Мой ангел

– Киселёва Анна Григорьевна. Та дама, с позволения сказать, которой ты треснула по башке прутом.

– Антон что ли? – вырвалось у меня.

– У вас там может и Антон, может и Антонина, – отмахнулся подполковник, – а у меня гражданка Киселёва. Так вот, Добролюбова, полежит твой любовничек Антон в лазарете месячишко-другой, оклемается и будет ещё лучше прежнего, покувыркаетесь вы с ним ещё, не переживай.

От этих слов меня передёрнуло, а к горлу подступила тошнота.

– Что не нравится, Добролюбова? – засмеялся Харлампиев и вышел из-за стола, – а ты думала, на курорт попала? Нет, Наденька, – оказывается он ещё моё имя помнил, а то всё Добролюбова, да Добролюбова, – здесь тебе не курорт. Многое ты ещё здесь повидаешь. Не думай, что всё на этом и закончится, нет. Антоном одним зона не исчерпывается, найдутся и другие. В тебе я, пожалуй, ошибался, ты действительно крепкий орешек, но ничего, здесь и не такие люди ломались, сломаешься и ты. Жить-то тебе здесь восемнадцать лет, я тебе срок скащивать не буду, а апелляцию подавать, поверь мне, гиблое дело. В твоём деле бабки замешаны, сто пудов. Я такие дела за версту чую. А где бабки, там никаких апелляций. Ладно была бы ты племянницей олигарха, выкрутилась бы, сюда даже не попала бы, а попала бы, так жила бы как в хоромах. А ты кто? Дочь врача и учителя? Таких здесь, пруд пруди, и никто за них не беспокоится. Потому что у родителей бабок нет. Думай сама. Нам с тобой жить ещё долго, я могу тебе эту жизнь скрасить, и Антона уйму, и других, а тебе и делать-то ничего не надо будет. Сам буду вызывать, никто и не заподозрит ничего. Думай. А чтобы лучше думалось, я посажу тебя в карцер на две недели. Наказание не ахти какое, если учесть, что ты двух людей покалечила, но ничего посидишь, успокоишься, на трезвую голову всё обдумаешь, а мы пока прутик на экспертизу свозим. Проверим, что там за отпечаточки остались. Так и твою подельницу выявим. Всё иди.

Меня отвели в карцер, или по науке, в помещение камерного типа. Сидела я там одна. Делать было совершенно нечего, только думать. Единственное, что хоть немного разнообразило мой досуг, были ежедневные прогулки по небольшому дворику. Длились они недолго, но всё же это было лучше чем ничего. Думала я и о словах гражданина начальника, хотя, конечно, далеко не всё время. Две недели закончились, и я вновь предстала пред грозными очами подполковника Харлампиева.

– Ну что, Добролюбова, надумала?

– Надумала.

– И что же ты надумала?

– То, что и раньше. Доносить ни на кого я не буду. Не в моих это правилах.

– Не в твоих правилах? – как-то подозрительно спокойно переспросил гражданин начальник, – что ж пусть будет по-твоему. Только запомни, я тебя предупреждал.

Он вздохнул, вышел из-за стола и подошёл к окну.

– Антон…, тьфу ты, пакость какая! Киселёва пролежит в лазарете дольше, чем мы предполагали. Ты ей какую-то кость в черепе сломала, хорошо хоть мозги не задела, если они есть у неё, эти мозги. Она могла и умереть, ударь ты посильнее, да ещё и рука её спасла. Хотя три пальца сломано, но что такое пальцы по сравнению с жизнью? Так что пока отдыхай. Месяц, а может и два. Когда Киселёва выйдет, она тебе отомстит, уж поверь мне. А я помогать тебе не буду, ты ведь мне не хочешь помочь.

Харлампиев отошёл от окна и опять сел за стол.

– Да, Добролюбова, ничего не хочешь про прут добавить?

Я помотала головой.

– Что ж, и это я предполагал. Крепкий ты всё же орешек, Добролюбова! Отпечатки на прутике, только твои. Других нет. Но ты действительно с самого утра не была в своей комнате, а когда дежурная мыла пол, прута там не было. Мистика какая-то. Как будто сам Господь Бог тебе этот прутик подложил! Ладно иди.

Я встала и подошла к дверям.

– Постой! Совсем забыл. Завтра к тебе мать на свидание приедет, готовься. Я мог бы и отменить свидание, учитывая твоё поведение, но…, впрочем ты всё равно мою доброту не оценишь. Иди.

От его слов у меня радостно запрыгало сердце. Мама! Наконец-то я пообщаюсь с родным человеком. Но вместе с тем в сердце поселилась какая-то неясная тревога. Почему мама? А где папа? Если бы они вдвоём приехали, то наверное гражданин начальник сказал бы: родители. Что-то тут не так. Но, впрочем, радость от приезда мамы была гораздо сильнее, и весь вечер у меня было хорошее настроение.

Мои сокамерницы отнеслись к моему появлению настороженно. Может быть они думали, что я какая-то психопатка? Правда, только что на воле человека замочила, да сюда не успела попасть, как двоих покалечила. Но я вела себя спокойно, со всеми была вежлива, поэтому они тоже быстро успокоились. Правда со мной все старались не разговаривать, только Катя один раз ободряюще улыбнулась.

На следующий день меня отвели в комнату для свиданий. Мама приехала одна. Я сразу же заметила, как она осунулась и почернела, что ли.

– Здравствуй, доченька!

– Здравствуй, мамочка!

Мы обнялись.

– А где папа, почему он не приехал?

– Не смог, у него там какие-то срочные дела в поликлинике.

Мама как-то виновато потупила глаза, когда говорила это, и я сразу почуяла неладное.

– Мама, ты же не умеешь врать, зачем пытаешься?

– Я не вру, – попыталась убедить меня мама.

– Мама! Ещё раз спрашиваю, что с папой? Где он?

Мама тяжело вздохнула и сказала:

– Доченька, ты только не переживай, с папой всё будет в порядке. Врачи говорят, что его здоровью уже ничего не угрожает…

– Что с ним?!

– Он сильно переживал, когда тебя увели из зала суда. Сильнее чем я, наверное. Ночью у него случился приступ. Я вызвала скорую, его отвезли в больницу. В общем у него случился инфаркт.

– Господи! – выдохнула я.

– Не волнуйся, кризис миновал, он быстро поправляется, скоро его выпишут.

– Что же это такое? – едва смогла вымолвить я, – что это за напасти на нашу семью навалились? Одно горе за одним, может сглазил кто?

– Я уже думала об этом, – призналась мама, – ходила к бабке одной, но та говорит, что вроде бы никто. Сказала наоборот, нас охраняют могучие силы.

– Да уж, где же эти силы?

Мы поболтали ещё немного, а потом время свидания закончилось, и мама уехала. Я пошла к себе в комнату, где рассмотрела передачу, что она мне принесла. Шерстяные носки, свитер, а также продукты: печенье, яблоки, сгущёнка. Вещи я спрятала, а продукты честно, поровну разделила с соседками. Похоже этого никто не ожидал. Думаю, все считали меня каким-то зверем. А подруги Антона, которые не попали в лазарет, завидев меня старались побыстрее скрыться. Вот как работает на нас репутация. Скажи мне кто-нибудь полгода назад, что на зоне все будут бежать при моём появлении, я бы посмеялась над этой шуткой, а вот теперь…

Вечером меня опять вызвали к Харлампиеву.

– Ну что, Добролюбова, – начал он, едва я зашла к нему в кабинет, – нажаловалась мамочке?

– На кого? – не поняла я.

– На кого! – передразнил гражданин начальник, – на меня понятно! Начальник зоны такой зверь! В карцер меня посадил, Антона на меня натравливает! Нажаловалась?!

– Зачем? – удивилась я, – зачем мне на вас жаловаться?

– Ну как зачем? Мама пожалуется куда-нибудь, сюда нагрянет проверка, глядишь и меня выгонят. Только вот не факт, что другой начальник будет лучше. Подумай, Добролюбова.

– Да не жаловалась я никому! – я уже начала выходить из себя.

– Не жаловалась? – теперь уже удивился подполковник, – а почему?

– Во-первых, не привыкла, привыкла свои проблемы решать сама. Во-вторых, зачем мне лишний раз расстраивать маму? У неё итак проблем хватает. В-третьих, у меня и в мыслях ничего такого не было. Вы ведь мне ничего плохого не сделали. В карцер посадили за дело, маму на свидание пустили. Я тоже доброту помню.