бедолага и сверзится. То вызовется помочь с латанием крыши, напоит ваньку, да и пихнет с крыши. Каждое убийство Март обставлял как несчастный случай. Но рано или поздно его бы все равно вычислили, если бы не черная атмосфера самих территорий, куда судьба их всех определила на прозябание.

С этим краем было что-то не то. Край вымирал. Зимний время от времени наведывался в соседние деревни к северу – там обнаруживалось невероятное оживление. Скупались старые избы, сносились под корень, на их месте вырастали дачи, настоящие дворцы. Сюда же никто не спешил, напротив, все больше и больше местных запирало хибары и рвало когти, будто спасаясь от змей. А к западу… Там, поговаривали, совсем худо. Люди дичали. Ходили слухи о нападении на проезжавшие машины, о пропаже залетных и даже о людоедстве.

Март Зимний, занимая в поселении крайний дом, чувствовал себя, тем не менее, относительно комфортно. Маргинальное окружение ценилось им на удовлетворительно. Есть место для фантазии и пища для утех и услад. Иногда на Зимнего накатывало, он нахлобучивал неизменную свою шляпу с дырявой тульей и полями «а-ля стадион» и отправлялся в гости к соседу, посплетничать да собрать последние новости. Сосед – какой-то недавний приблуда, скрывающийся то ли от властей, то ли от долгов. Не важно, Март порешал, что в свое время кокнет и его по-дружески. Тем более что деревня теперь отрезана от цивилизации официально и вскоре исчезнет со всех карт. Временами же он запирался в доме и самозабвенно хлестал самогонку в компании со своими тусклыми мыслями.

Время разбрасывать камни минуло; и хотя в глазах периодически темнело, руки ходили ходуном, а организм вопиял об опохмелке, Март Зимний, скуля и истекая уксусным потом, терпеливо двигался к концу своих непосильных тягот.

Всплакнула коровенка. Зимний хотел выдать свою привычную напоминалку «тьфу, кляча», но его слова застряли в горле, как сырая галька. Он не припоминал, чтобы в знакомых интонациях животного когда-либо звучал испуг. Март взглянул на корову и озадаченно крякнул. Вечно понурое создание, изучающее единственно рельеф под ногами, вдруг приняло цирковую стойку, разве что не опустилось на задние копыта. Телка водила мордой из стороны в сторону, уставившись на негустой ряд деревьев по ту сторону дороги. Деревья защищали от напора ветра простиравшееся за ними поле, где в незапамятные времена сеяли рожь. Зимний посмотрел туда, но не увидел ничего примечательного. Лишь ветер играл бледно-зелеными листьями, да легкие смерчики пыли вихрились вдоль дороги.

– Что за хрень?– спросил Зимний пучок сорняков, только что вырванный им из земли.– Чего ты тута, еттить твою, как сука перед кобелем навострилась?

Зимний поднялся с колен и перешел на новый участок.

– Ветром кажись надуло,– объяснил он себе, поддев ножом очередной корень.– Ты б еще в травах разбиралась, еттить твою, цены б тебе не было. Не торчал бы я тута на грядках. А вот запустил бы корову в огород, она бы все сорняки и выела. А потом пошел бы и патент получил. Или напрокат стал бы отдавать. Зажили бы!..

Новое мычание резко оборвало его утопические теории. Зимний вздрогнул, похмельное сердце недобро ворохнулось, пучок сорняков выпал из рук. Что это такое в мычании вечной флегмы, никак паника? Так может всхрапнуть лошадь, если ей уши прижечь зажигалкой. Зимний пристально вгляделся в корову, гоня от себя мысль, что коровенка наладилась отдать Богу душу. Но вроде нет – как стояла, так и стоит, крениться не собирается, вот только снова пялится на проклятые деревья.

Зимний покрутил головой, а потом прилепил озадаченный взгляд к ним же. Поначалу он не находил никакого внятного обстоятельства, которое могло бы вывести его клячу из равновесия. А потом увидел такое, от чего брови ринулись на лоб, а челюсть отвисла, превратив рот в отвратительный зев.

Занимая окружность навскидку около четыре метров в диаметре, листья на деревьях стали вдруг видоизменяться. Хотя нет; по сути, они оставались такими же, какими и были во все времена, вот только как-то поплыли волнами. Словно перед Зимним выросло кривое зеркало. Зимний понятия не имел, что тут такое творится, и спросить ему было не у кого – он ведь почти всех укокошил. Единственное, что он точно знал: ни черта хорошего от таких превращений не жди. Зимний медленно поднялся во весь рост и приложил руку к шляпе, словно оттуда мог почерпнуть себе дельных мыслей.

– Кажись, «белочка» нагрянула,– смиренно подумал он.

Хотя какая «белочка»? Корова разве бухала семь дней кряду, чтобы топорщиться? Зимний взглянул на клячу. Так и есть, топорщится, что те сам дикий зверь! И хвост трубой, надо же, мать ее етти; Зимний бы никогда не подумал, что его коровенка способна задрать хвост пистолетом.

– Му-у-у!– трубно возгласила корова, переживая по поводу недостатков в пространстве.

– Му-у-у!– отчаянно воззвало оно затем к Зимнему, недоумевая, почему тот не предпринимает защитных действий.

– Что за?..

Ненормальный вид листьев стал разрастаться и мгновенно поглотил всю зелень. Зимний застыл истуканом, потрясенный увиденным явлением. Нож выпал из рук, воткнулся было в землю, да несильно, а потому лег плашмя.

– М-У-У-У!– возопила корова иерихонской трубой и, рванувшись что было сил, умудрилась выдернуть из земли надежно вбитый кол. Ну как надежный… Два раза стукнул, только и всего. Корова кинулась в противоположную сторону, спасаясь от вибрирующих листьев, не находя данное явление достаточно безопасным, чтобы его исследовать.

– Стой!– остервенело заголосил Зимний.– Куда, проклятущая!

Он намеревался кинуться вдогонку за животным, но тут вдруг осознал, что же такое вибрирует у него перед носом. Никакие это не листья, а вибрирует воздух между ним и листьями. Что-то в воздухе… Что-то присутствует в самом пространстве. Потому как сейчас это что-то метнулось вбок, листья разом приняли первоначальный вид, а вибрация устремилась вслед за коровой.

– М-у-у-у!– отчаянно заверещало животное и попыталось ускорить темп.

Но выше головы, как известно, не прыгнешь. А кляча вам тута не спринтер, чтобы сайгачить. Сгусток настиг корову играючи и поглотил ее заднюю часть, состоявшую из выгибающегося дугой туловища, взбрыкивающих ног и задранного хвоста. Задняя часть деловито завибрировала, как это только что делали листья, и Зимний взмолился, что пусть это будет белая горячка, пусть это будет все, что угодно, хоть глюк и повреждение рассудка. Потому что не бывает таких чудес, чтобы вот так возникла из ниоткуда вибрация и сожрала половинку его любимой клячи.

А она взяла и сожрала! Воистину! Зад коровы стерильно отделился от тела и… исчез с глаз долой, словно и не было, а животное не успело даже пикнуть, настолько быстро и ювелирно оно помножилось на 0,5. Она напоминала лошадь Мюнхгаузена, разрезанную пополам, когда та пила из ручья, и вода выливалась сзади. И у клячи полилось, чем она хуже коняки, только вот не вода совсем, а кровь. Причем кровяка ринулась из нее потоком вперемешку с кишками. По инерции передняя часть процокала еще несколько метров на двух копытах, разматывая позади кишки и смешивая их с землей. Потом молча завалилась на бок. Вибрация быстро поглотила останки, и они исчезли.