Сторно

– Я, кажется, поздоровался и попросил представиться.

– Что-то ты слишком борзый для старшины, – он раздражённо дёрнул плечами.

– Для глухих и тупых повторяю, представьтесь! – я повысил голос, смерил его тяжёлым взглядом и моё лицо окаменело.

– Старший лейтенант госбезопасности Ламинский, начальник особого отдела полка, – от злости и важности он будто раздулся, – ты почему за бойцами не смотришь?

– Тыкать не советую, я с вами свиней не пас. Документы!! – рявкнул я.

– Что-о! Да, я тебя…

– Рота! Боевая тревога! Ко мне!

Со всех сторон раздался треск веток и валежника, и вокруг стали собираться мои бойцы. Толпа быстро росла и плотно окружала нас с гебешником. Он затравленно озирался, то хватаясь за пистолет, то, застёгивая кобуру. Скоро образовался круг плотно стоящих спецназовцев. Все они недавно вышли из боя, были покрыты копотью, кровью и пылью, и все до одной головы были покрыты головными платками. Я протянул руку:

– Документы!

Старлей, не спеша дрожащей рукой с трудом расстегнул клапан кармана и резко протянул удостоверение. Я раскрыл и громко прочитал:

– Ламинский Сергей Фёдорович. Старший лейтенант государственной безопасности. Начальник особого отдела 61 полка. Все слышали? Кто-нибудь знает этого человека? Нет? Давайте сюда вновь прибывших бойцов. Так, бойцы, кто-то из вас знает этого командира. Что? Особист полка? Уверен? Хорошо. Свободен. Личность установлена. Держите удостоверение, товарищ старший лейтенант госбезопасности. Извините за беспокойство. Рота, разойдись!

– Ты… вы что себе позволяете, старшина? Какое ты… вы имеете право…

И тут я не выдержал. Сорвался. Хрен с ним. Что будет, то и будет. Я крепко схватил его за рукав и поволок через кусты к тому месту, где прошлый раз дрались врукопашную. Времени не было убрать сотню немецких трупов. Я дёрнул хама за рукав и прорычал:

– Вот здесь я получил это право!

Потом потащил упирающегося побледневшего особиста через растерзанный взрывами березняк и через два десятка метров выволок его на линию окопов, за которыми открылась вся панорама поля боя.

Тут и там виднелись части втоптанных в землю тел, где спина, где сплющенное лицо, где кисти рук под цвет земли. У ног старлея из-под кучи выброшенной взрывом земли торчали две подошвы немецких сапог и рука.

– И здесь я получил это право! – я отпустил сомлевшего капитана, и, отряхнув руки, стал глядеть на раскинувшееся от края до края забрызганное кровью и дерьмом месиво из голой горелой земли, железа и бывших людей. Неподалёку лежал безрукий труп с вывернутой вбок головой. У другого на отвратительно искажённом лице застыли красные пузыри.

У меня самого по спине пробежали мурашки и начало потряхивать. Я обернулся на звуки рвоты. Старлея буквально выворачивало наизнанку. Поблизости стояли его бойцы и многих из них тоже рвало.

– Смотрите, товарищ старший лейтенант госбезопасности, смотрите. Всё, что вы видите, сделали те самые бойцы, которых вы начали строить. Они прошли через ад и победили, а вы пришли сюда опоздавшими и не имеете права голоса.

– П-прос…тите, стар…шина. Отой…дёмте. – он судорожно втянул воздух, и его лицо исказили ужас и отвращение.

В стороне бледный, как смерть, старлей отдышался и с трудом проговорил:

– Я такого даже представить не мог. Нигде о таком даже не услышишь. Я был не прав. Понимаете, меня срочно отправили сюда, ничего не объяснив. Ваши машины загрузили боеприпасами, а мне дали сборную полуроту и приказали двигаться на помощь заслону. Даже не предупредив, что здесь такое…

– Ладно, товарищ старший лейтенант госбезопасности, всё это дело прошлое. – Я начал осторожно спускать конфликт на тормозах, мысленно ругая себя за несдержанность. Плохо, начал терять хватку. Поистине, век живи, век учись. – Сколько с вами бойцов?

– С водителями шестьдесят пять человек. Через час подойдёт батальон с усилением, потом ещё.

– Хорошо. Мои люди смертельно устали. Три атаки за день. Да и вчера целый день воевали. Занимайте и обустраивайте окопы. В общем, принимайте эстафету. Организуйте отправку убитых и раненых в Коссово. Но все наши машины попрошу сразу же вернуть, они причислены к управлению 10 армии. А пока я снимаю роту с позиций на отдых, если что, присылайте вестового. Успешной службы, товарищ старший лейтенант госбезопасности.

Я отдал честь и вернулся к своему осиротевшему НП. Никого не хотел озадачивать и тревожить. Но оставались дела неотложные. Получив от взводных сведения, я попросил их помочь с эвакуацией раненых десантников и приказал отвести людей на отдых.

На северном краю колхозного двора, на берегу перед прудом возвышались два старых кряжистых дуба в окружении десятка берёзок. Под сенью тех деревьев я и предложил разбить лагерь.

Больше часа потребовалось, чтобы изо всех закоулков собрать роту вместе с оружием и снаряжением. Потом чуть в сторонке на самом высоком месте мы похоронили нашего связиста скромного, исполнительного и внимательного Курянина Вячеслава Сергеевича. Царствие ему небесное, ибо славен и свят воин положивший живот за други своя.

Вокруг разлилась вечерняя тишина. От усталости руки уже отказывались повиноваться, и глаза закрывались сами собой, но, кряхтя, как старик, я уселся на подножку машины и принялся заполнять боевой журнал. В конце написал: «В бою смертью храбрых пали старший лейтенант Симонов, лейтенант Батура, лейтенант Кожин, лейтенант Аватесян, красноармеец Курянин и 38 бойцов из приданного подразделения».

Только глубоким вечером в сумерках я, наконец, закончил со всеми неотложными делами. Нестерпимо хотелось есть и спать, но больше спать. Двигаясь, как сомнамбула, я проверил посты и, едва шевеля руками от дремотной слабости, замотался в плащ-накидку, и рухнул на тёплую землю, заснув буквально на лету.

Утром я очнулся от тишины. Высунув лицо из плащ-накидки, я прислушался и сначала испугался, что оглох. Но потом чуть в стороне протрещала сорока и свистнула какая-то пичуга. Слава богу, не оглох. А что случилось? Случилась тишина. За лесом на севере прекратились канонада и рокот боя. Неужели немцам капут? Об «или» даже думать не хотелось. Как не вовремя эсэсовский снаряд угробил рацию и шифроблокнот.

По листьям пугливо пробегали пятна слабого утреннего света. Над землёй парила еле заметная дымка, и темнело синевой небо на западе. Я подвинул прижавшегося ко мне Лёшку, в волосах которого застряли листья и травинки. Он всхрапнул и повернулся на другой бок. Осторожно перешагнув через спящего Павла, я направился к пруду. Тропинка сбежала по склону оврага, перепрыгнула через бьющий из-под толстых дубовых корней родничок и упёрлась в широкие мостки из потемневших досок.

За два последних дня я настолько пропитался потом, пылью, дымом, чужой кровью и адреналином, что несло от меня, как от козла. Поёживаясь от утренней прохлады, я скинул одежду и голяком сиганул в пруд. Холодная вода перехватила дыхание, обожгла тело и заставила кровь быстрее бежать по сосудам. Смыв всю накопившуюся грязь, я простирнул бельё, тщательно пошмыгал камуфляж и портянки и даже промыл изнутри сапоги.

Вокруг раздавались мирные звуки раннего летнего утра, будто и не было никакой войны. В высоких кронах лесных великанов шелестел ветерок, и беспечно щебетали птицы. В мокрых исподниках, босой и с выстиранной одеждой в руках я поднялся по тропинке наверх и хотел уже развесить барахлишко на ветках, когда увидел между деревьями дымок и унюхал аромат съестного. Отчаянно захотелось жрать. И я порысил на запах.

У костра хозяйничал Дед. Он пристроил над огнём длинную оглоблю от телеги, подвесил на неё неизвестно откуда взявшийся огромный котёл и самодельной деревянной шумовкой задумчиво помешивал варево, от которого исходил оглушительный запах гречневой каши с тушёнкой. Рот тут же наполнился слюной.

Сохраняя непринуждённый вид, я расправил на краешке оглобли камуфляж, осторожно приставил к огню сапоги, сам встал поближе к костру и скоро согрелся.

Не в силах больше терпеть, я украдкой потянулся своей ложкой к вареву и тут же получил шумовкой по руке. Я сделал вид, что мне больно, зашипел и, облизывая пустую ложку, искоса глянул на Деда. Тот невозмутимо продолжал помешивать кашу и сдержанно ворчал:

– Вот пока некоторые плющат лицо и храпят так, что в Минске наверно слышно, бедный Семён Иванович должен думать, чем всю эту банду головорезов накормить. Опять-таки, давеча некоторые чересчур умные командиры заставили раздать весь сухпай. Ну, и где та жрачка? – продолжал он обиженно ворчать. – По небу летает, да, по кустам висит. Вот и приходится думать, где бы харчишек подрезать, чтоб какую-никакую объебуриху сварганить.

– Всё ворчишь, Дед, а ребята и впрямь вчера из сил выбились.

– Эх, Васька, вот, ты всё Дед, Дед, а мне ведь на днях только тридцать восемь стукнуло. Жизнь потрепала, конечно, а ведь детишкам-то моим всего двенадцать, восемь да пять. И вовсе я не ворчу, а наших мальчишек жалею. Эк, подлючая война с ними обошлась. Ещё своей жизни толком не видали, а уж сколько чужих позабирали. Ох, и аукнется им потом всё это жуткими ночами. Петух тоже думал, что купается, пока вода не закипела.

Между тем на запах потянулись бойцы. Они стояли в сторонке, облизывались, шушукались и переминались. Дед спокойно и иронично наблюдал за этой суетой. Я встал во всей своей кальсонной красе и рявкнул на эту шатию-братию:

– А, ну-ка, все марш вниз к пруду. Морды, ноги, муды и задницы помыть, исподнее, камуфляж и сапоги постирать. Бегом! Кормить вонючее стадо козлов и помойных кабыздохов никто здесь не собирается.

Парни с хохотом посыпались вниз по тропинке, и вскоре оттуда донеслись плеск воды, смех и вопли. Всем подходящим к костру проснувшимся голодающим я, молча, указывал на тропинку, ведущую вниз. Примерно через час в ярких лучах восходящего солнца вся сотня в мокром постиранном белье, пристроившись кто где, жадно уписывала вкуснейшую распарившуюся кашу. Я, молча жевал кашу с отсутствующим видом, не прекращая думать и прикидывать разные варианты дальнейших событий.

– Командир, вот ты спросонья мучил нас неприятными, можно сказать, жестокими процедурами, – проговорил Сашка с набитым кашей ртом, – и пока мы яйца в холодной воде полоскали, махра уже почти всё поле обшмонала. Сейчас, портяночники небось французский коньяк пьют и сардинами закусывают. А мы что рыжие? Необмытая радость радостью не считается.

– Отставить распускать слюни, раскатывать губы и неприлично лезть из кожи! – шутливо скомандовал я.

– Звиняюсь, – встряхнулся Сашка и сделал двусмысленный жест, что-то среднее между реверансом и «пошёл нахрен».

– Не завидуй голодной пехоте. Пусть полакомятся, а то вчера, глядя на нашу работу, они весь харч выметнули. Теперь насчёт радости, на которую тут довольно нахально намекал мой заместитель. Кто поел, привести обмундирование и оружие в должный порядок и получить боеприпасы. Тем, кому взводные работу не найдут, могут отдыхать, или, так уж и быть, пойти в поле и пособирать трофеи. Что брать помните: патроны, гранаты, пистолеты, индпакеты, бензин, моторное масло, инструмент. Только сперва доложиться командиру. В поле смотреть в оба, на мины не нарвитесь и на гансов поглядывайте, недобитки могут вам гранату за пазуху сунуть. Убить не убьют, а настроение испортят. Меньше, чем по трое на поле не ходить.

Я пошёл к пруду, сполоснул котелок и ложку, напился из родника и вернулся к костру.

– Взводные, пошли, побалакаем.

Мы отошли к штабному Опелю, и я начал без всякой предварительной кудрявой болтовни.