Пекинский узел

Они перебрались на катер и направились в море, где в восьми милях от берега стоял русский транспорт «Японец» и рядом с ним красовался винтовой клипер «Джигит» в полной боевой готовности.

Вечером, разместив посольство на «Японце», Лихачёв рассказал Игнатьеву, что в присланной ему из Петербурга бумаге Министерство иностранных дел рекомендует поднять флаг посольства на фрегате «Светлана».

– И действовать совместно с американским посланником, – без видимого удовольствия добавил Николай.

– Я вас понимаю, – сказал Лихачёв. – Но на Певческом мосту привыкли жить с оглядкой.

Во время ужина он рассказал, что посланное Игнатьевым письмо о предстоящем отъезде из Пекина попало ему в руки в Шанхае, и он тотчас нанял частный японский пароход и пошёл на нём в Нагасаки формировать Тихоокеанскую эскадру.

– Восьмого апреля я зашел в Хакодате, застал там транспорт «Японец» и клипер «Джигит», потрёпанный штормом, распорядился погрузить на пароход «Рени» запас угля и отправил на нем лейтенанта Казнакова с корреспонденцией для вас в Печелийский залив.

– Никакой почты в апреле я не получал, – сказал Николай, – отчего, признаюсь, страшно нервничал. Подозревал китайцев в злом умысле.

– Напрасно, – ответил Лихачев. – Чем дальше от Пекина, тем китайцы любезнее. Просто пароход «Рени» не дошел до Бэйцана: ночью он разбился о камни близ японских берегов.

– Экипаж погиб?

– Чудом остался жив. Пароход столь стремительно пошел на дно, что Казнакову не удалось спасти письма и посылки, предназначенные для вас.

– Жаль, – протянул Игнатьев. – Я ждал из Петербурга летний парадный мундир, да и фуражку надо заменить.

– Это поправимо, – сказал Лихачев. – В Шанхае можно будет заказать, сошьют по образцу. А хотите, – он слегка замялся, – обратимся к моему судовому врачу. Он у нас «золотошвейка». Хирург милостью Божьей, но за неимением практики, не расстается с иголкой и ниткой: порет и режет, режет и шьет.

Игнатьев улыбнулся, сказал, что «время терпит», и Лихачев продолжил свой рассказ.

– Узнав о гибели парохода «Рени» и утрате почты, я на транспорте «Японец» вышел в море и, войдя в залив Посьета, встал на якорь в Новгородской гавани. Там я высадил десант из двух офицеров и двадцати пяти матросов при одном полевом орудии.

– Когда это было?

– Двенадцатого апреля. Командиром десанта я назначил лейтенанта Назимова.

– А что заставило вас это сделать?

– Насущная потребность в топливе.

– Заготовка дров?

– Разведка каменного угля для создаваемой эскадры. А в случае появления английских кораблей десанту вменялось в обязанность поднять русский флаг и превратиться в пограничный гарнизон.

– Сильный ход. Просто гроссмейстерский.

– А что нам остаётся делать? – риторически воскликнул Лихачев. – Жизнь заставляет. – Он помолчал и усмехнулся. – Тринадцатого апреля «Японец» отвалил от берега и через две недели подошел к Бэйцану. На другой день к нему присоединился «Джигит», и я сообщил вам в Пекин о готовности эскадры взять посольство на борт.

– Это послание я получил, – сказал Игнатьев и поблагодарил Лихачева за оперативность. – Сразу видно, что вы боевой офицер.

– Имел честь защищать Севастополь, служил флаг-офицером при контр-адмирале Корнилове, – не без гордости ответил Лихачев, – а после войны был назначен адъютантом к великому князю Константину Николаевичу. – Капитан эскадры, первой тихоокеанской когорты русский военных кораблей, собранных под одним командованием во славу царя и Отечества, был на шесть лет старше Игнатьева, и в уголках его глаз уже появились первые морщинки. – Вот уже полтора года принимаю участие в разработке всех начатых при нём реорганизаций по морскому ведомству и очень рад, что мне поручено сформировать отдельную эскадру на Дальнем Востоке. Это моя давняя мечта. – Он подкрутил усы и добавил: – Придет время, у России будет мощный Тихоокеанский флот. Осталось лишь преодолеть рутину, господствующую в организации военно-морского дела.

– В равной мере это относится и к дипломатии, – тоном единомышленника заметил Николай. – Слишком трусим, лебезим перед Европой, предательски идем ей на уступки.

– Они всю жизнь используют Россию в своих целях.

– Всему виной наше извечное желание прийти кому-нибудь на помощь, наша православная отзывчивость, – сказал Игнатьев. – А Европа – это голый практицизм и никаких иллюзий.

– Кроме одной, – солидарно усмехнулся Лихачев, – иллюзии насчет своей исключительности.

– Самообман – давний недуг Европы. Французы, а особенно парижане, считают, что они всё знают и нет такого явления, которого они бы не сумели объяснить. При этом, они на редкость поверхностны, впрочем, как всякие самонадеянные люди, которым ни до чего нет дела, кроме как до собственного остроумия или, если удается, красноречия. Но красноречие их, – сказал Игнатьев, – пустопорожнее, чем-то напоминающее рождественские хлопушки и ёлочные шары: праздник миновал и все о них забыли. – Он раздраженно хмыкнул и какое-то время молчал, сосредоточив своё внимание на ламповом огне, затем продолжил: – Жить сейчас, сию минуту – это всё, что требует от вас Париж. Не стоит труда думать; главное, уметь пользоваться общедоступными мнениями и социальными законами.

– Я слышал, жители предместий ненавидят парижан с момента своего рождения.

– Это роднит все столицы. Голодный мастер никогда не будет думать так, как сытый слуга, а сытый лакей всю жизнь испытывает зависть к пресыщенному аристократу.

– Чем чаще меняются блюда на столе у господ, тем привередливее в еде прислуга? – с вопросительной интонацией проговорил Лихачев и внимательно посмотрел на собеседника, словно хотел уловить выражение его глаз. Игнатьев согласно кивнул и задумчиво потер висок. – Это также верно, как и то, что нужда всегда реальна. «Возле кормушки царит толчея» – так говорят китайцы.

– Мудрый народ, – заметил Лихачев, – но я не понимаю, отчего они отказались от оружия и не желают утвердить границы?

– Я думаю, это происки Англии: она вполне могла потребовать от Китая не иметь дела с нами до тех пор, пока её дипломаты не добьются поставленной перед собой цели. – Он сказал об Англии, но почему-то вспомнилось лицо Су Шуня: голый шишковатый череп, густые низко нависающие брови, затенявшие и без того глубоко сидящие глаза, что придавало им угрюмо-настороженное выражение, и неприятно широкие скулы. Вспомнилось и то, что он интуитивно угадал слабую струнку Су Шуня, но сыграть на ней ему не удалось. Ему даже показалось, что Су Шунь догадался об этом и намеренно держал его на расстоянии, не подпускал к себе. Игнатьев много раз пытался завязать знакомство, но старый хитрый лис выскальзывал из рук или кусался.

– Надеюсь, за то время, пока вас не будет в Пекине, правый берег Амура не станет длиннее левого, – шутливо произнес Лихачев и слегка склонил голову набок.

– Я постараюсь сделать всё, чтоб этого не произошло, – так же шутливо ответил Игнатьев. – Хотя китайцы поклоняются дракону, а дракон – повелитель воды. – Его лицо вновь стало серьезным, и Лихачев облокотился о стол. – Николай Павлович, ваш самовольный отъезд из Пекина сильно осложнит переговоры? Или всё ещё можно исправить?

Николай нахмурился.

– Честно говоря, дело ужасно затянулось; неизвестно, чем и кончится, но, полагаю, богдыхан простит мне моё самовольство: он ведь знает, что нанёс мне обиду, запретил сесть на русский корабль, да и не мне – кто я такой? Всего лишь посланник. Богдыхан нанес обиду русскому царю, который не то что недоброго слова, недоброго взора не кинул в его сторону.

– А с какого года маньчжуры правят Китаем?

– С одна тысяча шестьсот сорок четвертого года, с тех пор, как династия Цин завоевала Китай и создала Богдойское царство.

– Больше двухсот лет, – подсчитал Лихачев.

– И все это время мы живем в добрососедстве, не считая мелких ссор. Вернее, жили, пока в наши дела не стала вмешиваться Англия. Ни дна ей, ни покрышки!

– Это так. Англия ведь чем плоха? – задался вопросом Игнатьев и сам же на него ответил: – Она в лицо не смотрит, смотрит в руки: кто что несёт. И приступом стремится отобрать.

– Пиратствует и грабит.

– Сеет смуту.

Видя, что Игнатьев озабочен своим будущим общением с послами Англии и Франции и не скрывает своих неприязненных чувств к воинственным союзникам, сделавших всё для поражения России в Крымскую кампанию, участником которой был он сам, Лихачёв оторвал локоть от стола и откинулся на спинку кресла.

– У нас, у моряков, есть такое понятие: поворотная сила руля. Чем больше скорость корабля, тем эта сила меньше. Одна надежда на точный расчет капитана и глазомер рулевого. Сейчас, Николай Павлович, Англия и Франция активно готовятся к войне, ждут не дождутся прихода транспортов с войсками и боевых кораблей с их мощной артиллерией. Как только союзники объединят свои силы и навалятся на маньчжуров, события начнут стремительно меняться, возрастет скорость передвижения противоборствующих сил. Соответственно, увеличится напряжение всех участвующих в конфликте сторон и появится риск не справиться с этим напряжением. Говоря нашим, морским языком, снизится маневренность флотов, эскадр и кораблей, появится опасность налететь на рифы или на прибрежные утёсы. – Лихачев слегка прищурился и подался вперёд. – Вот тут-то вы и должны будете представить себя капитаном вашей миссии, вашего дипломатического крейсера. – Он улыбнулся. – Одним словом, начинайте работать, чуточку опережая время, с упреждением. Как стреляют по летящей или быстро движущейся цели.

– Спасибо, Иван Фёдорович, – поблагодарил его Игнатьев. – Мне кажется, я начинаю понимать, что нужно делать.

Склянки пробили полночь.

Глава XIV