Донбасс для «чайников». Не Украина и не Русь, боюсь, Донбасс, тебя, боюсь!

Рождение «Забоя»

В 1923 году на соляных рудниках Бахмута работал доктор Лев Борисович Шварц – крещенный еврей из Казани. И был у него сын Евгений, тоже, кстати, крещенный, и истово считавший себя русским.

Русский сказочник Евгений Шварц, основатель литературного процесса в Донбассе, http://www.anews.com

Настолько русским, что, получив погоны прапорщика императорской армии, не смог от них отказаться даже в 1918 году, и записался в Добровольческую армию, участвовал в знаменитом Ледяном походе, был ранен при штурме Екатеринодара, что и спасло его от гибели в последующих жестоких боях с красными, а для русской драматургии был спасен один из ее наиболее оригинальных творцов. Шварц покаялся перед Советской властью, и был прощен. Работал в Ростове, перебрался в Петроград, примкнул к литературной группе «Серапионовы братья», в которую, входили будущие «звезды» русской советской литературы – Замятин, Зощенко, Федин, Тихонов, Лунц, Слонимский.

В этой компании, формально направляемой Замятиным (который скоро эмигрирует из Советской России) и уже расстрелянным, но, конечно, незримо сидящим среди «Серапионов» Николаем Гумилевым, был еще один боевой офицер – Михаил Слонимский, с которым Шварц сдружился – свой брат прапорщик из вчерашних гимназистов. Но был среди них и постарше годами и чином – бывший капитан царской и полковой адъютант Красной армий Михаил Зощенко. Ему принадлежит самое четкое определение «серапиона»: «Я не коммунист и не монархист, не эсер, а просто русский».

Принципы принципами, но не забудем, что время было голодное. Нет, не так, – зверски голодное. И тут Шварц вспоминает своего старого отца, который служит врачом на соляных рудниках в Донбассе. «Миша, – говорит он другу Слонимскому, а поедемте в Донбассе, в Бахмут, поселимся у моего отца, старик будет рад, к тому же там есть такое понятие, ка полный паек, мы сможем там писать рассказы, не отвлекаясь на чекистские облавы…»

И они поехали. Но голод на Донбассе был не менее жестоким, и друзьям пришлось думать о заработке. И тут им повезло – в Донбассе, в котором до революции не выходила ни одна газета, открылось сразу несколько. Одна из них, с говорящим названием «Кочегарка» как раз в Бахмуте. Руководство газеты носилось с идеей приобщать к большой литературе массы трудящихся, издавать какое-нибудь литературное приложение. И тут – нате, как подарок небес являются в контору сразу два писателя. Да еще из революционного Петрограда, товарищи!

Так в Донбассе появился свой литературный журнал. Верней, поначалу это был альманах. Как мог он называться в краю освобожденных углекопов? – конечно, «Забой». Очень жаль, что совсем скоро его переименовали в безликий «Литературный Донбасс», а в хрущевский времена и вовсе окоротили, дав «оригинальное» имя – «Донбасс».

Его уже нет, этого прекрасного «Забоя», но в истории донбасской писательской организации навсегда остался примечательный факт – зачинателем ее деятельности был сказочник Шварц, сотворивший первое из своих «Обыкновенных чудес». Потом, уже в тридцатых здесь работал Борис Горбатов. А потом, а потом, по правде, уже громких имен не было в нашей краевой литературе. А если и появлялся кто, партийная машина бездушного и начетнического отношения к культуре, ломала его через колено. И такие самобытные литераторы как Ионин, Володин, Мартынов испытали это на своей шкуре в полной мере… Но об этом в другом месте. Нам пора в Краматорск, друзья мои!

Письма Новороссии: Борис Горбатов

    15 ноября 1927 г.
    Артемовск (Бахмут)
    Сталинская область, УССР

Моя золотая, хорошая, любимая, чудесная Шурка!

Твое письмо, как солнечный луч в хмурую комнату.

Впрочем, это и буквально, было так:

Хмурая, грязная комната редакции… Грязная потому, что в ней я работаю, хмурая потому, что осень, много работы и прочее…

На столе «три целые ножки, под четвертую кирпич подкладывается», на столе невообразимый хаос. В этом хаосе – властитель я! И утонув в бесконечных стихах, потрясая чьей-то поэмой и отчаянно горланя… распекаю одного из «забойцев», который стоит тут же со своими стихами. Виновен он в том, что пришел в очень нехорошую для меня минуту, сегодня я еду в качестве корреспондента «Всероссийской кочегарки» на военные маневры в Одессу, и поэтому должен работать (какой позор!). Я потрясаю его стихами и ору:

– Опять о любви? Что вы все о любви пишете? Только вам и тема, что любовь. (Я имею право ругать его: вчера ведь я напрасно ждал его, письмо, и не дождался, поэтому я против всех счастливых влюбленных!).

– Опять о любви? Довольно!

И только я уж собрался произнести убийственное «не пойдет!», как раздался возглас:

– Почту принесли!

Я бросился за почтой и, выхватив твое письмо, ринулся мимо ошеломленных поэтов в свою комнату, влез на подоконник и начал читать.

После того, как я прочел твое чудесное, теплое и ласковое письмо, – мне вдруг показалось, что солнце, собственно, довольно весело заглядывает в комнату. К моему удивлению, под окнами моей комнаты оказался цветник, которого я уж давно не замечал.

И когда я слез с окна и подошел к робко вздыхавшему поэту, я ласково ему улыбнулся и сказал:

– Так о любви, Федечка? Ну, даешь про любовь! И принял его стихи. Помог ему их обработать и все время смеялся, как ребенок.

Весь сегодняшний день у меня под знаком твоего письма. Я весел, беспечен и счастлив. Помнишь, как мы с тобой хохотали (часто даже без причины) по вечерам? Помнишь, ты этому удивлялась к все-таки не могла сдержать смех?!

Я знаю отчего мы так хохотали. Оттого, отчего я и сегодня весел, добр и баловен. От любви, от счастья – счастье оттого, что мы вместе, что мы любим друг-друга, что мы здоровы и молоды, жизнерадостны и уверены в жизни я в ее путях и перепутьях.

Хорошо любить, Шурка! Весело любить!

Волошин сказал мне про тебя:

«Я очень уважаю Шуру, хотя и мало знаю ее. В ней есть какая-то тень тех идеальных девушек, которых изобразил Тургенев, сдержанных, серьезных, чистых и любящих».

Я готов был расцеловать за это Волошина и даже сдружиться с ним.

Ведь верно!

В тебе есть какая-то строгость, строгость, которую я уважаю и которая заставляет меня тебя любить серьезно и крепко,

Я очень не люблю этих растрепанных, на все готовых и считающих, что ходить с парнем в обнимку есть исполнение высшего революционного долга, этих голубкиных, этих «сверх баб», которых можно обнимать, и которых нельзя любить.

Я не люблю и «телячьих нежностей», «милой любви», воздыханий и страданий ради «романтичности», «этакого мещанского «семейного счастья», когда все забывается (и работа, и борьба!) ради «Нее» (с большой буквы, обязательно!!!), и как не выношу сторонниц только «физиологического акта», так и не терплю елейно – «целомудренных» девиц.

Также и в дружбе между парнем и парнем не выношу я ни похлопывания по плечу, наплевательского отношения к теплоте и нежности дружбы, ни сладкого обожания, слов, фраз, фраз, фраз.

Дружба – это крепкая, тесная связь людей для совместной работы, учебы и борьбы. Связь серьезная, строгая. Для друга ничего не пожалею, но друга и в ошибках буду крыть!

То же и любовь. Но, довольно об этом. Что за философия в самом деле! («Философ в осьмнадцать лет»).

Шурка, твое предложение о приезде в Рязань на работу рассматриваю, как минутный порыв. Ну, разве, серьезно говоря, я могу сейчас поехать в Рязань? Нет, конечно! Хотя, очень хотел бы тебя видеть. Мне приятна мысль, что ведь будем же мы когда-нибудь жить в одном городе! Правда, ты будешь худеть и бледнеть (ведь раньше трех ты ложиться не будешь!!!), а моя работа будет мирно плесневеть на столе… Впрочем, я клевещу. Ведь при тебе, и благодаря тебе, я так легко и с таким подъемом закончил свою повесть.

Хорошая! Ведь это было бы замечательно, если бы я мог делиться (ежедневно) с тобой моими литературными планами, а ты бы мне рассказывала о своей учебе.

Вот сейчас я задумал новую книгу: «Повести о нашем городе». В ней я хочу показать уездный город («Россия – государство уездное!» – помнишь, говорил Горький).

Уездный город в разломе: новый, только рождающийся и старый, доживающий свою звериную жизнь. Мне бы очень хотелось рассказать тебе все это подробно, посоветоваться, поделиться. Тогда и мне бы все стало яснее, а то бродят мысли, как заблудившееся стадо, и не согнать их, ни организовать. Все равно, как комсомольцы в военном походе…

Борис

Маршрут: Краматорск – город имени НКМЗ

Думаю, согласятся со мной этого города, которому я очень симпатизирую, в котором, пусть совсем недолго, пришлось поработать, но об этом крупнейшем центре советского машиностроения можно говорить очень долго, обстоятельно, раскладывая по полочкам все те немыслимые для сегодняшнего времени достижения, которыми не так давно гордился этот город на севере Донецкой народной республики. Но в любом случае… если уж говоришь слово Краматорск, то обязательно произносишь следующие три – НКМЗ, НКМЗ и еще раз НКМЗ.

Да, есть в Краматорске еще и металлургический завод, с которого в свое время началось его индустриальное величие, есть высокотехнологичная «Энергомашспецсталь», славный своим ширпотребом вроде пластиковых «дипломатов» в недавнем прошлом, а вообще-то деталями лопастей и валов для арктических российских атомоходов. Да, есть в городе завод тяжелого машиностроения им. Чубаря и множество, увы, канувших в небытие спецзаводов, трудившихся на «оборонку», есть еще и знаменитая старинная «Пушка» – цементный комбинат у самого входа на станцию Краматорск, десятки лет, засыпавший частный сектор Старого города… Но все, так НКМЗ – Новокраматорский машиностроительный завод, явление даже для удивительной по стремительности и мощи тяжелой советской индустрии. Почему, спрашивается. Ну, смотрите, это предприятие, на котором в лучшие времена работало 44 000 человек. Это при населении Краматорска в 180—200 по разным оценкам. Знаю, краматорчане будут спорить, дескать, «большой» Краматорск бывал и больше. Может, и бывал, не буду спорить, но факта подавляющего градообразующего значения НКМЗ это не оспаривает.

Крымский мост в Москве – сделано в Краматорске, фото автора

На этом знаменитом предприятии много чего делали. Для примера приведем краматорские шагающие экскаваторы – ими буквально выкопан весь Экибастуз. И разве только он один? Везде, на всем пространстве бывшего Союза, где только что-то добывают открытым способом, везде эти монстры днем и ночью гребут свою добычу из недр земных.

Один из самых выгодных для НКМЗ заказов всех времен и народов – машины непрерывной разливки стали для металлургических комбинатов. В первую очередь, конечно, российских. Помнится, когда после победы на президентских выборах на Украине в 2005 году националиста Ющенко, возникла реальная угроза отъема НКМЗ у коллектива и инвесторов м владевших, Новолипецкий металлокомбинат на полном серьёзе предупредил краматорчан, что предпочитает ока что делать заказы на машины австрийским фирмам с предсказуемой судьбой развития и выполнения заказа.

Но что там непрерывная разливка стали и прочие металлургические преференции, коими завод дарит заказчиков с большим кошельком? Если мы действительно хотим понять, что такое для Донбасса, для России, для мира Краматорск, мы должны поставить между ним и НКМЗ знак равенства. И тогда мы увидим, что это: Штамповочные молоты и прессы, 3 крупнейших в мире пресса: два усилием по 750 МН для Самарского металлургического и Верхнесалдинского металлургического заводов, а также пресс усилием 650 МН для авиационного завода во французском Иссуаре. Помнится, в своё время советская пресса носилась с эти прессами, размером с шестиэтажный дом. Особенно подчеркивалось даже не то, что прессы выполнены по уникальной технологии, а то, что из собственного металла – «лучше шведского». Кроме того, господа хорошие, Краматорск/НКМЗ дали России в разное время: