Молодые и сильные выживут

«Как же они меня боятся… – подумал Гош. – Боятся, что захочу власти и перехвачу лидерство. Дурачье. Во-первых, я уже успокоился. А во-вторых – поздно. У них тут все схвачено, только они сами еще этого не понимают…»

– Хорошо, – сказал он. – Добились своего. К полудню меня не будет.

Глава делегации посмотрел на часы и весь сморщился.

– К двенадцати ноль-ноль, – объяснил Гош. – К двенадцати завтрашнего дня.

– Нет. Когда солнце встанет. И учти – мы проверим.

– Зря это вы, – от души ляпнул Гош. Пожалел, но уже не смог остановиться. – Вам надо водоснабжение наладить. Кто сообразит, как? Рации в машины поставить слабо? То-то же. Карту местности склеить не можете, а там военные склады обозначены. Топливо, оружие, боеприпасы… Кто их найдет? У вас половина девчонок с брюхом. Кто роды принимать будет? Ты, что ли?

– А что, ты?

– Я хотя бы представляю, как это делается.

– Я тебя щас замочу! – рассвирепел главарь. – Исчезни, понял?!

– Понял, – хмуро сказал Гош. – Когда встанет солнце.

– И радуйся, что не убили, – посоветовали ему на прощанье.

– Я весь в слезах, – ответил Гош, убрал оружие и захлопнул дверь.

Когда взошло солнце, он погрузил в «Лендровер» свои нехитрые пожитки и выехал за город, так и не решив еще, куда держать путь. В принципе, он рассчитывал найти приют в одном из окрестных сел. Деревенские уже почуяли, что от городских добра не жди, и могли пригреть беглеца хотя бы в знак протеста. Но все расставила по полочкам засада. Тула решила закрыть проблему раз и навсегда, убив неудобного парня, который поначалу вел себя, как крутой, а потом отчего-то расхотел быть как все.

Машину ему сначала превратили в дуршлаг, а потом окончательно разнесли из гранатомета. Если бы не лес, начинавшийся прямо у дороги, Гош вряд ли ушел бы живым. Проклиная тупых идиотов, он удрал в чащобу и долго плутал, думая, а не расплакаться ли ему. Но вместо этого замерз, обозлился и за считанные часы полностью утратил человеческое обличье, с большим трудом восстановленное за прошедшие месяцы.

Дни и ночи он старательно вытравливал из себя агрессию. Применяя немудреные психотехники, учился быть человеком. Оказалось – зря. Как он «проснулся» тем же волчонком, что и остальные, так он им и стал опять. Немного холода и голода, много опасности для жизни, и очень горькая обида. Идеальные условия, чтобы действительно стать как все.

К вечеру Гош выбрался на окраину города. Тула что-то шумно праздновала, может быть даже избавление от него, любимого. По улицам носились машины, поэтому Гош не рискнул идти дальше, а заночевал в какой-то развалюхе. Слава богу, внезапно наступила оттепель, и он не совсем закоченел. Утром проверил оружие и двинулся восстанавливать справедливость, как он ее теперь понимал. То есть, не «теперь», а «снова», но без особой разницы по результатам. Просто в начале пути Гош отмечал, какие вокруг славные лица, и как они не вяжутся с кошмарным внутренним содержанием, точнее – полным его отсутствием. Тула вылечила его от желания вникать в тонкости.

Еще, наверное, повлияло то, что в прошлой жизни Гош уже бывал в этих местах, и они ему активно не понравились. С верхнего этажа редакционного комплекса, единственного двенадцатиэтажного здания в округе, Гош тогда увидел распластанный по земле городишко под тяжелым осенним свинцовым небом. Впечатление осталось жуткое. Его не исправила даже великолепная коллекция «голландцев» в музее. А удивительный оптимизм и жизнелюбие местного населения только усиливали боль от понимания: так жить нельзя. Какого черта Гош делал в Туле, память не сообщала. Она хранила только музейную живопись, обрывки разговоров и тяжкое ощущение того, что места эти прокляты. Дальше на северо-запад лежал отравленный Новомосковск, город большой химии, где каждый пятый ребенок был от рождения болен, а каждый третий заболевал потом…

Гош помотал головой, плотнее ухватил оружие и в два прыжка оказался на другой стороне улицы. Воспоминание могло и подождать. Оно все равно ничего не проясняло в том, кто он был, чем занимался, и как его звали. А вот насущная проблема кормления, моторизации и рекогносцировки не терпела отлагательства.

В неприметном гараже он отпер бронированный «Тахо». Завел двигатель, врубил на полную отопитель, вывел машину во двор от греха подальше, чтобы не угореть. Слопал банку тушенки и блаженно прикорнул чуток. Потом умылся снегом и поехал на войну.

Он терроризировал город, пока не пришли в негодность жесткие вставки в простреленных колесах. А так как стреляли местные безобразно и по колесам ему попали очень нескоро, то успел он покуражиться всласть. Отравил тульской мафии жизнь капитально. Сна лишил. Налетал, давал пару очередей, и тут же обратно. Снова налетал, снова бил, и опять скрывался. Вогнал обидчиков в трепет, потом в ужас, потом в настоящую панику. Распустились почки, запели птицы, пробивалась трава. А Гош все отводил душу. Даже сам с собой заключил пари, отгонят его от города до конца весны, или нет. И вдруг почувствовал, что устал. Жизнь научила Гоша стрелять и запугивать, но это точно было не его. Он всего лишь хотел, чтобы от него отстали. А в реальности сам превратился в ходячую проблему для окружающих.

Наступил май, неожиданно жаркий и сухой.

– Что-то я не то делаю, – сказал Гош, выводя напильником очередную метку на прикладе.

Пересел в трофейный черный «Рейндж Ровер», лихо пронесся через город, пуляя направо и налево, чтобы не рискнули догонять, и вывел машину на узкую раздолбанную местную дорогу. Обходной маневр, а то еще догадаются, что на самом деле он скоро повернет к Москве, и придумают какую-нибудь пакость на трассе. Волей-неволей Гош добился прогресса на тульской земле. В захваченной им машине уже стояла рация. К сожалению, разбитая.

Или к счастью. Если бы Гош мог слушать эфир, он не попался бы в лапы к объездчикам, которых Тула чуть ли не со слезами умоляла разобраться с проклятым умником, окончательно сошедшим с ума.

* * *

– Регуляторы, в седло! – крикнул Цыган. И захохотал.

– Кто такие регуляторы? – спросил тихонько Сан Сеич. – Мальчишки теперь себя по-другому и не называют… Что за заразную историю ты им подбросил?

– Долго объяснять, – лукаво улыбнулся Гош. – А если в двух словах – Дикий Запад.

Сан Сеич проводил взглядом удаляющееся стадо.

– Похоже, – кивнул он.

– Сюда бы пару-тройку хороших пастушьих собак… Парни делают слишком много черновой работы. Собаки могли бы помочь. Кавказские овчарки или туркмены. Если пошарить по окрестным лесам, наверняка отыщется целая стая. Только вот как к ним подступиться теперь…

– Как бы они сами к нам не подступились, – заметил Сан Сеич. – Знаешь, слава богу, хотя бы проблема диких собак перед нами не стоит. Я себе представляю, что будет, если на ферму явится банда оголодавших волкодавов…

– М-да… – буркнул Гош. – Об этом я как-то не подумал. Слушайте, доктор, а я ведь действительно не видел ни одной серьезной псины. Так, шавки по улицам бродят… Ну конечно же! Обида какая…

– Что такое?

– Я, кажется, знаю, куда в городах подевались все более или менее опасные собаки. Когда они совались к людям, их отстреливали. Горожане для забавы лупят все, что движется. У них просто какая-то неуемная страсть к пальбе.

– Подростки, – вздохнул Сан Сеич. – И к тому же круглые сироты. Могут быть опаснее зверей.

– И это говорит специалист по работе с детьми?

– Вот потому и говорю, что специалист.

– Ладно, доктор. Скажите что-нибудь хорошее относительно взрослому человеку.

– Шевели мозгами, – посоветовал доктор. – Как можно больше думай. И все наладится.

– Думать – мое любимое занятие. Жаль, не умею стоять на голове. Только в такой позиции и думал бы. Принудительно усиливая кровоснабжение серого вещества… Слушайте, док, когда вы мне расскажете, кто я такой? Сколько можно играть в молчанку?

– Потерпи, Гоша, – попросил Сан Сеич. – Я боюсь все испортить. Ты можешь сам. И поверь, так будет гораздо лучше.

Гош скрипнул зубами и отвернулся.

– Извини, – сказал доктор очень кротко.

– Дано: профессионально тренированная память. Гибкий мощный интеллект. Определенная известность. Могу собой гордиться, а? Чем же я занимался… Ох, доктор, жестокий вы человек.

Сан Сеич что-то неразборчиво пробормотал.

– Журналист? – строил догадки Гош. – Нет, это мы уже забраковали. Для репортера я ленив, для комментатора молод. Функционер какой-нибудь? И чего именно функционер… Аналитик? Как же, фондового рынка… Знаете, что такое фондовый рынок, а, доктор? Я про это много читал, но толком все равно не понял. Расскажу как-нибудь. Да… Что я мог анализировать, да так, чтобы меня знал в лицо провинциальный детский врач? Писатель… Сортирных стен маратель. Актер?!

– Интересная версия, – заметил Сан Сеич.

Гош так на него зыркнул, что доктор на всякий случай попятился.

– Розенкранц и Гильденстерн мертвы, – сообщил Гош весьма зловещим тоном. Он действительно начал злиться. – Режиссер-постановщик Том Стоппард. В ролях Гэри Олдмен, Тим Рот, Ричард Дрейфус. Я покупал кассету на Новом Арбате. Помню, как сейчас… – тут он осекся и безумным взглядом уставился в никуда.