Просветленные рассказывают сказки. 9 уроков, чтобы избавиться от долгов и иллюзий и найти себя

Но брат Пон не обратил на мою реплику внимания – как всегда, когда я говорил откровенную глупость.

– Много места в тебе занимает твое собственное я, надо его уменьшить, иначе ты лопнешь. То, что ты считаешь собой, то, что полагаешь своим, просто распирает тебя. Слабительное духа нужно тебе как воздух.

– Чтобы меня пронесло прямо здесь? – спросил я.

– Тихо! Слушай! – монах поднял руку, и я прикусил язык. – Обычный человек, не способный зреть истину, видит материальную форму и думает так: «Это мое, это я». Затем он ощущает нечто радостное или печальное и тоже думает «это мое, это я». Приходят ему в голову мысли, и на их счет он снова убежден – «это мое, и это тоже я», совершает поступки и их оценивает точно так же, возглашая про себя «и это мое, и это ведь тоже я». Осознает все это и к осознанию прилагает печать, на которой вырезано «это мое, это я». Все увиденное, услышанное, узнанное, пережитое, найденное – для него всего лишь «я». Подумай над этим несколько минут, а потом можешь задавать вопросы.

Брат Пон замер, словно вообще перестал дышать, а я попытался напрячь мозги. Только вот после тяжелого дня на жаре ничего особенного у меня не получилось, мысли шевелиться отказались.

– А что, не нужно ничего узнавать, переживать, думать или чувствовать? – осведомился я, поняв, что на оригинальные вопросы я сегодня уже не способен.

– Почему? – брови монаха поднялись. – Не нужно считать все это собой, своим, «я». Человек же другого типа полагает: «Внутри этой формы, внутри того, что я думаю, ощущаю, осознаю и делаю, кроется мое настоящее „я”, и оно сохранится после смерти. Вечное, неизменное, то, что не подвержено влиянию этого грязного обыденного мира…»

Много места занимает твое собственное я, надо его уменьшить, иначе лопнешь.

– И кто же прав? – спросил я, поскольку решил, что раз уж мне позволили спрашивать, то надо этим пользоваться.

– Никто, – сказал брат Пон. – И то и другое мнение не имеет никакой ценности.

– Но почему?

– Все эти мнения покоятся на единой основе, на одной и той же ложной вере в «я». Не имеет значения, с чем именно оно отождествляется, с телом или мыслями, с высоким положением и богатством или с полупрозрачной душой, прячущейся где-то между кишок.

– Но чем душа-то плоха? Может быть, она и вправду есть? – поинтересовался я.

Не то чтобы я на самом деле верил в нечто подобное, но привык думать, что нечто от меня останется и после смерти, некая сущность, которая будет помнить и ценить все, происходившее со мной.

– Тот, кто верит в душу, почему-то считает, что она принадлежит ему, тому Джону Смиту, который именно сейчас ходит по земле, ест гамбургеры и пьет кока-колу. Он убежден, что душа будет точно такой же, как он, ну разве что без больного зуба, прыщей и поноса, – брат Пон хмыкнул. – То есть для него душа началась в момент рождения тела. Иными словами, прошлое конечно, зато будущее – бесконечно. Получается так? Подумай.

Думать не хотелось, хотелось уйти к себе, немного полежать, и я по привычке бросил взгляд на запястье, где должны быть стрелки часов, которые видно и в темноте. Только сделав это, я осознал, что и часы, и сотовый, и почти все личные вещи у меня отобрали.

Судя по смешку, монах заметил мою попытку узнать время.

По лицу прокатилась горячая волна, я понял, что краснею. Неудобная одежда, скудная пища, идиотские разговоры, глупые изнурительные задания – для чего я вообще сюда явился, что я тут делаю?

– Ты ищешь свободы, – сказал брат Пон. – И нет, я не читаю твои мысли, не бойся. Просто ход их очевиден для того, кто и сам проходил этим путем и провел по нему не одного ученика.

Я угрюмо промолчал.

Да, в Тхам Пу я приехал не из прихоти: жизнь моя, недавно такая приятная, упорядоченная и стабильная, превратилась в настоящий ад, развалилось все, от личных дел до отношений с родней, здоровья и бизнеса. И тогда я вспомнил о странном монахе, с которым столкнулся во время виза-рана в Нонгхае, бросил все, отправился сюда.

Вот только ждал чего-то совсем иного.

– Прошлое конечно, будущее бесконечно – так думает обычный человек, – проговорил брат Пон тихо, почти ласково. – Для того же, кто стремится к освобождению, все обстоит наоборот: прошлое бесконечно, а будущее имеет четкую границу.

– Бесконечно – это прошлые жизни, которые якобы были? – я не пытался скрыть раздражение.

– Не обязательно. Даже нынешняя твоя жизнь, которая определенно имеет место… – он хихикнул, – предлагает неисчерпаемое богатство опыта, колоссальный его объем. Любой день, даже самый скучный, если разобрать его по мгновениям, богат открытиями, радостями, впечатлениями. Просто ты разучился ценить эти радости и открытия. Вспомни, вспомни, как все было иначе в детстве!

В голосе монаха прозвучал приказ, и я словно провалился в прошлое.

Туристическая база в лесу, куда меня привезли родители, работавшие на оборонном предприятии: невыносимо сильный запах хвои, шишки-солдатики, из которых мы с другом Пашкой строили македонскую «черепаху» и рыцарский клин, огромный кузнечик в траве, искрящееся в воде солнце, горячий песок на пляже, вкус жареных со сметаной грибов… один день, всего один день! А если разобрать на такие частички хотя бы несколько месяцев, то просто утонешь во впечатлениях!

– Да, – прохрипел я, облизав пересохшие губы. – А будущее?

– Будущее ограничено нирваной. Там, где есть нирвана, время не существует. Остается только пространство.

Это я не совсем понял, но решил не уточнять, поскольку несколько лет назад прочел книгу о теории относительности и помнил, что там, где речь идет о времени и пространстве, ум за разум может зайти и безо всякой нирваны.

– И на твоей дороге к свободе стоит твое собственное, раздутое «я», – заговорил брат Пон после небольшой паузы, дав мне немного прийти в себя, вернуться из прошлого. – Ты веришь, что оно существует, но на самом деле это не так.

– И если «я» не существует, то что существует?

– Сознание, – сказал монах.

– Но к чему оно крепится? – спросил я. – Разве не к «я»? Разве оно не мое?

Брат Пон рассмеялся и ударил себя ладонями по коленям.

– Не ломай голову, об этом нам с тобой еще рано говорить, – заявил он. – Бесполезно. Ты не поймешь.

Я почувствовал себя уязвленным, но постарался этого не показать.

– Всему свое время, – продолжил монах. – Как сказал Будда, отвечая на вопрос одного брахмана… «Можно говорить о поэтапном обучении и поэтапной практике в том, что касается моего учения и моей дисциплины. Как умелый объездчик лошадей, выбрав породистого коня, начинает дело с того, что приучает его к удилам, а затем приступает к другим тренировкам, – так же и я, выбрав поддающегося обучению индивида, начинаю его обучение с первых шагов, относящихся к добродетельному поведению». Именно поэтому ты здесь… – он повел рукой, указывая на прячущийся во тьме Тхам Пу, маленький, запущенный ват, в котором было всего три монаха. – Где нет искушений. «Когда освоено добропорядочное поведение, приходит время обуздания и самонаблюдения, бдительности и мудрости, за ними – период овладения чувствами, мыслями и всем прочим, устранения омрачений; поиск истинного бесстрастия. Исключительно таково мое наставление для тех, кто готов слушать, но не достиг совершенства».

Прозвучало это достаточно занудно и неинтересно, и я загрустил.

– А может быть, вы помолитесь или еще что-нибудь сделаете, чтобы все у меня наладилось? – предложил я. – Чтобы сознание мое стало чистое, а жизнь хорошая, ну вот как раньше, только еще лучше и без этих гнусных проблем. Почему так нельзя?

Брат Пон захохотал от души, громко, и ему из темноты ответило неожиданно гулкое эхо.

Чистота и скверна едины в одном. Одному другого не очистить.

– Нет, – сказал он, успокоившись. – Сам человек совершает зло и очерняет себя. Отвращает зло от себя он тоже сам и сам себя очищает. Чистота и скверна едины в одном. Одному другого не очистить.

Это явно была цитата из ужасно мудрого и древнего текста, но мне в тот момент она показалась до ужаса банальной.

– Всему свое время, – сказал брат Пон. – Сейчас же для тебя настало время отдыха. Пользуйся.

*** На следующий день монах разбудил меня ни свет ни заря, постучав в стену крохотной хибары, ставшей для меня жилищем. Я вздрогнул и вывалился из удивительно живого сна, где я гонялся за самим собой по извивающимся, будто живым коридорам, натыкаясь на вещи из разных мест и времен, от детства до переезда в Таиланд.

– Доброе утро, – сказал брат Пон, должно быть услышав, как я завозился. – Как спалось?

– Хорошо, – соврал я, ответив на приветствие.

– Тогда выходи, займемся делом, пока ты свеж и бодр.

Я не чувствовал себя ни свежим, ни бодрым и напоминал скорее дремотный набор находящегося в ступоре рассудка, слипающихся глаз, вялости во всем теле, ноющих мозолей и саднящей обгорелой макушки.