Тротиловый эквивалент возмездия-1. Предназначен в палачи. Боевик

– Да иди ты! Родя и нашу недотрогу, Нашу Варвару Игнатьевну трахнул! Ну самэц! А что, Заболотников красавец мужчина, закончил музыкальную школу. Он что на гитаре, что на пианине – так сбацает, что у баб – слезы катятся. А затянут песняка – Родя всех перепоет. У него голос как у Трошина. Особенно когда заведет "Что стоишь качаясь, красная рябина".

– Тонкая рябина, товарищ прапорщик.

– Один хер! Слухай, а у тя есть где схорониться?

– Откуда, товарищ прапорщик!? Домой что ли бежать? Так завтра же приедут и заберут.

– Тогда одевайся и пошли со мной. Переждешь у Катьки ветеринарки. Ты парень красивый, она таких обожает. Что хочешь для тебя сделает, только трахни хорошенько. У нее и спиртяшка водится, а вечером поджарит тебе кабаньи Яйца. Она считай каждый день поросят легчает. Стоять будет как у того борова. Оттянешься только так.

– А вы, товарищ прапорщик? Я не люблю женщин отбивать у своих.

– Полюбишь еще, хлопец, полюбишь! Обрыдла мне Катюха. Я возьму ее сеструху. Бабы – народ ничейный. Да и потом, должен же ты сквитаться. Пока ты спал, мы с Ариадной и Викой в трех забавлялись. Я их харил во все свистки! А они мне такой минет устроили!

Прапорщик захохотал негромко, тиская свой впалый живот. Потом он хлопнул смешавшегося Коробейникова по плечу.

– Хоп, казаче, не журысь, туды – сюды повернись! Прорвемся Сашок. Я не ревнивый! Ты только не возникай и все будет как у Аннушки!

– Как прикажете, Товарищ прапорщик.

– А с пьянкой тебе надо завязывать. Кишка тонка, сержант.

– Да это с пива. Я вырубаюсь, когда засандалю ерша… Это Арка мне все подливала.

– Воще-то давай-ка сначала для большей убедительности поломаем немного мебели, побьем люстру, хрусталь поколотим… Да по-тихому! Иди вмажу в рыло тебе пару разов! А потом ты мне фингал нарисуешь под глазом… Да не забудь – под левым глазом! Это только левша сажает фонарь под правую гляделку.

Подельники оттащили изуродованного Валеру в гостиную, немного покурочили обстановку майорской квартиры и через чердак ушли к Катерине. Утром, побрившись, надев парадный мундир, прапорщик Стебельков намылился сдаваться. А перед самым обедом взяли из койки ветеринарши Катеньки и Сашку Коробейникова.

Прапор Стебельков и каяться начал по умному – начал с непосредственного своего командира, начальника Окружного склада боеприпасов полковника Редущенко Гаврилы Семеновича. Редущенко – человек, пусть перед проку ром замолвит словечко. Разве мало добра сделал ему оборотистый прапорщик Стебельков? Что он сам не котует? Должен мужик понять мужика. Это прокурор как не мужик выделывается, а то на блядки не ходит…

Кровавая разборка на бытовой почве в закрытых гарнизонах – не в диковинку. В замкнутом секретном пространстве все на виду. Личной жизни не убережешь от соседских пересудов. А когда личная жизнь лишается тайны, то и страха перед людьми нет, бабы звереют от тоски, как скорпионы в банке. На квартире Заболотникова гужевались отпетые бляди, можно сказать, группа риска, позор военного городка. Эти сучки с вызовом расшатывали семейные устои офицерского состава. В общем и целом, начальство гарнизонное нашло полное понимание у военных прокуроров и дело о кровавой бойне быстро сползло на тормозах в архив.

Отделался прапор Стебельков тремя сутками гауптвахты.

Это было райское местечко для ветеранов гарнизона. Одна стена отделяла Губу находилась от каптерки вещевого довольствия. Другая – от продовольственной каптерки. Кореша с этих каптерок обеспечивали узнику похоти не только усиленный доппаек из самогонки, сала и тушенки. На ночь к Стебелькову был обеспечен доступ жалостливой Верочки, сеструхи ветеринарки Катеньки.

А майор Заболотников в руки правосудия не дался. Не позволил поганить честь офицера. Он увел Волгу из гаража своей полюбовницы-врачихи, четыре дня где-то мотался по России. На пятый день майора в железном гробу сплющенной Волги, подняли со дна реки Ипуть в городке Сураж. На всех газах Родион Савельевич пошел на обгон пароконной телеги, а навстречу – КАМАЗ с сеном. Одним словом, проломил майор бетонные перила. Если бы жить хотел, – может быть, и выбрался бы из своего железного гроба.

Женский суд военного городка напутствовали в последний путь майора Заболотникова самыми страшными пожеланиями гореть в огнях адовых до скончания века. Мужики воинской части Д-150708 скинулись на гранитный памятник для афганца-артиллериста… Бабский трибунал помянул мертвецу все три его женитьбы. Местные активистки-ханжи, понося удачливого жеребца, сорвавшего пломбу девственности не у одной офицерской дочери, чуть не в глаза плевали прибывшим на похороны обеим первым женам красавца майора. Мужики из молчаливой солидарности устроили товарищу, покаравшему блядей, торжественные похороны с армейским духовым оркестром и стрельбой почетного караула… Совершен был и православный молебен на кладбище, в сорном болотистом лесу… Рядом с многорядной колючей проволокой охраняемого периметра артиллерийских складов.

Эти похороны для Александра Коробейникова открыли неизмеримую ценность его собственной шкуры. Какая никакая, а своя. Не с принятием воинской присяги, как считается в военкоматах, началось его возмужание. Возмужание началось а с необычных похорон почти неизвестного ему человека. Похорон в которых участвовали одни товарищи Заболотникова и лишь три женщины: мать его и две первые супруги…

Майор метеоритом смерти промчался со своим пистолетом Макарова в непосредственной близости от той страшно тонкой нити, на которой висела и по случайности еще продолжает висеть над бездной небытия бесценная жизнь Коробейникова. Впервые нутром он почувствовал, что есть кроме секса и других менее азартных удовольствий более важное, самое важное удовольствие – оставаться в этом мире живым, удовольствие просто дышать, видеть, и слышать посреди смертельных опасностей окружающего мира.

Так Жизнь Сашки Коробейникова была расколота на две неравные половины: до похорон и после похорон майора Заболотникова. Хотя, если честно, – похороны это внешняя трещина раскола. Настоящий разлом произошел внутри его. Теперь жизнь навсегда будет делиться на "до" убийства армейского приятеля, сержанта Валеры и после убийства такого же как он салаженка, ничего в своей жизни толком так и не распробовавшего.

В жизни "До того" все было "на авось", кое как и казалось важнее самой жизни, поскольку Жизнь лишь ограничивала, обкрадывала удовольствия. Устройство жизни не позволяло пить вино и забавляться с девчонками день и ночь изо дня в день беспродыху. Жизнь приносила усталость и отвращение. Жизнь устраивала разлуки с девчонками и приносила безденежье. Учила уму разуму, практичности даже в самых искренних порывах тела и души. Приносила привычки и обязательства перед теми кого трахаешь. По этой причине не редко приходилось ущемлять свои чувства. Особенно при безденежье, приходилось делить постель не с молодняком, у которого щель, с копеечку, а с богатенькой Серафимой. А у Серафимы, стареющей скульпторшей, Заслуженной художницы России давалка была раздолбаная, да еще и бешеная.

Выходило, в жизни "До того" он был абсолютно ото всех и ото всего смертельно зависим. В жизни "после того" он уже более никому не позволит приблизиться к Нити своей жизни ближе чем на расстояние вооруженной руки. Вооруженной чем угодно, и чем попало. Ни от тех кто его любит и хочет, ни от тех кто его не любит Жизнь его никогда больше зависеть не будет.

Присутствие на похоронах попа и дьякона напомнили Коробейникову, что он тоже православный христианин. Что и его жизнь дана Господом Богом под его личную ответственность. И только перед ним он будет держать в свое время ответ если не сохранит в целости доверенное ему достояние, его Жизнь. Он должен жить и жить вопреки всем опасностям окружающего Мира. Он должен выживать, когда другим выжить не удастся. И он выживет.

После несвойственных ему размышлений на кладбище, Коробейников почувствовал себя на земле увереннее. По-ученому если, – он обрел понимание, что такое Смысл Жизни. Не вообще Смысл Жизни, о котором в школе все уши прожужжали учителя, а Смысл его Личной Жизни. Все другие соображения, касающиеся жизни "других" людей, постепенно отодвинулись на второй, третий, тридесятый планы. И это справедливо! И тем "другим" никто не мешает выживать в силу своего упорства и жизнестойкости. Но не за счет потерь Александра Александровича Коробейникова.

На следствии Коробейников неукоснительно держался версии случившегося на квартире Заболотникова, складно состряпанной прапорщиком Стебельковым. Были коварные вопросы следователя и прокурора о происхождении обоих синяков, заделанных прапором на торце. Были попытки военной прокуратуры учинить какие-то следственные эксперименты и запугать свидетеля убийства трех блядей длительным сроком заключения. Врали крючки, что, дескать, Стебельков раскололся и предал подельника. Предлагалось подставить Стебелькова… Но Александр тупо твердил одно и то же, почти слово в слово повторяя свои показания из допроса в допрос.

По своей инициативе ни разу не упомянул Коробейников благодетеля своего. Вот о сержанте Сереге рассказывал подробно и не без совершенно искренней дрожи в голосе. Они действительно были корешами и тут врать нужды не было. Если же ехидный прокурор требовал что-то сообщить о прапорщике Стебелькове, Александр скупо талдычил, что он пришел в гости к Ариадне, а не к прапорщику. Стебельков был давним приятелем Ариадны. Какой был смысл следить, чем Стебельков занимался, после того как гости Ариадны Заболотниковой упились в сиську и разбрелись. Он же к Ариадне не приставал…

И о жене майора рассказывал Коробейников охотно. Когда виновник твоих неприятностей дал дуба, легко уживаются вранье и правда. Да, да, да! Он дружил с Ариадной Грибалевой, не пожелавшей при регистрации брака честно взять фамилию мужа. Познакомились на пляже запруженной речки рядом с военным городком. Там все купались. Разве солдат во время увольнительной не имеет права искупаться?

– Да, да, да, Ариадна первая обратилась Ко мне. Говорит: "Солдатик, а солдатик. Натри симпатичной женщине спину кремом для загара". Они все красивые, когда голые. Она тощая, у ней и задница сморщилась от старости. А я суходрочкой не занимаюсь, мне нужно было… А как сказала она про себя " симпатичная женщина", так меня как током ударило. Я разул глаза и вижу что она совсем не старуха, не тощая, а стройная. Я понравился Грибалевой и мы стали целоваться. Как было солдату отказаться от такой симпатичной женщины. Тем более, что женщина жаловалась, что муж ее не удовлетворяет и, чтобы хорошо кончить, ей приходилось заниматься мастурбацией. Откуда мне было знать что она замужем, что муж у нее майор, а я только, только получил первую лычку. Я ничего такого не думал, даже когда Ариадна привела меня на свой садовый участок. Нас часто приглашали офицеры покопать грядки или траву скосить. Я ничего не думал. Но отказываться тоже не стал. Она давала мне поесть и выпить. Я влюбился. – А что простой солдат не имеет права влюбиться в женщину. Мы тоже люди! А когда Заболотников стал избивать Валеру я стал защищать сержанта, мы с ним в одной роте служим, и Стебельков защищал… А потом майор ударил Валеру подсвечником и стал стрелять в женщин.

ГЛАВА 5 ПЕРВОЕ ПОРУЧЕНИЕ ПОДЕЛЬНИКА

Под ироничное шуршание протоколов на прокурорском столе повторял Александр легенду своего преступления все более агрессивно и это быстро прокурору надоело.

Через две недели к четверному убийству майора Заболотникова интерес у прокуратуры как-то сразу пропал. Неожиданно Коробейникова вызвал в канцелярию писарь и протянул приказ командира роты. Александр опешил. Ни с того ни с сего ему приказывалось убыть в отпуск на десять суток, включая время нахождения в пути.

Когда он расписывался в получении приказа, рука его от незаслуженной радости предательски вибрировала. Как будто в руках он держал не шариковую ручку, а свой родной АК-47. И вел огонь длинными очередями по движущейся мишени.

На следующее утро к казарме на машине начальника складов подрулил Стебельков. На сиденье лежал новенький заграничный чемоданчик-дипломат с шифрованным замком. Александр подумал, что прапор тоже поедет с ним в Москву.

Вот и прояснилась тайна неожиданного отпуска домой. Стебельков продолжал его обхаживать. Цель его услуг была по-прежнему не понятна. Бескорыстием тут не пахло. Ясно было одно, – не скоро же он отвяжется от нового нахально услужливого приятеля.

Обычно Александр начинал психовать, когда вольно или невольно оказывался должником. Против всякой логики он упорно считал виновником своего долга кредиторов и ненавидел их щедрость. Но выяснять отношения с прапором, когда свежа могила Сереги, – стал бы только полный мудак. Радость Свободы и скорого свидания с родными была испорчена.

Прапорщик Стебельков лично доставил Коробейникова на вокзал ближайшего города Никодимов.

– Мы теперь повязаны с тобой навек. – Строго напомнил Стебельков, прощаясь у вагона. – Ты главное не возникай, и все у нас будет как у Аннушки. Лады!?

Александр не слушал заклинаний плутоватого прапорщика. Он не сводил глаз с щегольского дипломата. Тайна клевой вещицы его страшила почему-то. И страшила все более. Чутье на опасность была еще у него явно недоразвито, и тем не менее, чутье свербело. Александр вздохнул с облегчением, когда истекло время десятиминутной стоянки и поддатая проводница ором стала загонять пассажиров в вагон.

– Покеда, товарищ прапорщик. Спасибо за все. – Весело замельтешил Коробейников.

– А это, Сашок, передай, пожалуйста, по назначению. – Стебельков чуть не силой вложил в руку Коробейникова дипломат и потянулся к его уху. – В Москве из вагона не выходи. – Шепотом уже не попросил, а приказал прапорщик. – Не дергайся. Тебя найдут. Подойдет грузчик с номером 98. Запомни – 98. Спросит твои ФИО и скажет: "Вы такси в Домодедово заказывали". У такси номер 19-37… Запомнил? 19-37… В такси будет сидеть чурка. Не тушуйся. Получишь три косаря капусты. Не пересчитывай. Обидишь. Он товар тоже не будет распаковывать. Себе отстегни десять процентов. Дипломат тоже себе возьми. На память от меня лично.

– А что там? – Робко кивнул Коробейников на чемодашку.

– Тебе, Саня, спокойней будет не знать чего ты везешь.

– Нет уж! – Взбесился Коробейников. – Я должен знать на какой подлянке ты меня хочешь подсидеть.

– Я сказал – не ищи на свой зад приключений. – Повысил командирский голос Стебельков.

– Или говори, или бросаю чемодан под колеса. – Закричал Коробейников, от страха перед неизвестностью забывая, что он полностью во власти прапорщика…

Поезд дернулся. Скандаля, Коробейников и Стебельков двинулись следом за набирающем скорость вагоном, не замечая благим матом орущую проводницу. Наступила решающая минута. Стебельков, наконец, должен был прекратить игру в жмурки, а Коробейников решить – играть ли вообще со Стебельковым в его игры или швырнуть дипломат в рожу негодяя. Они уже бежали… Им вслед уже пускал соловьиные трели дежуривший на перроне мильтон.

– Говори, мать твою! – Крикнул Коробейников и угрожающе размахнулся дипломатом.