Ливень

«Мертвецов тянет к земле, дружище».

– Опять заговорил, – пробормотал я. – Лучше б помог. Я вообще думаю, что ты ходить можешь. Ко мне домой ты же пришёл?

«Ты насмотрелся ужасов по ящику».

– Ну-ну. Поднимай задницу.

Отдышавшись, я открыл заднюю дверцу уазика, затащил тело внутрь, уложил его в гроб и бегом вернулся домой. Там я взял подушку, простынь, все свои скудные сбережения, отложенные на закупку водки и сахара, с сожалением взглянул на распахнутую дверь, махнул рукой и ушёл.

Вернувшись к машине, я застал около неё ненаглядную Ленку.

– Я поеду с тобой, – прошептала она с широко распахнутыми глазами. – Я буду помогать тебе во всём.

– Отвали. Это секретная миссия.

– Под пытками не выдам тебя.

– Надо будет рыть могилу. Лопатой. Видела когда-нибудь лопату?

– Буду рыть лопатой, ногтями и зубами.

– С чего это такая жертвенность? Курнула ты, что ли?

– Ни капли в рот, ни… К сожалению.

– Искренне сочувствую. Может, примешь для храбрости горячительного? Я прихватил.

– А давай выпьем вместе? Помянем, и, может быть, тебе полегче станет.

– Я за рулём. Гаишники, если остановят, права отберут. Хоть у меня их и нет, но всё равно жалко будет. Так что пока воздержусь. Да и легче мне не станет. А ты выпей для решительности, не стесняйся. Прямо скажу: проводы в последний путь этого герра – занятие не для слабонервных.

– Я, как и ты, тоже пока не буду.

– Тогда пойдём, поможешь уложить его на последнее ложе, и поедем к месту его последнего причала.

– Пойдём, поедем, поплывём. А скажи, это ты убил его?

– Дура, он сам умер.

– Вы так похожи. А кто он? Твой брат?

– Моя тень. Поехали, напарница. И имей в виду, если что, пойдём по одной статье, но в разные районы крайнего Севера. Так что близость чувств и тел в освещении пламени любви нам с тобой не светит. И потому вознаградить тебя за преданность я не смогу. Подумай об этом, пока не поздно спрыгнуть с подножки.

– Жми на газ, Паша, – насмешливо ответила Лена, – и думай о хорошем. Расчёт я с тебя получу уже сегодня.

Это всё неправда. Не может быть, чтобы вся такая положительная и правильно воспитанная Ленка вот так безрассудно, словно подвыпившая беспризорница, вела себя. Да и я потерял и страх, и совесть, и что-то ещё, тупо мешающее жить.

Я сейчас гнал на трясущемся уазике по городу, без прав и документов на него, голодный и немытый, но как никогда сосредоточенный на выполнении стоящей передо мной задаче. И точно знающий, что другого способа сделать то, что я делаю, просто не существует. Аустерлиц должен быть похоронен мною и потому, несмотря ни на что, надо действовать именно так, и будь что будет. Я как будто повзрослел сразу на целую жизнь. Разве мог я всего день назад безропотно брать личную ответственность за что-то, полагаясь при этом только на себя, не жалея и не думая о себе, любимом? Разве мог я, вырвавшись из зависимости от мнения всех посторонних, вести себя вот так, как сегодня? Не гордясь собой и не восхищаясь и рискуя свободой?

По странным, одному мне понятным причинам – с сомнительным призом в конце.

Нет, не мог. Я бы всего этого не сделал. И потому всё это неправда, или я – это не я…

Но уазик прыгал на выбоинах и трамвайных рельсах, в гробу подпрыгивал герр, гремела обшивка, Ленка, сжав зубы, цеплялась за что могла и молчала. На посту ГАИ мне махнули полосатой палкой. Я остановился и, решив действовать в этот раз нахрапом, вышел, громко хлопнув дверью, а гаишник, снова замахав жезлом в сторону моего уазика, закричал:

– Двери сзади закрой! Гроб потеряешь!

Двери действительно были открыты. Наверное, открылись на ходу.

– Придурок, – уже не услышал, а, повернувшись к нему, угадал по губам гаишника его последнюю фразу. – Езжай, – и он забыл обо мне.

– Сволочь, подонок! – вдруг завопил герр Аустерлиц, – ты что, кирпичи везёшь? Как ты смеешь так грубо обращаться с моим драгоценным телом!? Скотина! Поезжай медленно!!! А то будет тебе анафема! Медленно! Понял?! Подлец!

– Да понял я, понял. Извини.

Когда какое-то время везёт в делах, зависящих только от удачи, начинает казаться, что сам бог распростёр над тобой свою участливую длань. И если так, то, значит, ты чем-то это заслужил, может быть, ты с самого рождения отмечен им, а может, ты заслужил это покровительство своими делами и мыслями и тем, что ты такой классный. Так или иначе, но когда фортуна поворачивается к тебе лицом и потом не покидает во второй раз, и в третий, и в пятый, – начинает съезжать крыша оттого, что иного объяснения, чем то, что ты избранник, – нет. Волей-неволей начинаешь верить в высшие силы и думать о том, что «некто» оберегает тебя от неприятностей и непоправимых ошибок, затем только, что ты ему нужен. А раз так, то, значит, ты неуязвим.

Окрылённому удачей и безнаказанностью, тебе уже кажется, что ничто тебе, баловню фортуны, в этой жизни не угрожает, но есть законы, которые незримо присутствуют и правят в человеческом обществе тысячи лет, и они гласят: за всё рано или поздно придётся отдавать или получать плату. За упорный труд и доброту воздается, а если дано авансом, то непременно спросится. Если ты будешь только брать и брать и не пойдёшь по тому единственному пути, который указан тебе и который тебя манит с детства, то когда-то проиграешь в карты всё, споткнёшься на ровном месте, выбьешь себе глаз, лишишься друзей и любимых, потеряешь волю к жизни и само желание жить.

И, став ни для чего и никому не нужным, умрёшь…

Солнце уже упало на линию горизонта, когда я нашёл, наконец, подходящий холм на окраине одной из близлежащих деревень. С одной стороны виднелся висящий над городом смог, с другой, в извилинах дорог, пряталась деревня, а прямо под нами, внизу, простиралась гладь водохранилища.

«Красота», – удовлетворённо подумал я.

Я бы сам не отказался быть похороненным здесь. На покрытом зелёной травой холме, под высоченным, почерневшим от времени и ветров дубовым крестом. И пусть на него будут садиться вороны и глазеть на необъятные просторы этих земель, а снизу, с дорог и озёр, люди, увидев крест, станут гадать: что это там? Кто-то похоронен, а кто?

Да так себе, никто…

Мы с большим трудом спустили гроб на землю и подтащили его к краю могилы.

«Что ты вытворяешь, изувер? Ты собираешься спихнуть меня в эту яму и забросать, как собаку, землёй?! Это, по-твоему, то, что я заслужил? Я, благородный граф, бившийся плечом к плечу с Бонапартом при Ватерлоо, буду зарыт, как сдохшая лошадь? Да как ты посмел даже подумать о таком, жалкий понос?! И неужели ты подумал, что тебе это удастся?!»

– Конечно, удастся, – я просунул стропы под днищем гроба и подал концы Лене. – Начинаем, – сказал я. – Постарайся не уронить. Вперёд.

«Нет! Я сказал!»

Крышка гроба отлетела, и герр Аустерлиц, выскочив, как чёрт из табакерки, принял сидячее положение в гробу.

Лена с диким воплем отскочила и, выпучив глаза размера куриных яиц, остолбенела в стороне. Я, бросив верёвку, тоже отшатнулся, но быстро взял себя в руки.

– Ты что творишь? – заорал я.

«Здесь должен быть оркестр и толпа из моих друзей, любовниц и единомышленников. Пушки на конных лафетах и шестеро негров с белыми верёвками у гроба вместо вас!»

– Так где же все они?!

«А я откуда знаю?! Это всё твоя забота!»