Своя война. Фронтовой дневник

Своя война. Фронтовой дневник
Олег Чекрыгин

Ради чего воевали, боролись, трудилисьтерпели лишения наши родители.Фронтовые дневники моего отца контрадмирала запаса Чекрыгина Всеволода Ивановича (1924—1991)

Своя война

Фронтовой дневник

Олег Чекрыгин

Дизайнер обложки Дарья Надеина

© Олег Чекрыгин, 2021

© Дарья Надеина, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0053-9272-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Фронтовой дневник

моего отца

80-летию начала Великой Отечественной войны посвящается

Вместо предисловия. Год 1960 и последующие годы

Когда мне было шесть лет, мы съехались с родителями отца в отдельную трехкомнатную квартиру, что по тем временам было невозможной и немыслимой роскошью. У меня появилась своя комната – о таком никто из дворовых мальчишек, многие из которых жили с родителями в подвалах или деревянных избушках-развалюхах по соседству, не мог и подумать. Комнатка была маленькая, поместились в ней только диван, торшер и стеллаж с книгами, и когда я пошел в школу, то делать уроки пришлось за отцовским письменным столом, который мы с ним с тех пор делили так: после школы я сразу садился за уроки, а вечером возвращался со службы отец, и мне приходилось освобождать ему место. Как сейчас помню: ровно в шесть хлопала парадная дверь, и тут же с воем и скрипом трогался вниз старенький лифт, чтобы привезти наверх моего отца, которого я уже ждал у приоткрытой двери. Войдя в квартиру, он наскоро обнимал меня, снимал шинель и устремлялся к себе в комнату, чтобы, к моей досаде, сменить свою нарядную, черную с золотыми погонами и якорястыми пуговицами форму морского офицера на модную в те годы полосатую шелковую пижаму. Далее следовал привычный вечерний ритуал: ужин с расспросами о делах в школе, пр верка уроков… Затем мытье посуды, уборка, и – наступало время священнодействия. Отец садился за стол, отпирал медным ключиком заветный верхний выдвижной ящик, доставал толстую тетрадь в жесткой обложке из желтого картона, на которой почему-то была этикетка с надписью «Амбарная книга», открывал ее и начинал своим бисерным каллиграфическим почерком вписывать  в  нее  строка за строкой ряды непонятных значков, нерусских букв и цифр. Время от времени среди букв показывался длинный крючок – или, подряд, несколько. Перед глазами у меня до сих пор стоит картина: черноволосая крупная голова в круге света настольной лампы, сосредоточенное лицо с горящими глазами созерцателя великих тайн природы и изящная рука с длинными пальцами пианиста на фоне разлинованной белой бумаги, выписывающая бесконечные ряды диковинных иероглифов. На меня он в это время не обращал внимания – я, как и все окружающее, как бы на время переставал существовать для него. Я как-то осмелился спросить его, что это за длинные крючки. Он посмотрел на меня невидящими глазами и ответил рассеянно: «Это интегралы». – «А что ты с ними делаешь?» – «Я их беру».

На том разговор и кончился. А на следующий день в школе на большой перемене в классе я рисовал папашины крючки вперемежку с иксами и игреками и объяснял своим дружкам- одноклассникам, раскрывшим рты от восторга и зависти, что это «интегралы», и я их «беру».

Как правило, отцовские бдения за нашим общим с ним письменным столом продолжались часа два—три – до прихода матери, которая возвращалась со своей работы на радио, как правило, очень поздно: часов в девять—десять. Обычно я некоторое время наблюдал за священнодействием, но скоро мне наскучивало однообразие тишины и неподвижности, и я смывался во двор гулять с пацанами.

Так продолжалось несколько лет вплоть до того памятного вечера, когда отец, вместо того, чтобы раскрыть очередную «Амбарную книгу», выпотрошил из ящика под ключиком целую их кипу, накопившуюся за все это время, и начал запаковывать сначала в газету, а потом весь сверток – в желтую бандерольную бумагу для отправки по почте. На мой вопрос, почему он сегодня не пишет «интегралы», отец вздохнул и, погладив меня по голове, с грустью произнес загадочные слова: «Всё. Нечего больше писать – не вышло». На следующее утро по дороге на службу он зашел на почту и, отправив бандероль, получил квитанцию, в которой было написано слово «ценная» и адрес: Ленинград, Военно-морская академия имени Крылова. Квитанция вечером легла на дно опустевшего ящика с ключиком, и больше отец никогда дома по вечерам не работал и не любил об этом вспоминать. Много позже, уже будучи студентом, я спросил его, чем он в те годы занимался.

«В свое время мой научный руководитель предложил использовать в качестве энергетической установки для лодок новый тип атомного реактора. По его просьбе я проводил расчеты параметров активной зоны и первого контура. Оказалось, что имеется принципиальная несовместимость предложенного реактора с теми требованиями, которые были сформулированы для энергетических установок этого типа АПЛ. Результат оказался отрицательным. Что ж, отрицательный результат в науке – это тоже результат, важный результат». Тогда я это накрепко запомнил. Но все же спросил: «И не жалко тебе, что столько лет было потрачено впустую?» Посмотрев на меня долгим взглядом, он сказал то, что – я и сегодня это понимаю – я бы никогда не хотел от него услышать: «Поживи с мое – потом поговорим».

Из фронтового дневника моего отца. Год 1941-й, Карельский фронт

Летом 1941 года я окончил московскую военно-морскую спецшколу и поступил в Ленинградское военно-морское училище имени Дзержинского. В августе 1941-го командованием было принято решение об эвакуации училища в г. Правдинск на Волге. Половину личного состава погрузили на баржу и повезли по Ладоге, остальных – кружным путем по железной дороге, так как дорога на юг уже была перерезана немцами. Баржу потопили немецкие торпедоносцы. Вода в Ладоге даже летом холодная, никто не спасся.

В октябре весь личный состав училища выстроили на плацу. Рассчитали на «первый-второй». Я оказался среди «первых». Из нас и представителей других морских училищ и частей была сформирована 66-я Отдельная морская стрелковая бригада, отправлявшаяся на фронт. «Вторые» остались доучиваться в училище, которое позже было эвакуировано в Баку.

1.

22 декабря 1941 года подразделения 66-й отдельной морской стрелковой бригады, в том числе рота автоматчиков, в которой я состоял рядовым, выгрузилась из железнодорожных эшелонов на станции Сосновцы Кировской ж. д. (между Медвежегорском и Сегежей). Бригада была сформирована в ноябре 1941 года в местечке Клявлино за Волгой, на востоке от г. Ульяновск, и в начале декабря срочно отправлена под Москву, но по пути перенацелена на Карельский фронт в связи с успешным наступлением наших войск под Москвой и разгромом немецких полчищ. Подкрепление Карельскому фронту доставлялось по железной дороге через Вологду, Обозерскую, Беломорск.

Бригада наша по составу была почти целиком морской, начиная от командира бригады капитана первого ранга Жмакина Дмитрия Георгиевича и комиссара подполковника Ломоносова Михаила Петровича до рядовых.

В период формирования бригады, в течение месяца, насыщенно проводились занятия в полевых условиях с целью привить морякам сухопутные кавыки: передвигаться по-пластунски и перебежками, окапываться, рыть траншеи, бросать гранаты, вытаскивать с поля боя раненого, ориентироваться на местности.

Морякам все это было непривычно. Рядовые и старшины прибыли с Тихого океана из береговой обороны, часть моряков – с Черного моря, с кораблей, которые были потоплены в Морских сражениях или авиацией противника. Командный состав был в основном из выпускников военно-морских училищ. Часть рядового состава была из числа курсантов начальных курсов военно-морских училищ. Народ был молодой, горячий, жаждавший поскорее добраться до дела.

Командиром нашей роты автоматчиков был назначен старший лейтенант Филиппов – танкист, быстрый и энергичный с серыми, решительными глазами. Политруком назначили старшего лейтенанта Аносова, заместителем командира роты – лейтенанта Храмкова, выпускника училища им. Фрунзе, командирами взводов – выпускников воешю-морского училища им. Дзержинского – лейтенантов Барабанщикова А. Ф., Воронцова А. П., Басманова Н. А.

Я попал в роту автоматчиков вместе с моими однокурсниками по училищу Славой Леонтьевым, Володей Хрыльцовым, Володей Мальцевым, Борисом Москалевым и другими.

Ленинградское Высшее Военно-морское инженерное ордена Ленина училище им. Дзержинского было переведено из Ленинграда в г. Правдинск на Волге в августе 1941-года. В 1942 году училище вторично было переведено до конца войны в г. Баку. В конце октября 1941 года большинство курсантов училища было откомандировано на формирование морских бригад.

Из г. Горького теплоходом нас доставили в г. Ульяновск и дальше железной дорогой группами к пунктам формирования.

Наша группа прибыла поздно ночью 6 ноября на станцию Клявлино. После суток езды в холодном товарном вагоне мы накинулись в станционном буфете на какую-то горячую еду, а потом нас разместили в зале пристанционного клуба, куда к утру набились прибывающие матросы и солдаты.

Утром началась запись личного состава по подразделениям. Я увязался за своими однокурсниками и все мы записались в роту автоматчиков, хотя плохо представляли себе значение таких подразделений, и их вооружение. Отрывочные сведения имелись только из газет. Самым впечатляющим из них было то, что автоматчики первыми врываются в занятые противником населенные пункты на броне танков. Это звучало для нас, семнадцатилетних, очень романтично.

2.

Деревенька в нескольких километрах от станции Клявлино, где формировалась и отрабатывалась рота автоматчиков, была маленькой, с утопавшими в снегу домами. Я жил вместе с Борисом Москалевым в домике, где мать с детьми разного возраста ютилась на русской печи, а мы спали на лавках, завернувшись в свои шинели.

Ежедневно выходили в поле на занятия. Вокруг была тишина, белизна сверкающего снега, прозрачность леса строевых сосен, высокое небо, зимнее солнце и мороз.

Вскоре нас стали переодевать в армейскую форму, утепленную для полевых условий. С морской формой расставались с болью, сохраняли себе тельняшки, пояса с якорем на бляхе и бескозырки. А самый наш отчаянный, моряк, настоящая морская душа – Костя Шедзиловский, сохранил еще суконную синюю рубаху и черные брюки.

Радио и газеты сообщали о тяжелом положении на фронте под Москвой. К концу ноября бригада была и проверена на смотре. Недоставало нам только оружия.

Во взводы дали по нескольку винтовок, а об автоматах пока нечего было и думать, ничего не было известно.

В эшелоны грузились срочно, по тревоге, в один из первых дней декабря и по «зеленой улице» помчались к Москве, меняя без задержек на очередных станциях готовые к дальнейшему бегу паровозы.

Через полтора суток мы остановились в Орехово-Зуеве, получили команду: «Приготовиться к выгрузке» и по паре ручных гранат. Все были взволнованы ожиданием, но стоянка почему-то затягивалась.

Часа через два эшелон медленно двинулся и пошел мимо дачных подмосковных мест. Потом начались поля, перелески, а мы ехали все дальше и дальше.

На следующей стоянке политрук Аносов прочитал перед ротой сообщение о разгроме немецких войск под Москвой. Дружно крикнули «Ура!». Настроение было праздничное. Всех интересовало: «Куда же теперь?».

3

Эшелоны шли на север. Проехали Вологду, Обозерск, Беломорск и повернули на юг. Костя Шедзилозский был уверен, что мы едем на выручку Ленинграда – его родного любимого города, попавшего в блокаду. Вокруг было белое безмолвие и бесконечные леса, а поезд все шел и шел на юг.

22 декабря мы выгрузились на станции Сосновцы и после недолгого марша пришли в пункт сосредоточения бригады – несколько десятков больших деревянных бараков на территории, обнесенной забором.

Для нашей роты отвели один барак и мы разместились в нем на одноэтажных деревянных нарах.

Это был еще не фронт. Это был как бы трамплин, где бригада окончательно приводилась в боевую готовность. Каждому выдали по паре лыж.

Ежедневно ходили на занятия и в караул.

Новый, 1942 год я встретил стоя в карауле. Ночь была лунная, морозная. В голову лезли мысли о том, что война может продлиться еще целый год – немцы далеко зашли на нашу территорию и потребуется время, чтобы их вытурить отовсюду, как это сделали под Москвой.