Пекинский узел

– С принцем И Цином. Он ратует за укрепление Китая, за серьезные реформы в экономике страны. Честно говоря, наши затянувшиеся отношения по части обмена грамотами начисто лишены какой бы то ни было практической пользы и представляются мне дрянным спектаклем, скучным и пошлым до тошноты. Возможно, я не прав и перестал воспринимать переговоры в свете должной занимательности, но чувство тупиковой безысходности пока преобладает. – Сказав это, Николай поморщился, как от зубной боли. – Таково моё пребывание в Пекине. Оно разительно ничтожно в отношении порученного дела и совершенно напрасно для меня, как человека сугубо военного. Будь я этнографом или хотя бы литератором средней руки, тогда, может, счёл бы скуку моей жизни философическим уединением, но… – он вздохнул, – не дано. Надеюсь, вы поможете мне расширить круг моих знакомств в Шанхае.

– Непременно, – кратко пообещал Уард и, памятуя о том, что Россия первой из великих держав признала суверенитет Североамериканской республики, граждане которой с большим воодушевлением сражались за независимость и свободу самоуправления, предложил выпить за дружбу двух государств.

Окна в сад были открыты, пахло розами и морем. В зарослях лимонника чивикала неведомая птаха, но трещавшие, как заведённые, цикады, неожиданно умолкли.

– Перед бурей, – сказал американец. – Цикада чует ветер.

Глава XV

Всю ночь бушевал ливень, гремел гром, и яростно ревело море. Природа словно давала понять, что ни о какой передышке и речи быть не может. Игнатьеву предстояла борьба, нелегкая борьба за свое право представлять Россию: он вступал в тот круг людских взаимоотношений, где вежливостью прикрывают подлость, а предательство считают делом чести. Молятся на политическую выгоду. «Ну что ж, – подбадривал он себя, прислушиваясь к шуму ветра и дождя, – делать нечего, надо приноравливаться к обстоятельствам. Нет легкой службы, нет пути назад. Любая служба обременительна, а государева и подавно». Он знал, что на попятную не пойдёт: бегущий от трудностей – вечный беглец. Нет, он станет биться один против всех. «В конце концов, – думалось ему, – самые большие препятствия на нашем пути возводит страх. Человек – это та птица, которая сама себе подрезает крылья, и всё оттого, что мы идем на поводу своих амбиций. Это так же верно, как и то, что многие дипломаты – прекрасные люди, в отличие от той политики, которую они проводят. Изъяны ремесла. Тяжкая доля отстаивать чуждое мнение. А я, – продолжал он размышлять, – собираюсь отстаивать интересы близких мне людей и прежде всего интересы родины. Если помнить о том, что из рук моей судьбы меня никто не вырвет, даже смерть, нет той силы, которую бы я не одолел». – Придя к этой мысли, он улыбнулся и, мысленно поцеловав My Лань, вскоре заснул.

На левом боку хорошо засыпать, на правом – просыпаться.

Утром от ближних гор, чьи склоны уходили в воду, после грозы шёл белый пар.

Вульф принес целую кипу свежих газет, наперебой вопивших о походе англо-французского десанта на Пекин. Лондонская газета «Дейли телеграф» громогласно заявляла: «Великобритания должна развернуть наступление на всё морское побережье Китая, занять столицу, выгнать императора из его дворца… Так или иначе, нужно пустить в ход устрашение, довольно поблажек… Китайцев надо научить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их господами… Мы должны по меньшей мере захватить Пекин, а если держаться более смелой политики, то за этим должен последовать захват Кантона навсегда…»

Николай отложил газету и задумался. Он знал, что Цины едва держатся на троне, но то, что Англия намерена свергнуть династию, было для него открытием. Ведь ещё в прошлом году Уайтхолл официально утверждал, что военные действия против Китая носят не захватнический, а «воспитательный» характер и ни о каком свержении правящей маньчжурской династии в министерстве иностранных дел Соединенного Королевства никто всерьез не думает. Наоборот, уступчивость Цинов, видящих свою главную задачу в подавлении мятежников на юге, позволяла надеяться на благоприятный исход предстоящей военной кампании и удовлетворение насущных интересов Англии без «оперативного вмешательства» во внутриполитическое устройство Поднебесной.

«Мы сильно отстаём от Англии в своих претензиях к маньчжурам, – встал из-за стола Игнатьев и подошел к окну. – Они привыкли видеть в нас соседей, воспитанных, немногословных, и не считают нужным идти нам навстречу, а британцы бьют их почем зря и нагло диктуют условия. Интригу плетут так, как рыбаки сеть: чтоб порвалась, но не распустилась».

Лёгкий сквозняк вздувал шёлковые занавеси, приятно холодил лицо. Море катило пенные валы, и высоко-высоко в небе, на незримых качелях ветров, стремительно взмывали к солнцу чайки. Красивый парк, окружавший дворец, был ярко озарён небесным светом; магнолии и пальмы, смыкая свои кроны, превращали центральную аллею в тёмно-зелёный туннель, в конце которого были чугунные ворота, охраняемые двумя конвойными казаками. Сейчас в карауле стояли Беззубец и Шарпанов. Первого он узнал по лихо заломленной фуражке, а второго – по волнистому чубу цвета вороньего крыла.

Вдоль набережной благоухали розы, орхидеи и вовсе незнакомые цветы. Николай потянул носом воздух и явственно припомнил, как удивителен и благостен был запах My Мань: запах чабреца и липового меда!

Чтобы не предаваться любовной тоске, он решил прогуляться по городу: купить хорошего вина, приобрести столовые приборы (желательно из серебра) – для будущих приемов, да и вообще поближе познакомиться с Шанхаем.

Он уже выходил из комнаты, когда налетевший порыв ветра с треском захлопнул фрамугу, и на подоконник кусками посыпалась замазка.

От неожиданности Николай вздрогнул и задержался в дверях: сердце летуче пронзила тревожная боль. Какое-то недоброе предчувствие. Он машинально глянул на часы: было без четверти двенадцать, затем нарочно глубоко вдохнул, медленно выдохнул, чтоб успокоить дрогнувшее сердце, и велел Дмитрию сопровождать его.

Зайдя к консулу Гарду, он узнал, что полномочные послы: английский – лорд Эльджин и француз барон Гро, с чьим именем было связано насильственное подписание Тяньцзиньских договоров, задерживаются в пути из-за гибели парохода, на котором они собирались плыть вместе. Эта отсрочка их прибытия позволила Игнатьеву нанести визиты главнокомандующим союзническими армиями генералу Хоупу Гранту и Кузену де Монтобану, представиться английскому послу Фредерику Брюсу и его коллеге, французу Бурбулону. Фредерик Брюс, двоюродный брат лорда Эльджина, сухощавый блондин с тонкими губами и настороженностью во взгляде, сухо пожал протянутую ему руку и раздраженно сказал, что слишком загружен работой.

– К сожалению, я не имею времени для светской болтовни. Не далее как две недели назад мы пережили осаду города и до сих пор разбираем завалы скопившихся бумаг. Вы даже не представляете себе, что здесь творилось!

– Буду рад узнать подробности из ваших уст, – пропустил мимо ушей обидное замечание насчёт «светской болтовни» Игнатьев и слегка склонил голову, давая понять англичанину, что готов выслушать всё, что он скажет.

– О! – воскликнул Фредерик Брюс, не ожидавший такой кротости от русского посланника, и закатил глаза под лоб. – Охваченный паникой Шанхай спешно вооружался, но прежде запасался провизией.

Цены на рис и крупу росли столь стремительно, что в принципе уже никто не торговался. Чиновники, имевшие возможность, выехать из города, торговцы, давно распродавшие товары, их жены, наложницы, слуги – все устремились в порт, на корабли: торопились вывезти сокровища и деньги, спасти свою жизнь. За ними толпами бежали проститутки: страшились повстанцев, отъявленных головорезов, убивавших любого на месте. Кокотки всех мастей молили в один голос: «Возьмите нас с собой! Мы честно отработаем билет, любую стоимость проезда!» Матросы прятали их в трюмах, в угольных складах, потом носили им туда еду и воду – полными тазами. Златотелые бонзы в кумирнях замазывались глиной, дёгтем и смолой. Драгоценности монастырей маскировали, замуровывали в ниши, растаскивали по домам.

– И как же вы отбились? – с самым живым участием поинтересовался Николай, всем своим видом показывая, что вполне понимает тот ужас, который пришлось пережить иностранным дипломатам, до последнего не покидавшим город.

– Создали отряды самообороны, перегородили улицы, забаррикадировали посольства, а главное, – воодушевился Фредерик Брюс, – американцы и французы быстро организовали сотни наёмных солдат, вооружили их и двинули навстречу тайпинам.

Китайский болванчик, стоявший на столе, бессмысленно взирал на Игнатьева и кивал, как только англичанин затрагивал его. Трудно было представить, что здесь, в Шанхае, среди зелени и света, среди благоухающих цветов, под мерный, ровный плеск накатных волн, женщины панически заламывали руки и молили небо о спасении. Плакали дети, и тряслись от страха старики. Вспомнились слова командира эскадры Лихачева: «Важно сохранить остойчивость судна при любой погоде». Судя по рассказу Брюса, союзникам это удалось: они отстояли Шанхай для себя. Сохранили «остойчивость судна».

– Вы совершили подвиг, – с восторгом одобрения заметил Николай.

– К сожалению, – ответил англичанин и страдальчески поморщился, – мы потеряли много средств и времени: хуже всего – нехватка людей. Дела требуют постоянного моего присутствия. Я уже забыл, когда тщательно взвешивал все за и против, мы давно перешли с китайцами на язык ультиматумов, и я не имею ни малейшей возможности отвлечься хотя бы на день или два, избавиться от всех этих убийственных забот и отдохнуть. В этом смысле я чистосердечно завидую вам: Россия не воюет с Китаем…

– У нас нет серьёзных разногласий, – ответил Николай и выразил надежду, что с прибытием в Шанхай лорда Эльджина у его предшественника появится время для отдыха и «светской болтовни». Так и сказал: «для светской болтовни». А что? Пусть в следующий раз не забывается и знает: память у русского посланника отличная.

Фредерик Брюс насупился. Его враждебность не была наигранной, и он теперь не знал: скрывать её или прикинуться обиженным?

– Я думаю, – помедлив, сказал он, – лорд Эльджин объяснит вам вашу роль.

Расстались они более чем сухо.

Господин Бурбулон, посол Франции в Китае, ведший вместе с Фредериком Брюсом переговоры по утверждению Тяньцзиньских договоров с китайскими уполномоченными, принял Игнатьева намного любезнее, нежели англичанин, но показался самым заурядным чиновником, не столько думающем о деле, сколько довольствующимся своим должностным местом и королевским жалованьем. У него были приятные манеры, но говорил он медленно и как бы неохотно, с простудной, гнусавой растяжкой.

– Маньчжуры прислали в Шанхай своего уполномоченного Си Ваня. Он явно намерен добиться отмены многих статей договора. Во-первых, – возмущенно сказал Бурбулон, – он склонен к тому, чтобы лишить нас права появляться в Пекине, а во-вторых, объявил о запрещении консулам и торговцам углубляться внутрь страны.

– Это ультиматум.

– Ультиматум, – согласился Бурбулон. – В случае нашего отказа принять его условия Си Вань заявил о своем праве отказаться от Тяньцзиньских договоров.

– Это уже слишком, – заметил Игнатьев, начиная понимать озлобленность Су Шуня. – Я ведь тоже не сумел в Пекине подписать Тяньцзиньский договор.

Бурбулон кивнул.

– Си Вань ссылается на то, что уполномоченные, подписавшие договора, были так запуганы французами… что сами не знали, что подписывают.

– Один из них недавно отравился, – сообщил Игнатьев. – Принял яд.

– Ну вот, – развел руками Бурбулон, – если ещё и верховный комиссар Гуй Лян преставится, отдаст Богу душу, мы вообще оказываемся в тупике.

– Придётся снова воевать.

– Придётся, – подтвердил француз и шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее. – И знаете, о чём ещё Си Вань всё время говорит? – Его взгляд пытливо вонзился в Игнатьева. – Он похваляется тем, что Россия не смогла добиться от Китая территориальных уступок и теперь вы намерены просить «белых варваров», стало быть, нас, посодействовать в этом щекотливом вопросе.

Игнатьев едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. Су Шунь его опередил. То, что он держал в тайне, в одночасье становилось известно многим. Теперь нужно было срочно что-нибудь придумать, опровергнуть столь унизительное для России толкование его прибытия в Шанхай. Официально заявить, что у России с Китаем разногласий нет.

Вернувшись во дворец, он сразу же зашел к Уарду. В его манерах была открытость и естественность. «Мне кажется, – думал Игнатьев, пожимая руку гостеприимному американцу, – он способен глубоко чувствовать».

Расположившись в кресле, он рассказал Уарду о нелепых слухах, которые распространяет маньчжурский сановник, и передал ему текст своего обращения к союзническим послам.

– Вы давно знаете лорда Эльджина? – спросил Николай американца, когда тот ознакомился с текстом письма и отложил его в сторону.

– Его не любят, – уклонился от прямого ответа Уард, верно угадав, что интересует Игнатьева. – Всем отвратительно его высокомерие.

– Спесь умной не бывает, – заметил Николай.

– Лорд Эльджин слишком нервен, – откинувшись на спинку дивана, вытянул ноги Уард. – Так и готов вцепиться в глотку всякому, кто не согласен с ним и говорит не так, как ему хочется.

– Диктатор.

– Самодур.