Лестница на Синичью гору. На ней Успенская церковь
Вернувшись домой, Тимофей никому ничего не сказал, но нашел в Вороничской Георгиевской церкви ту самую икону Умиление, которая являлась ему в месте силы. И все шесть лет постоянно молился ей. А когда настал срок, отправился на Синичью гору. Точнее – на соседнюю, которую потом стали называть Тимофеевой. Выкопал в ней нору и стал наблюдать. Прошло сорок дней. Вдруг на Синичьей горе свет, а в воздухе благоухание. Поднялся на Синичью, увидал на громадной сосне икону. Но не ту, которая ему являлась раньше, а другую: Богородицу Одигитрию небольшого размера (пяденицу). И услышал голос: ступай в Воронич, скажи там, чтобы взяли в Георгиевской церкви икону Умиление и шли сюда крестным ходом.
Тимофей все исполнил: пришел, рассказал. Но только никто ему не поверил. Кто же поверит юродивому, не зарекомендовавшего себя чудесами? Даже поп Никита над ним посмеялся, весьма оскорбительно. И тогда все же чудо случилось: поп повредился в уме. Чудо, собственно не в том, что поп сбрендил, а в том, что когда его повели для вразумления в церковь, он там услышал суровую отповедь от иконы Умиление: если не исполнишь того, что сказал Тимофей, то здесь и умрешь, а дом твой расхитят. Когда отец Никита пришел в себя, сразу стал уговаривать всех идти на Синичью гору.
Двинулись в девятую пятницу[44 - См. главу «Семьдесят девятое – Пайгарма».] по Пасхе. Когда пришли на берег Луговки, где Тимофею впервые явилась икона, начались исцеления. Дальше – больше… На Синичьей горе увидали икону. Народ хотел взять ее, но она ускользнула и стала парить над толпой. Спустилась только в руки Тимофея.
Чудотворная Одигитрия взята в серебряный оклад. На окладе икону несут два ангела, внизу под иконой дерево и Тимофей,
преклоненный перед той же иконой в момент ее обретения
Вскоре эта история дошла до Ивана Васильевича Грозного. Он приказал разобраться. Приехали следователи, расспросили людей, удостоверились в многочисленных чудесах. Было велено рубить часовню на месте явления и ставить в ней обе иконы. Но едва часовню построили, как она ни с того, ни с сего вдруг сгорела. А иконы остались. Их нашли в пепле совершенно невредимыми. Это окончательно убедило начальство: на Синичьей (теперь ее называли Святой) горе – из ряда вон выходящее место силы. Решено было ставить там монастырь. А конкретно на месте явления Одигитрии – строить каменную церковь во имя Успения Богородицы. Замечательно то, что престол этой церкви оказался (так подгадали) точно на пне той сосны, на которой явилась икона. Православные, как видно, решили радикально побороть место силы на Синичьей горе: во-первых, переименовать гору, во-вторых, уничтожить сосну, отмечавшую точку выхода энергии, и, в-третьих, сразу накрыть это место несгораемой каменной церковью. Обычно-то сначала ставили деревянную, а тут – сразу каменная: деревянную-то, вишь, может и попалить.
Синичья (Святая) гора и Успенская церковь на ее вершине.
Характерный псковский декор
Так возник Святогорский монастырь, предохраняющий округу от несанкционированных выбросов силы. А Тимофей куда-то исчез. Говорят, он отправился в Новгород рассказывать о чудесах открытого им места силы, но был принят там за юродивого бродягу, взят под стражу и умер в неволе (по другой версии – просто неожиданно умер).
Сейчас Святогорский монастырь известен в первую очередь тем, что в нем похоронен Пушкин. В апреле 1836 года поэт купил себе место для могилы на Синичьей горе (буквально – в нескольких шагах от теперь уж, конечно, истлевшего пня той сосны, на которой Тимофею явилась икона) и стал интенсивно искать себе смерти. Убили его менее чем через год.
Могила Пушкина. От нее с высоты далекий вид на окрестности. Слева могила африканского предка. Снимок сделан от угла Успенской церкви
Собственно, Пушкин мог присмотреть себе это место очень задолго до смерти. В 1824 году он был сослан в Михайловское под духовный надзор игумена Святогорского монастыря Ионы. За «афеизм». Разумеется, добродушный игумен не мог (да и вряд ли пытался) обратить непутевого барина из его юношеского атеизма в православие. Пушкин лишь иногда посещал Иону, распивал с ним наливки, записывал его соленые словечки и вставлял их в «Бориса Годунова». Никакого иного интереса к православию не проявлял. Хотя вот: когда умер Байрон, заказал панихиду по «болярину Георгию». Но не сказал монахам, по какой погибшей душе они служат. Со стороны Пушкина то была, в сущности, легкая форма кощунства, небольшой маскарад. И из тех же карнавальных побуждений поэт иногда болтался по округе в чудной красной рубахе. Изображал из себя мужика. Шутил. Прямо как его Дон Гуан все шутил, пока однажды каменный истукан не явился за ним: «О, тяжело пожатье каменной десницы!»
Рисунки Пушкина. Слева автопортрет в монашеском клобуке с бесом (написано: «Не искушай (сай) меня без нужды». 1829 г. Справа игумен Святогорского монастыря Иона. 1824 г.
Впрочем, Пушкин это напишет позднее и – в другом месте (в 1830 году в Болдино). А в Михайловском (в 1826 году) он еще только задумал «Каменного гостя». Написал же «Пророка». Эти тексты очень схожи – в том смысле, что в обоих рассказано о явлении некоего потустороннего существа. В «Пророке», однако, гораздо подробней представлено то, что бывает с субъектом, попавшим в руки неведомой силы. Тут дело не ограничивается каменным рукопожатьем. Тут тебе вырывают язык, рассекают грудь и оставляют лежать расчлененным трупом на перекрестке.
Если называть вещи своими именами, в «Пророке» описана процедура посвящения в шаманы. В разных местах и в разных культурах детали этого посвящения немного разнятся[45 - См. Том Второй, главу «Пятьдесят девятое – Бабье озеро».], но, так или иначе, дело повсюду сводится к тому, что человека, уже погруженного в шаманскую болезнь («Духовной жаждою томимого»), вскрывают, вынимают важнейшие внутренние органы и заменяют другими. Язык меняют на жало змеи, сердце на пылающий угль. Глаза и уши тоже ставят другие, хотя Пушкин на это лишь намекает. Такая операция делает посвященного причастным трем мирам («и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье»). И позволяет в дальнейшем жечь сердца. Но только это не то, что называется «афтар жжот». В «Пророке» ни слова нет ни об авторстве, ни о литературе. Только шоковый опыт столкновения с реалиями иного мира.
Под Синичьей горой. Уголок Святогорского монастыря
Вид с Синичьей горы на вход в монастырь
Пушкин был литератор, и потому его «Пророк» обычно воспринимается как литературная фантазия. Считают, что автор поэтически переложил шестую главу Книги пророка Исаии. Ну, может быть, серафима он взял и оттуда – чтобы хоть как-то назвать демона, который проводил над ним болезненную операцию. Но вообще-то в Книге Исаии нет ничего похожего на то, что описано у Пушкина. Ничего шаманского, а одно лишь нытье еврейского бога по поводу того, что его народ его не слушается, и поэтому надо его наказать. Надо, конечно, но Пушкину-то какое дело до этого? Он подвергается жесточайшей переделке всего своего существа, и проблемы евреев его не волнуют, пусть с ними их бог разбирается.
У ворот Святогорского монастыря
Что же касается того существа, которое фигурирует в «Пророке» под именем Шестикрылый, то – это, конечно, не серафим. Смотрите: явился «на перепутье». То есть – на перекрестке, а это по русским поверьям место особое. Очень опасное, но и благое. Там человек попадает во власть всяких демонов. Которые могут вредить ему, но иногда помогают. Именно на перекрестке проводят обряд посвящения в колдуны (то есть – в шаманы). Все ритуалы известны. Только, конечно, не надо думать, что какие-то псковские мужики пригласили поэта на перекресток дорог где-то между Михайловским и Тригорским да и подвергли его там обряду инициации: вырвали язык, рассекли грудь, вынули сердце. И пока он лежал как труп, вставили взамен – что у них там положено: угли с масленичного костра, сушеное жало змеи, обрядили в красную рубаху: иди, мол.
Святогорское место силы из космоса.
Перекрестков здесь более чем достаточно
Как труп в пустыне я лежал. Это рисунок Пушкина 1821 года. Как видим, уже тут и камлания, и виселицы, которых в набросках Пушкина стало особенно много после казни декабристов, и, конечно, манипуляции над скелетом, столь необходимые при посвящении в шаманы
Нет, это все лишь страшилки для непосвященных. А любой посвященный (если на то будет санкция) скажет вам: да, и язык вырывают, и грудь рассекают, и сердце ампутируют, и кости вываривают. Но все это – в другом, так сказать, измерении. В той реальности, где на перекрестках встречаются духи, которые и проводят соответствующую операцию, пока ты здесь, в мнимой реальности человеческого консенсуса, лежишь три дня, обездвижен, как труп. Иное измерение – это ведь вовсе не значит, что человек подвергается лишь воображаемой и потому безболезненной операции. Во-первых, не воображаемой. А во-вторых, очень даже болезненной, никакого наркоза. Все по-взрослому. Некоторым, правда, кажется, что если у соискателя силы прямо здесь и теперь не вырезать сердце, то никакого посвящения и не случится. Не надо, однако, путать две разные практики: ритуальное убийство[46 - См. Том Второй, главу «Пятьдесят шестое – Тиуновское святилище».] и посвящение. Посвященный получает возможность еще в этой жизни видеть то, что мертвец увидит за гробом. Видеть иную реальность, которая – вот она, прямо перед тобой, надо только научиться ее различать за световыми покровами дня[47 - См. Том Четвертый, главу «Сто третье – Глушица».]. За встроенной в наши глаза пеленой просвещения. Пелену можно снять.
Стена Святогорского монастыря
опоясывает Синичью гору по ее подножью
Святогорский монастырь, Успенская церковь
Шаманская болезнь началась у Пушкина гораздо раньше, чем он был сослан в Михайловское. Симптоматика налицо: он слышал голоса, которые превращал в стихи, видел видения, которые трансформировались в каракули на полях его рукописей. Иногда он юродствовал, постоянно валял дурака. И еще один важный симптом – сонливость («читаю мало, долго сплю»). Наблюдая все это, любой маломальский шаман мог заключить: из этого малого выйдет толк, если над ним поработать. Батюшков, сам не чуждый поэтических камланий (правда, он кончил уже полным безумием), писал о Пушкине: «Не худо бы его запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою». Что это, если не намек на необходимость изоляции перед посвящением. Уж не знаю кто, но явно кто-то очень разумный и страшно влиятельный наконец-таки понял, что надо делать. Пушкин был изолирован в Святогорском месте силы. Где и пересидел восстание декабристов, и пережил инициацию.
Рублевская Троица на могиле Пушкина
Эти два события тесно связаны. В момент восстания Пушкин рвался в Петербург. Но возникли препятствия: сперва слуга заболел (белая горячка), потом у ворот ему встретился поп (примета ужасная), потом заяц трижды перебежал дорогу. Нет, это уж слишком: Пушкин вернулся, и это спасло его. Судя по письмам, в то время он уже стал понимать, что скоро вернется из ссылки, надо только пройти посвящение. Шестикрылый, конечно, приурочил это к казни декабристов. 13 июля 1826 года пять человек были ритуально убиты (приговорили их к четвертованию, но из милосердия просто повесили). А Пушкин испытал мистическую вивисекцию. После этого уже можно было писать «Пророка» и возвращаться. Но царь (в жертву которому были принесены декабристы) задержал это до сентября (ему надо было пройти свое посвящение: коронацию).
Пушкинисты дружно твердят: после ссылки поэт изменился. Еще бы! Ведь он стал реальным шаманом: мог легко впадать в транс, путешествовать в трех мирах, видеть невидимое. Об этом он рассказал во множестве текстов. Создал даже специальные инструкции по камланию (профаны их называют стихами о поэзии), где точно описывает условия впадения в транс, объясняет, как надо вести себя во время прихода («роя гостей»), демонстрирует, что шаманское путешествие это не сон, но – «как во сне» и так далее. Он много знал и много умел, но срок, отпущенный ему после ссылки, был краток. На одиннадцатый год он должен был лечь там, где его коллеге Тимофею явилась икона. Вот и спешил подвести себя под пулю.
Святые горы теперь называются Пушкинскими. Туда ехать стоит, там место силы. А вот в Михайловское и Тригорское – не советую, там одни муляжи.
Шестьдесят седьмое – Клоп
В Ильмень-озеро течет множество рек, у каждой своя повадка, но, пожалуй, забавнее всех ведет себя Веряжа. Она течет навстречу Волхову, вытекающему из Ильменя, далее – вдоль горловины Ильменя параллельно озерному берегу и, наконец, когда Ильмень перекрывает Веряже дорогу, впадает в него – как бы от безысходности. По берегам Веряжи есть места силы. Одно из них называется Клоп. Туземцы мне объяснили, что это потому, что в половодье, когда Веряжа, ее приток речка Вдова и впадающий во Вдову безымянный ручей, выходят из берегов, образуется остров, по форме напоминающий клопа. На острове стоит Клопский монастырь. Когда он здесь появился, никто не знает. Писаная же его история началась в ночь на Ивана Купалу 1408 года.
На этой карте показаны еще два места силы, кроме Клопского монастыря. Но вообще-то их там больше
Река Веряжа. Вид из-под горки, на которой стоит монастырь
Шла служба. Поп Макарий, покадив в храме, почему-то решил окадить и свою келью. Побежал, напевая канон и нащупывая ключ, но – что за черт? – дверь кельи оказалась отпертой. Макарий с опаской вошел и увидал неизвестного в черном рубище, который сидел и писал при свече. Поп со страху попятился, выскочил вон и поспешил доложить игумену о странном явлении.
Когда игумен Феодосий подошел с братией к келье, занятой неизвестным, дверь оказалась запертой изнутри. Стали стучать – нет ответа, заглядывать в окна – склоненный монах. Внимания ни на кого не обращает, переписывает, как потом оказалось, рассказ о плавании Павла (из «Деяний Апостолов»). Что делать? Сломали двери, вошли. Человек продолжал писать.
– Кто ты? – спросил игумен Феодосий.
– Кто ты? – отозвался неизвестный.
– Ты человек или бес?
– Ты человек или бес?
Пришелец слово в слово повторял все вопросы игумена и при этом смотрел очень строго, но как-то сквозь собеседника. Феодосию стало не по себе, он начал творить молитву. Пришелец повторял за ним каждое слово. Принесли кадило, игумен сенил незваного гостя крестом и покадил на него. От ладана тот уворачивался, но – крестился в ответ. Юродствует! – решили монахи и разошлись.
Когда началась литургия, неизвестный явился в церковь и пел на клиросе вместе с другими. А потом пришел со всеми в трапезную, но не сел за стол, а направился под образа, открыл книгу и стал читать едокам. С тех пор так и повелось. Голос у него был благозвучный, дикция внятная. Всем понравился новый чтец. Жить он стал в той келье, которую облюбовал изначально, ел только чтобы не умереть, почти не разговаривал, во всяком случае, никто ничего о нем не мог узнать, даже имени.
Троицкий собор Клопского монастыря
Разрушенная колокольня Клопского монастыря. Здесь некогда был вход в монастырь, обращенный к реке, устраивались крестные ходы по Веряже. Сейчас монастырь понемногу восстанавливается
Прошло много лет. В 1419 году монастырь посетил младший сын Дмитрия Донского князь Константин. В это время как раз его старший брат, великий князь Василий I, лишил Константина удела (Устюжны и Тошни) за то, что тот отказался содействовать передаче прав наследования сыну Василия. Тут дело вот в чем: при Дмитрии Донском митрополит Алексей[48 - См. Том Второй, главу «Тридцать второе – Низовья Нары».] добился того, что право великого княжения стало наследственным правом московских князей. То есть предполагалось, что оно больше не выдается ордынскими ханами каждый раз заново в виде ярлыка на княжение, а автоматически передается внутри рода. Дмитрий передал этот, так сказать, наследственный ярлык своему сыну Василию I, и тот теперь собирался передать его своему сыну Василию II (в будущем Темному). Но Юрий и Константин, братья Василия Дмитриевича, считали, что наследовать княжение должны именно братья великого князя по старшинству. В данном случае – Юрий, самому-то Константину как раз ничего не светило, поскольку старше его были еще два брата Андрей[49 - См. Том Первый, главу «Двадцать девятое – Колоцкое».] и Петр Дмитриевичи. Но Константин был принципиален: едва он узнал, что задумал брат, сразу брякнул: «Этого от начала никогда не бывало». И немедленно стал изгнанником. Кто был прав в этом споре, трудно сказать (завещание Дмитрия Донского составлено очень двусмысленно, к тому же бывали разные прецеденты), но после смерти Василия I (1425) непонятки с наследованием обернулись затяжной и жестокой гражданской (а точнее семейной) войной.
Вид Клопского места силы из космоса. Монастырь стоит в излучине реки. Остров Клоп образуется в половодье, когда реки Веряжа, Вдова и впадающий в нее ручей выходят из берегов
Так вот, лишенный удела князь Константин отправился в Новгород. Настроение – словно тараканов поел, тяжелая депрессия. Размышляя о бренности жизни, несправедливости судьбы и неблагодарности брата, князь ездил по новгородским монастырям и молился. Клопский игумен Феодосий провел душеспасительную беседу с опальным гостем, а потом пригласил отобедать. Сели, человек под иконами (тот самый юродивый) стал читать – что там следует в этот день. Тут князь насторожился, стал прислушиваться, присматриваться, а потом встал, подошел к чтецу: «Михаил, это ты?» Неизвестный ответил: «Бог знает». И продолжал читать.