Закон подлецов

– Как же так? – все еще не веря, что такое может быть, произнесла Александра, забыв в тот момент, что и сама, никогда и ничего не то что незаконного, но даже и просто предосудительно не совершившая, тоже оказалась за тюремной решеткой по чьей-то злой воле.

***

– Ну вот что, Шурочка, – Саша аж вздрогнула, услышав такое обращение: Шурочкой ее в семье называл только отец. – Ты меньше о чужих бедах думай, тебе о себе позаботиться надо. Давай-ка спать укладывайся, подъем завтра в шесть, и день тебе предстоит нелегкий.

– Да мне еще психологический тест заполнить надо, предупредили, чтобы к утру было готово.

– А, ну ладно, давай по-быстрому заполним, помогу тебе.

Вопросы теста были вроде и простенькие, но с явным подтекстом. Только вот с каким именно подтекстом, Саша, измученная и уставшая, сразу понять не могла. Впрочем, ее уже многоопытная соседка моментально внесла ясность.

– Ты хоть отдаленное представление о психологии имеешь? – спросила она Сашу.

– Я училась психологии.

– Ну, тогда сейчас все поймешь. Этот тест не что иное, как допрос, даже можно сказать – психологический обыск. Вот, к примеру, вопросы: «кто главный человек в вашей жизни?», «кому вы больше всего доверяете?», «ваши страхи?», ну и подобные – вроде бы вопросы, а на самом деле ловушки. Следователю на эти вопросы мало кто отвечать захочет, а на вопросы теста многие как на игру реагируют и катают от души. А психологическое состояние зэков тоже не последнюю роль играет. Каков характер – спокойный или агрессивный, есть ли склонность к суициду и прочее. Если двумя словами, то выясняют эмоциональную стабильность человека. После заполнения эти анкеты маркируют тремя цветами: зеленым, желтым и оранжевым. Зеленый – психологически устойчив, желтый – среднее состояние, оранжевый – опасный для общества и для себя.

***

В шесть часов утра, как обычно в СИЗО, прозвучала команда «подъем». Женщин, кроме дежурной по камере, вывели «на коридор». Охранницы камеру обыскали. Забрав у Александры заполненные листочки теста, ей разрешили вернуться в камеру. Едва закончили завтрак, Саша так и не смогла себя заставить прикоснуться к этой мерзости, ее вызвали: «Лисина, с вещами на выход». Екнуло сердечко, неужели сейчас закончатся все мучения и ее отпустят домой, к детям. Но, как выяснилось, просто перевели в другую камеру.

Она оказалась точно в такой же «хате» – метров двенадцать, не больше, каменные стены сплошь покрыты плесенью, койки-шконки в два этажа. Накурено, хоть топор вешай. К ней вразвалочку приблизилась плотная, средних лет женщина с копной густых и кудрявых иссиня-черных волос.

Новичков, особенно переведенных из другой «хаты», здесь встречали настороженно, опасаясь стукачей и провокаторов. Узнав, кто такая новенькая, черноволосая и себя назвала – Надька-цыганка. И тут же объявила:

– Раз ты у нас новенькая, то сегодня без очереди дежурить будешь, такой порядок. Бери давай тряпку и – за уборку, да мой как следует, – и она, как чему-то очень веселому, оглушительно расхохоталась.

«Нелегко тебе здесь будет. Ты девочка домашняя, образованная, привыкла совсем к другой жизни. Но надо выживать, а поэтому стисни зубы и терпи. Запомни главное – живи жизнью камеры, иначе затопчут, – вспомнила Саша вчерашние наставления Аллы Борисовны. – Унижать себя не позволяй, но и гонор без нужды не проявляй». Поняв, что ей сейчас устраивают проверку, Саша улыбнулась, открыто и спокойно произнесла:

– Раз такой порядок, значит порядок для всех. В чужой монастырь со своим уставом не лезут, да я и не собираюсь. Где тут у вас тряпки?

Засучив рукава, она взялась за дело. Тщательно протерла повсюду пыль, приступила к мытью полов. Уже через полчаса сколиоз подал первый сигнал, с каждой минутой боль только усиливалась. А предстояло еще самое для нее трудное – вымыть полы под кроватями. Поняв, что изогнуться таким образом она просто не сумеет, больная спина не позволит, Саша придумала выход из положения. Она расстелила на полу перед кроватями несколько газет, осторожненько, хотя каждое движение давалось невероятными усилиями, с выступившими на глазах от боли слезами распласталась на этих газетах с мокрой тряпкой на вытянутых руках.

– Стоп! – раздался громкий окрик Надьки-цыганки. – Так дело не пойдет. Что мы, девки, не люди, что ли? Видно же, что девчонка не придуривается. Оставь, Сашка, тряпку, без тебя домоем.

Саше припомнилось, как когда-то отец рассказывал: «Цыгане – люди очень интересные, своеобразные. Каждого нового человека они себе рисуют в черных красках, а потом, когда узнают поближе, начинают белых красок добавлять». Она еще совсем маленькая была, когда это слышала, а надо же, запомнила дословно.

***

Вечером отворилась дверь камеры и конвойная впустила в «хату»… Василису Дунаеву собственной персоной. Увидев Сашу, она обрадовано бросилась к ней. Девушки обнялись так, словно близкие подруги, не видевшиеся много лет и истосковавшиеся друг по другу.

Василиса поведала, что когда их вместе привез сюда автозак, то выяснилось, что в суде ей не выдали какую-то сопроводительную бумагу, без которой тюрьма принять ее ну никак не могла. Пришлось отправляться в обратный путь, получать эту чертову сопроводиловку, снова трястись чуть не двести километров от Москвы до Макарьевска. Рассказывая свою эпопею, Василиса что-то, не прерываясь, мастерила. Изготовив какую-то мудреную спираль, она приготовила в чайнике сосиски (и откуда они только взялись?!), и были они, после невыносимо вонючей тюремной баланды, такими вкусными, что Саше казалось – ничего вкуснее она в жизни не ела.

Глава пятая

Выйдя от Патрона, генерал Мингажев отправился в один из спальных районов Москвы, где в старой, все еще ждущей реновации хрущобе дожидался его верный и преданный человек, пожалуй, самый верный и самый преданный, что были в окружении Марата Дамировича Мингажева за все долгие годы его службы.

***

…«Есть в Союзе три дыры – Термез, Кушка и Мары» – этот назойливо навязавшийся стишок повторял и повторял, лежа на жесткой койке плацкартного вагона, выпускник школы милиции Андрей Прутков, отправляясь по распределению как раз в одну из этих «дыр» – приграничный Термез. Прутик, как называли его однокашники, был обижен на начальство, на судьбу, на все на свете за то, что обошлись с ним, как он полагал, в высшей степени несправедливо, сослав в этот Богом забытый край. «Но ничего, он им (кому «им», он и сам толком не знал) всем покажет, узнают еще, кто такой Андрей Михайлович Прутков. Дайте срок, еще и в столицу на белом коне въедет.

И он показывал. Надо отдать должное, оперативной смекалки, какого-то особого чутья на ситуацию, расторопности и служебного рвения было ему не занимать. Как не занимать и беспринципности, когда он выполнял, не задумываясь и не обсуждая, приказы начальства. И все же однажды чутье его подвело. Хотя… Как посмотреть, ведь не зря же сказано – не было бы счастья, да несчастье помогло.

Случилось это ночью, во время дежурства капитана Пруткова по отделению. Пэпээсники приволокли пьяного, правда, очень прилично одетого мужика с дорогим кожаным портфелем. Никаких документов у него при себе не было. Себя он назвать категорически отказался и, потребовав уединения с дежурным офицером, стал диктовать капитану какой-то номер телефона, с тем, чтобы тот немедленно связался с неведомым абонентом – там ему, дескать, все объяснят. Прутков номер записал, но звонить сразу не стал, а задержанного отправил в «обезьянник». Что там потом произошло, долго и лживо объясняли сержанты, которые, ссылаясь на то, что им было оказано сопротивление, пинали бедолагу с особым остервенением.

Только часа через два Прутков наткнулся снова на номер телефона, записанный в настольный ежедневник, и решил все-таки позвонить. После первого же гудка в телефонной трубке раздался властный голос: «Представьтесь», – и так это слово было произнесено, что ослушаться не посмел. Назвав себя по всей форме, так и не осмелившись спросить, с кем говорит, он изложил суть дела, ответил на вопрос, как выглядит доставленный, и услышал: «Сейчас к вам подъедут». Минут через пятнадцать вошли двое в штатском, но такого вида и выправки, что сомневаться в их принадлежности к грозной службе не приходилось. Впрочем, тут же они эту свою принадлежность и подтвердили, предъявив удостоверения в красных кожаных обложках. Через минуту ворвался в отделение и начальник, подполковник, позже и генерал, начальник областного управления, приехал. Сержантов, в наручниках, увезли, Пруткову велели писать рапорт обо всем происшедшем.

Днем капитана взывали в отдел кадров того ведомства, где он служил, и кричали так, что даже слова разобрать было сложно. Хотя понял капитан из матерного, в основном, крика, что на этом, в лучшем случае, карьера его закончена. Что ждет его в случае худшем, и думать было страшно.

Что и говорить, все могло закончиться для Пруткова весьма скверно, не окажись в ту пору с инспекторской проверкой в Термезе подполковник Мингажев. Возглавлял он тогда инспекцию личного состава, которую сами менты с опаской, но и не без сарказма называли «гестапо». Чем-то главного «гестаповца» капитан заинтересовал, беседа их длилась больше часа, продолжалась бы, наверное, и дольше, но столичный подполковник спешил в аэропорт. Капитан его провожал, не позволив к чемодану даже притронуться, и самолично занес багаж в самолет, благо служебное (пока еще служебное!) положение позволяло.

Через неделю капитан милиции Андрей Михайлович Прутков убыл в распоряжение отдела кадров управления внутренних дел необозримого сибирского края, на территории которого могли разместиться Бельгия, Франция и сколько-то там Швейцарий. После этого никто никогда о капитане ничего не слышал. И понятное дело, что никому и невдомек было, что отправился капитан не в сибирскую ссылку, а долетел только до ближайшего от Термеза крупного города, откуда прямиком отправился в белокаменную столицу.

Мингажев, беседуя с капитаном Прутковым, безошибочно определил главное – никаких моральных устоев для этого человека не существует. Он будет выполнять приказ, не задумываясь ни о чем, кроме того, что приказ должен быть выполнен. А уж какими средствами и какой ценой – значения не имеет.

***

Именно Андрей Михайлович Прутков, ставший к тому времени подполковником, хотя как выглядит милицейская форма давно уж позабыл, ждал сейчас на конспиративной квартире своего шефа и благодетеля – генерала Мингажева. За все эти годы, Марат Дамирович, сделавший головокружительную карьеру, ни разу не пожалел о своем выборе. Генерал не ошибся – Прутков служил не родине, не системе; не задумываясь о таких «глупостях», как данная когда-то присяга, честь и совесть, он служил одному человеку. Служил верой и правдой, если, конечно, в действиях мерзавца и негодяя может быть хоть какая-то правда.

***

Тем поздним осенним вечером, возвратившись после аудиенции с Патроном, генерал посвятил клеврета во все подробности своего коварного замысла.

– Хотят Аникеева – получат Аникеева. С ним почти все ясно, детали отработаешь. Кстати, пока не забыл: уточни, чем он так сумел насолить нашей уважаемой Екатерине Всеволодовне. Насколько я знаю, на самоубийцу этот деятель не похож, встать попрек дороги у Заклунной – надо совсем больным быть, Катька-стакан обидчиков не прощает, – при своем верном подручном генерал в выражениях не стеснялся и «эзоповым языком» себя не обременял. – Но это все детали, вернее сказать, шаги, которые нас должны привести к главной цели, – и Мингажев многозначительно произнес: – Михей…

Открыл стоящий на комоде сигарный ящик, достал оттуда сигару, качеством ничуть не уступающую той, что недавно курил влиятельный хозяин загородного дома, умело ее обрезал и раскурил (а ведь утверждал хитрец, что в сигарах ничего не смыслит!) и повторил произнесенное не далее как пару часов назад: – В порошок сотру! И имей ввиду, Прутик, – каким-то неведомым, одному ему известным образом узнал он юношеское прозвище Пруткова и никак иначе его с тех пор не называл, – никаких других заданий, пока с этим не справишься, у тебя нет.

***

…Со школьной поры была Катюша Заклунная всеобщей любимицей. В лучшей ученице класса не чаяли души учителя, певунью и выдумщицу обожали подружки. В старших классах – комсорг школы, в институте – секретарь комсомольского бюро с первого же курса. Вот только прозвище у комсорга и активистки подкачало, хотя сама в том и виновата. На студенческих посиделках, или собравшись у костра всем стройотрядом, она звонче всех кричала: «Никаких рюмок, бокалов и фужеров. Оружие пролетариата – камень, посуда комсомольца – стакан». Так и пошла по столбовой жизненной дороге Катька-стакан.

Со временем Екатерина Всеволодовна Заклунная, пройдя закалку райкома, а потом и горкома комсомола, перебралась из маленького зауральского городка сначала в краевой центр, а потом и в столицу, где поначалу три года совершенствовала свое образование в самом престижном для всех партийных функционеров закрытом учебном заведении, откуда и вышла со степенью кандидата наук. В свое время питомцев этой учебной партийной «псарни» пестовал и опекал не кто-нибудь, а сам Михаил Андреевич Суслов, серый кардинал ЦК КПСС и идеолог «всемирного коммунизма». Выпускники разлетались по городам и весям необъятной страны, к управлению которой их и готовили.

Дальнейшая карьера Заклунной напоминала провозглашенный французским аристократом Пьером де Кубертеном олимпийский девиз: «Быстрее, выше, сильнее». Стремительно, уж быстрее некуда, все выше и выше поднималась Екатерина Всеволодовна по карьерной лестнице, становясь все сильнее и сильнее. Партия и правительство испытывали ее на прочность и за границей, и в своем отечестве. Из некогда готовой выполнить любое задание комсомолки превращалась она в повелительницу, уже отдающую собственные, не подлежащие обсуждению приказы. Политика, как известно, дело грязное. Невозможно, стоя у воды, ног не замочить, как невозможно оставаться объективно порядочным человеком, занимаясь политикой.

На каком-то приеме представлен ей был довольно импозантный мужчина, про которого шепнули, что Николаю Архиповичу Аникееву «земли половины области принадлежат». Заклунная давно уже подумывала, что пора бы и дом, соответствующий ее положению, выстроить, чтобы было где спокойно старость провести. И не просто дом, дом-то у нее, разумеется, был, да и не один, а как бы это поточнее выразиться – имение. Где вольготно могли бы разместиться, и для жилья, и для отдыха, многочисленные чада и домочадцы, внуки и правнуки…

На следующий же день Николай Архипович был приглашен то ли к помощнику, то ли к референту вельможной дамы. Давненько уже не приходилось ему общаться с помощниками, но делать было нечего – отправился. После долгого разговора, изобилующего намеками и недомолвками, Аникеев уразумел, что сановная дама желает приобрести землицы, и притом немало, по цене к тому же сугубо символической. Оно бы, конечно, лучше и вовсе бы не платить, но, к великому сожалению, принимать подобные подарки, в силу занимаемого положения, Екатерина Всеволодовна, будучи человеком исключительной принципиальности, не может себе позволить.

Слова, которые произносил Аникеев по дороге в офис, не то, что бумага, бетон бы не вынес – покраснел. Знай Николай Архипович, чем обернется и как ему аукнутся его амбициозность и жадность, которая, как известно, не одного фраера сгубила, он бы эту землю, да еще столько же добавив, умолял, стоя на коленях, принять от него в дар. Но человеческая жадность, как и глупость, границ не имеет.

Говорят, только дураки учатся на собственных ошибках, а умные – на ошибках чужих. Вспомнить бы Аникееву совсем еще недавнего столичного градоначальника, которого в шутку «Мэр в кепке» называли. Уж на что был могуч и всесилен, а не разглядел в скромном питерском чиновнике будущую птицу высокого полета, пожадничал, да и на слова при этом был не сдержан. А в итоге не в отставку ушел даже, а изгнан был в толчки. И не один, а вместе с супругой своей, самым что ни на есть, как мэр с телевизионных экранов уверял народонаселение, расталантливым бизнесменом всея Руси.

Но не пошел Аникееву впрок урок опального мэра. Земля, оформленная по документам, предоставленным помощником, была выделена именно в таком количестве и по той цене, которые требовались. Но когда специалисты, коим надлежало на этой земле строить, ознакомились сначала с документами, а потом и на месте побывали, то к выводу пришли однозначному и неутешительному: здесь не то, что дом – собачьей будки не построишь – сплошь болота.

Заклунная пришла в ярость, хотя внешне ничем своего негодования не проявляла. Но на ближайшем заседании, где руководители соответственного ранга присутствовали, гневно потребовала «навести, наконец, в стране порядок с разбазариванием государственной земли».

– Что говорить о землях, допустим, Сибири или Дальнего Востока, когда здесь, у нас под носом, разворовали всю подмосковную землю. Куда смотрят правоохранительные органы?! – возмущалась Екатерина Всеволодовна, и даже генпрокурору погрозила наманикюренным пальчиком, она и это себе в запале праведного гнева позволила. И потребовала при этом со всей строгостью наказать расхитителей.