Петербургские рассказы

– Но, знаешь, Юра, я всё помню. И вот что тебе скажу: ты был самым порядочным и умным на курсе. Сейчас таких людей ну просто нет! Помнишь, когда еще на первом курсе выгоняли Людку, только ты смог её спасти, только тебе поверили. А как ты Алишера от «дынного скандала» спас! Да мало ли! А самый справедливый командир стройотряда, а капитан футбольной команды факультета!

– Да брось, Славка, я поселюсь в гостинице, а ты приходи ко мне, наговоримся.

– Нет, Юра, обещанное должно быть выполнено при любых форс-мажорах! Иначе ничего никогда и обещать не стоит. Я предлагаю, может, и не Соломоново, но всё же решение. Один день у меня есть. Я отвезу тебя к себе, поговорим, выпьем по рюмашке, а потом оставлю тебе ключ до конца твоей командировки. Живи и властвуй. И даже сделаю тебе документы, что ты не «жил у частного лица», а в заводской гостинице, чтоб ты расчет за командировку сполна получил. А чтобы у тебя не возникло ощущения, что я оставляю тебя сторожем, вроде как меня на Московском проспекте оставляют… Тут две вещи, Юра: твой собственный выбор, и – вот… – Славик твердо протянул Юрию руку и преданно посмотрел ему в глаза.

Рука была принята, пожата.

А скоро и приехали: путь от Пулково до Питера близкий.

В принципе, для питерской, точнее «подпитерской», пусть однокомнатной, квартиры у нее была неплохая кубатура – большая кухня, сама комната примерно 20 квадратов. Высокие потолки с наивной советского образца лепниной. Медный трехрожковый светильник под потолком. Правда, мебели маловато. Людка Свистунова, бывшая жена Славика, так в своих нежных панцирях и не победившая физику и сопромат, инженером так и не ставшая, но компенсировавшая сей недостаток железной бытовой хваткой, год назад просто выкинула Славика из хорошей питерской трехкомнатной квартиры, почитай голого как сокола, оставила себе всё – от прищепок и щеток до мебели и новомодного LCD-телевизора. Но, видать, так достала за годы семейной жизни, что Славик отнесся к этому спокойно. Теперь в скромненьком Славкином жилище стоял бэушный, им самим чиненый телевизор (чай, инженер!), шкафчик типа «гей, славяне!», поролоновый диван тысяч максимум за семь и два кресла, похоже, новодельно обтянутые Славиком и им же пришитыми изогнутыми ножками. Вообще Славик, даром, что в молодости был парнем пижонистым, руки имел золотые, да и голову не пустую. На полу, – книжный шкаф он еще не домастерил, – лежали груды книг, а самочинно сооруженному столу на кухне, а также двум стульям был придан даже некий вид «псевдомодерна».

Ели жареную картошку, салатик, тонко резаную колбаску. На столе стояла «Русская» со старой классической бело-красной этикеткой. «Р» и «у», а также обе «с» – как водится, почти что допетровским полууставом. Пили мало, говорили много. Уже за полночь, а успели вспомнить только стройотряд, любимых профессоров, с десяток парней и девчонок с курса. О Людке ни Юре, ни Славику говорить не хотелось…

Наконец, перешли к тому случаю. Последнему перед их с Юркой расставанием…

– Слушай, а почему именно до тебя те урки докопались? – первым спросил Красин, хотя знал почему…

Слава был сыном ныне покойного, но тогда большого ученого, работавшего на «оборонку». Сына баловал. Славик любил кремовые финские костюмы, желтые ботинки и толстые кожаные бумажники с облупившейся кнопкой. Таких беспечных «богатеньких Буратин» за версту чуяли две категории людей – девчонки на выданье и ночные грабители.

– Да элементарно! Как до первого встречного на темной улице. Иду с вечеринки от одной девчонки, ленинградки, на другую вечеринку, в общагу, слегка пьян, весел. Подходят трое. «Дай, – говорят, – закурить. – Не курю. – Тогда подкинь деньжат! – Может, тебе еще ключ от квартиры, где деньги лежат?» Ну, они мне в рыло, нож к горлу и по карманам шарить… Лучше ты скажи, почему ты почти мгновенно оказался в то самое время в том самом месте и, собственно говоря, меня спас? Ты все годы молчал. Но, согласись, и я не спрашивал!.. Сейчас скажешь?

– Скажу. А ты поверишь?

– Поверю.

– Я был у Лёвы Зайцева, ленинградца, который жил в доме рядом с общагой института, и его окно выходило в тот самый переулок. Он жил на втором этаже.

– Ну и?

– Ну и Лёва, как всегда о чем-то болтал, что ему одному интересно, и жарил капусту. А я по какому-то наитию, сам не знаю почему, в какой-то момент почувствовал сильную тревогу и встал у окна. И стал смотреть в ночь. И в какой-то момент всем нутром почувствовал, что сейчас по этому переулку пойдет Слава Алексеев, и с ним может случиться что-то худое. И только я, Юрка Красин, смогу ему помочь. В общем… стоял у окна.

– Мистика какая-то!

– Если хочешь, мистика.

– А Зайцев ничего не чувствовал?

– Я же говорю: Зайцев жарил капусту.

– Я серьезно!

– Я тоже.

– А ведь так всё и произошло.

– Ну так именно! Зайцев жарит капусту, я стою у окна и вижу, что идет по ночному переулку расфуфыренный Слава Алексеев, а к нему подходят какие-то сутулые и начинают вроде как приставать. Тогда я в три пролета через пять ступенек выскочил на улицу.

– Без ножа!

– Но ведь им Зайцев резал капусту.

– А дальше?

– А дальше ты уже лежал на земле, а я врезал одному сходу в нос, второму боковым в печень и уже думал, что дело сделано, даже стал над тобой нагибаться, но тут откуда-то сбоку из темени выскочил третий и саданул меня «бабочкой». Нож-«бабочка» вообще подлая штука, до последнего мига не поймешь, как из ниоткуда вылезает острое железо… Славик, подожди, а как ты меня так быстро и на какой машине в больницу отвез? Ведь тогда ж, поди, одни случайные водители, да и мало их. И кто ж любит окровавленных возить?

– А-а! Здесь была такая военная хитрость. Схватил я тебя, поднял, обнял, поддерживаю, будто пьяного, тормознул такси, благо быстро рядом зеленый глазок оказался. Уговариваю тебя, как пьяного, а водиле сразу пятёру в руки, вези говорю, командир, на Лесной. Тот и кивнул. Но быстро смекнул, что никакой ты не пьяный, а порезанный, весь в крови. «Ну, чуваки, – говорит, – знал бы, ни за что не посадил. Вылазь, а то как я буду обивку отмывать?»

– Довези вначале, – говорю. – Я те сам отмою.

Прежде чем тебя вытащить, сунул ему целый полтинник.

– Заедь в фирму «Заря», – говорю, – отмоют твою лайбу, будет, как новенькая… Ну а потом, известно: санитары с каталкой, бегом в операционную. Через пару часов, а может, и больше, вышел хирург и говорит: легкое задето, это плохо, но не смертельно. А вот шрам на спине всю жизнь будет носить. Носишь?

– Ношу.

– … Ладно… Жена, дети как? Про них-то ты не особо в письмах…

– Знаешь, Славик! А Людку то я любил. Наверное, и сейчас…

– А знаешь, Юра – знаю! Всегда знал…

Картошка давно съедена, вся водка выпита, и тут Славик встает и ведет Юрия к шкафчику типа «гей, славяне!». Открывает большой гардеробный отсек.

– Это тебе.

– Что?

– Это тебе подарок, – говорит Славик.

В платяном шкафу под двумя пиджаками, тремя рубашками на нижней деке большого гардеробного отдела аккуратными рядами стоят ровно семьдесят пять бутылок «Русской водки», старой, классической, с красно-белой этикеткой. Р» и «у», а также обе «с» – как водится, почти что допетровским полууставом.

– Все до единой – семьдесят пятого года разлива.

Славик берет первую попавшуюся, переворачивает вверх дном, там выбито – 1975.

– Это что? Ты хочешь, чтобы я спился?

– Я хочу, чтобы ты увез это домой и еще семьдесят пять лет вспоминал тот семьдесят пятый год. Чтобы ты помнил меня, всех нас, моего отца, наших профессоров, Лёву Зайцева, Алишера, братьев-близнецов из третьей группы. Всех!.. Людку… В общем, это тебе привет из тех лет…

Через две недели, домой на Урал, в город Пермь из города Санкт-Петербурга, из командировки, инженер Юрий Красин возвращался уже не самолетом, а поездом. У него было два чемодана. Один маленький, точнее – обычный, с ним он сюда приехал. Второй чемодан он купил уже здесь.

Это был очень большой чемодан, огромный.

Таких не бывает.

Виктор, просто Виктор, Ольга, просто Ольга

Он смотрел, как на экране телевизора мелькали цветные картинки…