Сухие бессмертники. Боевик

"Не давай себя дурить, девушка. – Бред, но интересно". – Усмехнулась Полина впервые за неделю.

С замиранием сердца, Полина набрала номер сестры. Исповедь жгла язык, сушила гортань, словно хватила она красного жгучего перца. Казалось – вот выплеснется душа и жизнь начнет налаживаться. Не может родная сестра не посочувствовать и не одобрить приговор негодяю.

Телефон не отвечал. Понятно. Отключили на ночь. Но мысль выговориться в исповеди и получить, хотя бы косвенное, одобрение своего решения только окрепла. Если с умом исповедаться, уверенности в своей правоте будет еще больше.

Не выговорившись, она не могла поверить, что способна на столь жестокое возмездие. Она впала в какое-то мистическое безумие чувств. Она нуждалась в трезвом слове Постороннего Разума как в напутствии перед опасной акцией. В любом слове нуждалась. И немедленно, пока еще не вернулось уныние. Годится даже осуждение. Пусть над ее кровавыми планами посмеются как над фантазией. Все равно она поступит по-своему.

Вот и кончился суд. Кончилась болтовня. Теперь Полина чувствовала себя в положении преступника, бестолково использовавшего свой       последний шанс на оправдание, свое Последнее Слово. Получалось, исповедь была ее последним желанием перед казнью.

И хорошо, что не проболталась Варваре. Какой уж у нее Разум.

Теперь Каравайникова более не рассуждала о моральности своей кары. Не по своей воле она присоединялась к изгоям общества, попирающим Закон. Ответственность ложилась на действующую по обычаям джунглей подзаконную силу – так называемую Личную Справедливость, точнее – самосуд. Нет, правда! Самосуд был единственной возможностью постоять за свою честь для таких слабых одиночек как она. Только эта темная, варварская сила могла помочь беззащитной женщине восстановить раздавленное Собственное Достоинство. Да, да! Восстановить униженному уважение к себе хотя бы в собственном воображении.

Весь день Каравайникова снова и снова перелопачивала знакомства, выискивая, кому бы доверить свою исповедь. Весь день она пестовала литературную форму своего зловещего признания. Оттачивала мотивы задуманного преступления.

И весь следующий день Каравайникова прикидывала над чьей головой разразится ее гроза, на кого все-таки обрушит она свои громоподобные слова о своем праве лишить дрянного человека жизни. Даже мысленно не допускала возможности вмешивать попов в свои дела личной мести. От этого обюрократившегося учреждения за версту несло демагогией.

В конце концов, Полина выбрала в исповедальники давнишнего, хотя и малознакомого, самого безобидного приятеля, экстрасенса Фаддея Капитоныча. Программиста, свихнувшегося на оккультных науках. Он не имел контактов с ее друзьями и не мог быть источником сплетен на работе.

И вот дело сделано. Позор ее озвучен, блокада страха прорвана…

Но первая попытка не удалась. Фадей Капитонович попросту "сдрейфил". Испуг экстрасенса покоробил ее. Ей стало стыдно за себя.

Вторую попытку она смогла сделать лишь через два дня.

– Фаддей Капитонович, ради бога… Простите меня… Скажите честно, убийца может рассчитывать на внимание экстрасенса? – Слово в слово скороговоркой повторила Каравайникова давно заготовленную фразу.

На этот раз Каравайникова была уверена, что не дрогнет, снова ощутив в голосе бедняги неподдельный ужас. Но уверенности ее хватило лишь на несколько секунд.

– Вы, убийца? Не понял! Кто вы? – Выкрикнул Фаддей Капитонович и задохнулся от возмущения.

"Трус! Какой же он все-таки трус!"

Ноги стали ватными, Полина мешком свалилась в кресло и прижала трубку телефона к сердцу. Озвученное несчастье стало еще тяжелее.

– Кого вы убили? За что?… Нет, нет и нет! Я не желаю с вами разговаривать!

Закашлялся и осекся экстрасенс…

И, как и в первую попытку, Каравайникова одеревеневшей рукой опустила трубку телефона на рычаг. Прорыв сквозь блокаду страха захлебнулся, едва начавшись. Полина чувствовала себя злоумышленником, заложившим бомбу под дверь совершенно невинного человека.

Никогда прежде такой паники Полина не испытывала. Она гордилась тем, что знакомые считали ее волевой, рассудительной, даже суховатой женщиной. Да, действительно, она давно уже не подвластна бесчисленным житейским треволнениям, от которых семейные бабы "сходят с ума". Все обычные бабские заморочки рассудок Полины немедленно брал – под контроль, и не позволял разной чепухе портить ей жизнь.

Перспективу прожить жизнь одинокой старой девой Полина приняла как должное. Приняла и запретила себе рассуждать сама с собой на эту тему. Давно приняла. Не металась по врачам, по ворожейкам, как обиняками мягко советовала мама. Зачем? Чтобы понять, – за что Господь создал ее такой ущербной. А что тут понимать? Что это даст? Ну, зачем пустые хлопоты, если мужчина не привносил в мир ее чувств ничего значительного, а тем более – интересного?

Каравайникова не оспаривала злую волю природы, потому что в душе была глубоко верующей. Верующей, но не религиозной. На свой       манер верующей была. Полина спокойно верила в себя, как иные слабовольные бабы верили в Господа Бога. Каравайникова верила, что она и со своим уродством – ничуть не лучше, и ничуть не хуже всех остальных женщин. И это закалило ее характер. Полина была со всеми ровна, хотя порой своей невозмутимостью доводила подруг и начальство до белого каления.

Женщины чему только не завидуют. Коллеги женского пола завидовали даже тому, что Полина хорошо ужилась со своей обреченностью на одиночество. Даже солидные, семейные матроны закипали от того, что "эта" Каравайникова никого из противоположного пола не желала, никого не ревновала. Да, да, да! Она категорически не страдала из-за эгоизма мужиков, обнаруживая в женщинах чувственного эгоизма не меньше. Подумаешь, беда какая! Да сам половой инстинкт влечения – квинтэссенция эгоизма. В этом человек никогда не возвысится над животным. Полина даже гордилась, что была независима от животного эгоизма и собственной похоти.

Подругам бесполезно было жаловаться Полине на " беспросветную женскую долю". Кухня, стирка, пудовые сумки с рынка все это было и в жизни Каравайниковой. И если не зацикливаться на этих трех китах семьи – то и повода для нытья не будет.

Полина не скрывала, что тяготится семейными дрязгами подруг, которые с таким ожесточением выносились на всеобщее обсуждение. И все из-за вечной нехватки жалости со стороны и преизбытка собственной жалости к себе. Ну, прямо как наркотик действует на женщину дефицит жалости.

"Ну и что!? – возмущалась Полина. – И меня никто не жалеет, не балует поблажками, разными там одолжениями, цветочками, шоколадками. Я же не стону". Намеки на противоестественное бездушие, от которых не смогли удержаться даже близкие люди, отскакивали от Каравайниковой, как шальные пули от хорошей брони.

И все потому, что сумела Полина убедить себя: чем глубже прячешь в себе переживания, тем легче они зарастают могильной травой забвения. Никто не мешает и другим женщинам последовать ее примеру. А! Для этого надо мозги напрячь немного? Лень напрягаться? Ну, так и не скули.

Даже в этом Каравайникова была не похожа на обычных женщин. Обычные женщины считали: лучший способ утихомирить собственные страсти – выплеснуть свое негодование в окружающий мир… "Как неряхи выплескивают помои куда ни попадя". – Иронизировала Полина.

Нет, нельзя сказать, чтобы Каравайникова совсем не испытывала огорчений. Чего уж там, случались, случались такие минуты слабости. Но причиной этих мелких недоразумений была не странность ее сексуальной ориентации. Причиной тому были не кухонные дрязги. Донимали ее, порой, косые взгляды, шепоток за спиной дворовых сплетниц.

Понятно, глупые люди нетерпимы к тому, что выше их понимания. Вот и подозревают "Невесту Бога" во всех сексуальных извращениях, доступных испорченному воображению. Иначе как можно обходиться без мужика? Но какие могут быть у старой девушки извращения, ежели она в сексе вообще не имела никакой ориентации. Не была нормально сориентированной на зависимость от мужика, но не была и лесбиянкой, не пользовалась мастурбатором, и не испытывала нежных чувств к овчаркам.

Но вот и в ее жизнь по-хамски вломился мужик. Нагадил в душу и был таков…

Как только и ее по-настоящему клюнул "жареный петух" – от знаменитой невозмутимости Полины и следа не осталось.

Сегодня, в день задержанной на два месяца получки, когда в институте царило праздничное оживление, когда быстро дряхлеющий организм полунищенского коллектива, наконец, получил в свои вены живительное вливание, Полина чувствовала себя особенно скверно. То, что она давно привыкла не замечать, все эти думские политические бури в стакане воды, бесконечное разоблачение ворья на государственном уровне, стоны пенсионеров, – все это сегодня лезло в уши, в глаза, в душу и раздражало ее несносно.

Ее все сегодня раздражало. И счастливые лица женщин, первым делом накупивших конфет и бананов. И дорогие американские сигареты в руках кандидатов и докторов наук, давно перешедших на плебейскую овальную Приму, на Яву дукатскую в мягкой пачке.

Люди умели жить, умели радоваться даже незначительной радости. И это жизнь? И этой жизни по доброте души желают ей нормальные женщины? Это же не жизнь, это же полу скотское выживание. За этот вот униженный мир она так цепляется? Эти вот радости удерживают ее на краю жизни и почти месяц, не дают окончательно определиться: жить или не жить?

ВЫ только посмотрите, ожидавшая разоблачения предательница Жанна, испорченная девчонка, и та встрепенулась. Наскребла на заветный косячок, накурилась травки всласть и более не боится гнева преданной начальницы. Надо же, в ее отстраненном взгляде появилось такое умиротворение, словно счастливее ее нет девчонки во всей столице. Счастливая идиотка.

Вот, пожалуйста, за пончиками не сходила сегодня. По всему отделу воняет растворителем для лака. Так и есть, ногти красит. Ну, почему она на работе красит ногти именно на ногах? Ну, почему?.. Ведь она собирается стать ученым…

Полина собралась выскочить из кабинета и сделать вульгарной девице втык, но не выскочила. От ненависти она оцепенела.

Вот, только этого не хватало. Включила радиотрансляцию… Упивается козлотоническим пением доморощенной группы с названием препарата для борьбы с тараканами. Фанерная перегородка аж ходуном ходит, хотя Полина запретила включать радио в рабочее время. Бедлам! Да в этом бедламе только идиоты и могут выжить, у них и так уже все сдвинуто набок. "Крыша поехала", как метко заметила Варвара.

Как же она ненавидела сегодня эту трагикомедию. Ненависть стала нестерпима. Полина едва дождалась конца рабочего дня. С порога, не снимая обуви, по зеркальному паркету, протопала на кухню. Порылась в коробке со столовым серебром. В коробке не было ни одного ножа с заостренным концом. Схватила вилку и пошла переодеваться в джинсовый костюм, в котором имела обыкновение прогуливаться по городским паркам и бульварам. Теперь она знала как поступить со своей ненавистью, марающей душу липкой грязью. Ненависть нужно выплеснуть… Так учит опыт "нормальных баб".

Каравайникова уже была готова к выходу на охоту за негодяем, когда сообразила, что скоро совсем стемнеет. Жаль. Завтра она может растерять свою решимость.

Каравайникова разделась, накормила домочадцев и легла в холодную постель. Теперь даже привычный холод одинокой постели был особенным. На все наложил отпечаток мужчина, случайно мелькнувший в ее тихой, самодостаточной жизни…

Но сон, как повелось в последние недели, не шел.

"Ничто так не истощает, как ненависть". – Подумала Каравайникова и снова натянула шелковый халат.

Лиловый натуральный шелк струился в ее шершавых руках как змей-искуситель. Ласковые прикосновения шелка были единственными известными ей посторонними прикосновениями к ее обнаженному телу. Когда-то она очень любила эти шаловливые, но целомудренные прикосновения. Тело с удовольствием на них отзывалось, особенно соски больших твердых грудей. Но теперь привыкла к эротическим играм шелка. Текучий шелк больше не волновал. Как не волновал вопрос, почему природа ей, явно фригидной особе, подарил такие обильные груди. Это лишь подчеркивало противоестественность ее натуры.

Предстоящая ночь снова обещала стать ареной ее борьбы со своими заморочками. Безуспешной борьбы. Каравайникова побродила по квартире. Все четыре комнаты были полны вещей и запахов прошлого. Прошлого ее дворянского рода, так бесславно кончавшегося на ней, оказавшейся последним бесплодным побегом геральдического древа.

Полина сознавала свою вину перед предками, но не в силах была искупить вину. Так пожелал Всевышний. Не очень-то мудрое решение. Не переломить его смутную волю слабой фригидной девственнице.

Современность не проникала в комнаты, как не проникала пыль в старинные книжные шкафы из целикового мореного дуба. Полина осмотрела ряды кожаных корешков старинных книг. Поколебавшись, вытащила дореволюционное издание Евангелия от Луки.