Рассказы для женщин, чтобы лучше понимать мужчин

– Ну и молодец, – обрадовался отец, решив не ругать сына за забытую сумку. Со всеми бывает.

2001

Страна Героев

Баня для любого русского человека – это значительно больше, нежели может показаться на первый взгляд. Баня – это не только место для мытья, это целый образ, который по своей полноте вряд ли уступит советской кухне или коммуналке. В бане, как в церкви, все равны, а потому и ходят туда все. Кто прогреться – здоровье поправить, кто с друзьями встретиться, поговорить, пивка попить. Кто отдохнуть и расслабиться. Кому-то удается все сразу. Что может быть лучше, чем из парилки – да сразу в снег, или, где еще так, кстати, окажется запотевшая бутылка пива. Конечно, в бане. А сколько тайн хранят бани? Сколько дел в них было решено. Сколько обмороженных они отогрели и спасли. Сколько радости и веселья они видели. Любит русский человек бани, а еще больше любит к березовому веничку хорошую компанию.

Компанию Бестужев собрал сразу. Коллективные походы в баню были лишь одним пунктом из множества нововведений, которые он ввел в редакции.

С приходом нового редактора в газете все изменилось. Во – первых, всем подняли зарплату. Это было первое, с чего начал новый главный после встречи с трудовым коллективом. Неизвестно, чем мотивировал он эту необходимость учредителям, но атмосфера в издании резко улучшилась. Во – вторых, молодой, но явно способный, руководитель переманил в газету лучших журналистов города, отчего еженедельник стал значительно интересней, и материалы горячо обсуждались даже внутри редакции. В – третьих, в коллективе появились обязательные дни и часы «внеклассного чтения», как называл Бестужев редакционные походы в бассейн и спортзал, семейные выезды на пикники, а зимой – на горнолыжные базы. Всех мужчин, ранее никому не известный Александр Бестужев, сплотил в футбольную команду, где единогласно был выдвинут капитаном. Плюс ко всему в газете был заведен банный день. По пятницам, после выхода номера, «футболисты» ходили в баню и вечером уставшие, слегка пьяные, но в хорошем настроении и прекрасном расположении духа расходились по домам. Банно – футбольная традиция настолько прижилась в редакции, что продолжалась и после того, как у Бестужева закончился контракт и он уехал. Свой авторитет в газете среди коллег по творческому цеху новый главный поддерживал время от времени чересчур «зубастыми» материалами, в коих кусал и губернатора, и мэра, и депутатов, и ментов, и бандитов, и всех, кого было за что. Поначалу к Бестужеву приезжали учредители и хозяева газеты, пытались вмешиваться, объясняли, кого можно трогать в этом городе, а кого нет, на что Бестужев спокойно говорил: «Журналистика – это такой же бизнес, как и любой другой. Здесь есть свои законы. Для престижа издания иногда нужно быть и неистовым правдоборцем, к тому же тираж газеты растет, а это повышение расценок для рекламодателей и, в конечном счете, деньги».

Последний аргумент был более чем убедительный, и авторитет главного редактора стал непререкаем и по другую сторону газеты. Боссы успокоились, но попросили, если уж кого-то мочить, то мочить мудро, так, чтобы в офис не приходили факсы с миллионными исками за оскорбление чести, достоинства и деловой репутации. При Бестужеве до этого не доходило ни разу. Более того, «потерпевшим» он всегда предлагал место в своей газете для ответного хода, но, по понятным причинам, герои нелицеприятных материалов этим предложением ни разу не воспользовались. И действительно, зачем еще больше заваривать кашу. Еще одно нововведение Бестужев ввел в газете, но скорее уже для себя. Каждый день он проводил утренние планерки, чтобы быть в курсе всех событий внутри редакции и не упустить важную нить человеческих отношений, на которых в творческих коллективах все и держится. В плохих коллективах, будь то театральная труппа или оркестр, люди презирают и ненавидят друг друга. Одни считают себя непонятыми, другие завидуют чьему – то таланту, третьи, будучи бездарями, ставят перед собой неимоверно высокие планки и, занимаясь самоедством, проклинают успехи других. В конечном счете, от всего этого страдает дело, а «творческий» коллектив напоминает ведро с крысами, из которого ни одна не может вырваться и с остервенением кусает и рвет других. На планерках Бестужев всегда повторял, дабы пресечь все трения еще в зародыше:

– Господа, раз вы собраны здесь, значит, вы уже лучшие. Не надо доказывать на страницах газеты себе и всем кто есть кто. Мы делаем одно дело. Мы зарабатываем деньги, которые являются гарантом благополучия наших семей. Давайте не будем подвергать угрозам будущее наших близких. Давайте будем профессионалами.

Для подчиненных Бестужев одновременно был и строг, и справедлив. Был требователен, и в первую очередь к себе. Не переставал удивлять коллег талантом и трудолюбием. Никогда не опаздывал и никому не спускал опозданий.

– В жизни мелочей нет, – была его любимая фраза. – Если бы мы в жизни всё делали вовремя, то сейчас бы печатались в центральных Московских изданиях, а мы с вами находимся, сами знаете где.

Приход нового главного для многих журналистов стал пробуждением ото сна. Работа снова начала приносить удовлетворение, теплее стали отношения внутри коллектива, а здоровый образ жизни, меньше чем за год, почти культом стал для всей газеты.

– Саня, ну где же ты раньше был? – уже под «мухой» по-отечески восхитился своим шефом Михалыч, зам Бестужева и основной вратарь банно – пивного футбольного клуба, семьянин и отец троих сыновей.

– Да много где, – отхлебнув пива, спокойно ответил Бестужев. Футболистам дозволительно было называть капитана Саней, к тому же в бане, но в стенах газеты для всех он был не иначе как Александр Владимирович.

– Саня, вот не поверишь, – не унимался Михалыч. – Вот ты для меня – герой нашего времени! Я своим пацанам только тебя в пример ставлю. Для меня…

– Так. Петр Васильевич, – улыбаясь, перебил Бестужев. – Проследите, чтобы Виктор Михалыч посетил парную не ранее, чем через два сеанса холодного душа.

Многочисленный банно-пивной футбольный клуб, который в простынях больше напоминал Римский сенат, одобрительно загудел.

– Нет, ну мужики! – попытался закончить свою мысль Михалыч, поправив на себе простынь. – Ну, вспомните нашу газету еще год назад. Я никогда не мог представить, что один человек сможет перевернуть наше болото. Саня, тебе же и тридцати, по-моему, еще нет…

– Михалыч, перестань, – снова перебил Бестужев своего зама. – Я не один сделал газету. Мы все ее сделали.

– Саша, все это так, но смотри, работают почти те же самые люди, остались все те же специалисты, а у газеты втрое вырос тираж. Посмотри, какие отношения внутри коллектива, а до тебя люди работали вместе по пять-шесть лет и даже не знали, кто, чем дышит. Боссы в газету почти не лезут, а раньше дергали её из стороны в сторону, на выборах всякую мразь приходилось тянуть. Я газету несколько лет домой не приносил и иначе как «малолитражка» ее не называл, а сейчас с удовольствием работаю, от работы испытываю удовлетворение, да я на жизнь иначе смотреть стал.

– Михалыч, все это прекрасно. Я очень рад за тебя, но поверь, хоть мне и очень приятно это слышать, в данном случае один в поле не воин. Мне просто повезло, что меня пригласили в тот момент, когда назрела критическая ситуация, когда все хотели перемен, вот нас на этой волне и вынесло.

– А знаете, Саша, – подключился к разговору Борис Израильевич, почтенный старец и политический обозреватель еженедельника, который, будучи самым преданным болельщиком, не пропустил ни одного матча с участием футбольной команды и соответственно ни одного заседания банно-пивного клуба. – Виктор Михайлович очень тонко подметил. Вы действительно герой нашего времени. Я очень долго думал, окажись Лермонтов нашим современником в столь не простой период для России, кого бы он сделал героем своего романа?

– Ну, уж точно не меня, – засмущался Бестужев. – Точнее, у меня нет столько изъянов, как у Печорина, – попытался все перевести в шутку Бестужев.

– Видите ли, Саша. В силу своей молодости, а я думаю, мне позволительно так говорить, вы оцениваете реальность текущими достижениями. Вы молоды, у вас еще все впереди, и дай вам Бог. Но все дело в том, что в этих условиях в этой стране успеха могут добиться только люди действия. Интеллигенция себя исчерпала. Сейчас мало быть образованным и воспитанным. Сейчас нужно быть бойцом, нужно быть человеком дела, но при этом нельзя жить одним днем. Нельзя кроить, нельзя обманывать, нельзя наживаться на горе и несчастье других. Нужно уметь хаму дать в морду, а для всего этого, Саша, нужно быть таким образованным, таким порядочным и таким спортивным, как вы. У вас даже фамилия благородного старого рода.

– Спасибо, Борис Израильевич, – Бестужев смущенно улыбнулся, – Но я считаю, что герои нашего времени нищие учителя, врачи и медсестры, которые, несмотря на все тяготы, остаются добрыми и достойными людьми. Да еще лопоухие, конопатые деревенские пацаны, которые воюют и гибнут в Чечне. Мне повезло. У меня больше запас прочности. Я могу позволить себе тот или иной маневр. Конечно, это не с неба свалилось, я всегда хорошо учился и много работал, но у меня больше возможностей повлиять на события в моей жизни, а у них нет…

Повисла пауза. Все обдумывали сказанное Бестужевым.

– Может, вы и правы, Саша, я как-то об этом не задумывался.

– Знаете, Борис Израильевич, – помолчав какое-то время, продолжил Бестужев. – Героизм – это, как правило, исправление чужих ошибок. В наше время герои те, кто остаются людьми, те, кто, невзирая на обстоятельства, делают то, что нужно, а не то, что приходится. Расскажу вам одну историю. Когда я закончил университет, через несколько дней я сразу пошел служить в армию, я сам так захотел. Много там видел и хорошего, и плохого, а потом, перед тем как на веки связаться с газетами, я какое – то время работал на телевидении в отделе новостей. В той редакции я был единственный, кто служил в армии, и потому стал «главным» специалистом по армейской тематике. Тогда ни много ни мало в самом разгаре была вторая Чеченская война и все мои репортажи, за редким исключением, касались Чечни, предстоящих отправок на Кавказ, перроны, аэродромы, встречи и проводы на войну, а войны, как известно, без погибших не бывает. Несколько раз мне приходилось снимать прибытие «грузов 200» и похороны военных. Так случилось, что к дополнению ко всем штрихам к моей биографии, служил я в элитном спецподразделении, спецназе внутренних войск.

Лица представителей банно-пивного футбольного клуба вытянулись от удивления и уважения.

– Ну ниче ты, Саня?! – еще больше восхитился своим шефом Михалыч, начавший было уже засыпать.

– Да нет мужики, я не воевал и чеченам уши не резал, – слегка замявшись, продолжил Бестужев. – Срок службы прошел в аккурат между двумя войнами. Правда, мне пришлось сполна хлебнуть от дедов – «чеченов» за то, что они воевали, а я в это время учился в университете, но тогда на Кавказе все было спокойно, и свой «грех» перед ними искупить мне так и не удалось. Кстати, в Чечне я потом несколько раз был, но уже как журналист, и однажды даже послужил «России и спецназу». Колонну, с которой мы двигались, обстреляли и прижали. Пока пришла помощь, долбили нас часа четыре со всех сторон. Благо в сопровождении была рота десантников, а то не сидеть бы мне здесь сейчас. Раненые были, боевики техники сожгли много. Отстреливались мы со всех стволов, даже я несколько рожков по «зеленке» засадил. Десантура меня тогда зауважала. Когда все кончилось, я еще пошутил, дескать, давненько «калашик» у меня в руках не бился… Но это уже другая история. Тогда, когда я служил, на Кавказе было спокойно. Наш отряд в Дагестан ввели только в девяносто девятом году, когда там опять началась возня и воевать поехали пацаны, которые пришли служить через год после моего дембеля. После армии я часто приезжал в свой родной спецназ, делал много добрых репортажей об отряде и очень гордился тем, что еще недавно носил зеленый берет. В один весенний день, это было в марте, мне на работу позвонил мой бывший замполит, сказал, что в боях за село Комсомольское отряд потерял девять человек, есть много раненых и со дня на день в город привезут погибших. Ориентировочно назвал день похорон и повесил трубку. Впервые Чечня коснулась меня непосредственно. Погибли мои однополчане. Всех погибших хоронили на воинском кладбище с салютом и всеми армейскими почестями. Это были первые потери в отряде, и проводить воинов в последний путь приехали все, кто имел хоть какое – нибудь отношение к нашей части. На похоронах я встретил многих, с кем служил, и тех, кого знал уже позже. Много не говорили. Состояние у всех было подорванное, да и похороны – не лучшее место для встреч. Неожиданно среди солдат траурного караула я увидел друга детства. С Петькой мы когда-то росли в одном дворе. Я молча подошел, заглянул ему в зареванные глаза и коротко спросил:

– Кто?

– Серега Сажаев… В сержантской учебке вместе были…

Тогда имя этого пацана мне ни о чем не говорило. Петька был очень расстроен, и если бы не караул, горевал бы, наверное, навзрыд. У Петьки я узнал, где он служит, пообещал к нему заехать и, попрощавшись, обреченно пошел к машине. Мне предстояло сделать очень печальный репортаж. Прошло где-то полгода, и работа вновь заставила меня вспомнить те мартовские дни. Нашу съемочную группу пригласили в ту самую школу, где учился Сергей Сажаев. Мальчишке открывали мемориальную доску. Там я познакомился с его мамой и попросил рассказать, каким он был, а был он, мужики, обычным русским парнем, с типичной, как это ни досадно, для нашего безумного времени судьбой. Именно на таких, как он, у нас в России все и держится. Учился паренек в самой обыкновенной школе. Воспитывала его только мать. С юных лет он стал мужиком в семье и ее опорой. Как и все пацаны, хулиганил во дворе, прогуливал школу и, когда мог, подрабатывал. После окончания десятилетки поступил в пединститут. По конкурсу не добрал баллов, стал учиться за деньги, на платном отделении. Семья жила небогато. Денег хватило только на первый курс. Затем академотпуск и армия. Парень был крепкий, поэтому служить попал к нам в спецназ. Потом присяга и сержантская учебка. Что это такое в спецназе, даже мне, журналисту, словами передать трудно. Страшнее, наверное, только ад или долгая мучительная смерть. А выбирать ему не приходилось, поэтому пережил и это. По окончании командировка на Северный Кавказ. Пацан первый раз в жизни полетел на самолете, летел на войну. Из Дагестана матери прислал письмо. Восторженно рассказывал о полете. Затем еще были письма, но о войне ничего не писал, не хотел расстраивать маму и бабушку. Последнее письмо мать получила, когда его уже не было. Он отправил его в свой день рождения, поздравлял маму, очень жалел, что не может ее обнять, еще обещал, что, когда вернется, у них будет совсем другая жизнь. Незадолго до последнего боя его контузило. Казалось бы, вот он счастливый билетик выскочить из этого бардака, но он не только отказался вернуться в часть, он даже не пошел в госпиталь, причем, я уверен, он не геройствовал. Просто с самого детства жизнь не баловала, и он не искал в ней легких путей, не кроил, никого не предавал и не подводил. Как же он мог оставить своих пацанов там, в Чечне, на войне? Двадцатилетним он был всего несколько дней. На похороны пришли его одноклассники, друзья и девочка, с которой он дружил. Потом уже, когда все улеглось, его мать у нее спросила: «Вы хоть целовались?» Оказалось, что нет… И так горько мне стало, так обидно за этого пацана. Так мало хорошего у него было в жизни, хотя, уверен, вернись он живым, и институт бы он закончил, и дом и семья были бы у него полная чаша, и жизнь бы он ценил, и людей бы уважал, потому что с юных лет хлебнул через край, и уж он-то точно знал бы, что хорошо, а что плохо. На таких, как он, наша Россия стояла и стоять будет.

В бане снова повисла тишина.

– Я с вами согласен, Саша, – после долгого обдумывания прервал молчание Борис Израильевич. – Во все времена так было. Жизнь хуже, значит, и поясок туже. Все пережила Россия: и революции, и голод, и нищету, и репрессии, и войны, переживет и все остальное. Потому что выбирать не приходится, а жить все равно как – то надо. Жаль, что по совести жить не у всех получается. Бестужев промолчал.

А чего уже тут добавишь?

Разговор, неожиданно возникнув, так же быстро сошел на нет. Через некоторое время стол снова загудел. Заговорили о футболе, о газете, о работе, снова вспомнили о бане. Несколько человек, сняв простыни, пошли в парилку. Бестужев тоже решил погреться. Допив пиво, он зашел в парную. Закончилась еще одна рабочая неделя

2002

Билет

Мы все учились понемногу…

В своей Кедровке Стас Морозов был первым парнем на деревне. Единственное, что смущало селян, – это то, что он не пил и по вечерам не дрался на танцах в клубе. В остальном к нему претензий не было. Когда деревенские узнали, что морозовский сын собирается поступать в большом городе в университет, новость приняли как должное, более того, в том, что он поступит, ни у кого не было даже и тени сомнения.

Вступительные экзамены для Стаса прошли без особых происшествий: что-то знал, где-то списал, где надо сделал умный вид, вобщем, всё как у всех. Филологический факультет был его давней мечтой, которая последний год в школе по ночам мешала засыпать. Во сне и наяву он представлял, как приезжает в неприветливый и потому чужой город. Ходит в университет, сдаёт экзамены, поступает и открывает для себя по-новому и город, и университет, и массу интересных знакомых…

Университет предстал перед ним именно таким, как он себе его и представлял. Больше всего Стаса впечатлили молчаливые старинные хмурые колонны главного корпуса и умудрённые опытом седовласые шутники-профессоры. С первых же лекций Стас понял, что в Кедровке он имел очень смутное представление о классическом филологическом образовании, тем не менее всё было очень интересно, и он с удовольствием поглощал знания. Разочарования начались в сессию. Оказалось, что изучать и сдавать – это были две разные вещи. Изучать можно было играючи и только то, что тебя интересовало, а вот сдавать нужно было всё то, что на лекциях преподаватели прочитали от пункта до пункта. Тем не менее, как истинный студент, Стас сумел-таки всеми правдами и неправдами поставить зачёты и сдать экзамены. Теперь ему осталось решить вопрос с античной литературой.

«Античка» была одним из самых интересных предметов семестра, но преподаватель, которая читала курс, всё портила. Это была маленькая, сухенькая старушка, которая доживала свой век, и преподавание было то немногое, что осталось в её жизни, но она этим не жила, а просто убивала свою старость. Из года в год она читала одни и те же лекции, никогда не разговаривала со студентами на переменах, никогда не опаздывала и из года в год сводила счёты с «непокорными». Благодаря ей, из университета каждый семестр вылетало по несколько человек. Как водится, по университету ходили слухи, что у неё никогда не было ни мужа, ни детей и всю жизнь она прожила с кошками, коих держала в своей маленькой квартире по несколько штук, но наверняка это подтвердить никто не брался.

Группе, в которой учился Стас, старший курс посоветовал вынести «античку» в сессию, потому что сдать её с первого раза было практически невозможно, а без зачёта до экзаменов не допустят, и начнётся обычная песня студентов-должников с вылетом в финале. Помимо этого старшие рекомендовали не пропускать ни единой лекции и исправно готовиться ко всем семинарам. Стас прилежно выполнял все требования Нины Борисовны и, несмотря на высказывания старшекурсников, что «античка» всей сессии стоит, особо не переживал. К тому же античная литература ему нравилась, и мыслями он был уже дома: сидел в гостях у друзей, заходил в родную школу, откидывал снег со двора, парился в бане, которую они с отцом летом срубили, словом, зачёт был у него лишь делом времени. Утром Стас сдал последний экзамен и в «обозримом будущем» планировал начать готовиться к античке.