Защита Ружина – 2. Роман

Вообще, я, конечно, не человек «от девяти до шести» и никогда им не был. И не буду, уже, наверное, никогда. Я был и есть, и всегда останусь человеком свободного графика. Да чего там! Свободным художником… Порой с замашками летучего голландца. Мало того – кошки, которая гуляет сама по себе. Куда и когда ей вздумается. Мне нужна постоянная смена декораций, партнеров и чтобы мои выходы были и не частыми, и не долгими. И уж – упаси Боже! – не затягивались бы на целый акт никогда. Но при этом и аплодисменты нужны почаще. Не только в общей толпе на поклонАх третьим, если считать от левой кулисы. По ходу спектакля ВСЕ выходы и эмоции короткими обязательно. В каких-нибудь особо щемящих зрительный нерв и душу сценах, эпизодах, монологах и даже паузах. А вот на поклонах! – чтобы все актеры и актрисы уже ушли и влезли в гримерках в свои турецкие джинсы и китайские ботинки, разбежались такси ловить домой ехать, и уехали б даже уже, а меня, чтоб всё вызывали.

Такое ведь было.

На первой защите Ружина.

Бывало и до нее.

А после? Будет?

Глава четвертая

Декан МЭО оказалась женщиной лет под пятьдесят, ее глаза выступали за веки чуть больше обычного, впрочем, это её не портило, а лишь придавало особого начальственного шарму, дескать, всё вижу. Звалась она Натальей Степановной.

Заведующая кафедрой маркетинга и рекламы тоже оказалась женщиной лет под пятьдесят, когда-то, по-видимому, слыла красавицей, но поскольку только когда-то, скорее всего, теперь была настоящей стервой. Это она доказала при первом же разговоре.

– Полных рабочих мест у нас, конечно, нет. Мы дадим вам только часы, причем я пока даже не могу сказать, сколько именно. Надо еще прикидывать. Но за вас просил ректор, впрочем, дело даже не в нем, за вас просил Сысоев, а все мы знаем, кто такой Всеволод Петрович, и куда он ходит, и кем дружит (с губернатором, с кем же еще! – подал про себя реплику Ружин), отказать мы вам не можем. Давайте так. Сентябрь только наступил, мы все тут пока работаем как бы по временному расписанию, если честно, и по временной нагрузке, но вот к октябрю, я всё точно рассчитаю, распределю и вам позвоню.

«Вот это хуже всего! – думал Ружин, когда ехал домой в до боли знакомом „21-ом“. – Когда тебе говорят: „Позвоните мне 31-го в одиннадцать“ – это значит, что всё железобетонно. Но когда тебе говорят: „Я вам позвоню…“ – то это означает, что ни черта тебе никто не позвонит».

Дома, то бишь в муниципальном общежитии жена всё так же вечерами чистила картошку, вне зависимости от времени суток болтала о том о сем с многочисленными соседками и не менее многочисленными подругами (ах да! – с первыми воочию, а со вторыми по телефону, как по проводному, так и по новомодному сотовому, по второму, кстати, чаще, что толкало Ружина на смутную жлобоватую тревогу). Дочери (сейчас, в сентябре 2004-го одной шесть с копейками, другой ровно пять) целыми днями носились по двору, впрочем, и по комнате тоже. Сын, правда, ушел жить к бабушке. Иначе, честное слово, спать впятером в шестнадцати в половиной метровой квадратной комнате (сыну, как помним, к этому моменту уже шестнадцать) было невозможно по закону Архимеда. Впрочем, в силу своего неопределенного возраста сын часто с бабушкой ругался (нет-нет, Ира! – конечно, просто имел некоторые разногласия). Егор на некоторое время от бабушки уходил, возвращался в отчий дом, и тогда все спали, просто презрев законы физики и начертательной геометрии в придачу. То есть, жена с дочерьми – на широком диване. Егор – на моем боевом оранжевом матрасе на полу чуть поодаль них. А я… Ну да, калачиком на коврике возле входной, она же выходная двери. Не верите? Проверьте…

Одно Ружина радовало. Оставшийся в наследство от телерадиокомпании «Этогородская» компьютер. С ужасным монитором с чернобурофилетовым мерцанием, но зато системник – «Пентиум второй»! В любое свободное время Ружин строчил на нем свой эпохальный эпопейный роман. «Защита Ружина»! Читали?

Егор, который коллега по работе, наконец, пробил контракт с «Путевыми машинами». Пришел сияющий Роман, объявил об этом и сказал: «Это ваше!» – «Надеюсь, не навеки?» – нескромно переспросил я. «Посмотрим», – почему-то посерьезнел Яшин. Я взял бумажку с телефоном и почти сразу позвонил. В трубке долго бэкали-мэкали, не могли понять, чего мне от них нужно и кто я, в конце концов, такой, а потом сразу взяли и дали телефон генерала. То есть, как помним, генерального директора. На том конце провода, как я представил, был симпатичный подтянутый мужчина, едва за сорок, настоящий инженер хорошей советской, возможно московской выучки. Между прочим, так оно впоследствии и оказалось!

– Я вам коротко о сути, а потом дам телефон человека, который сообщит о некоторых деталях. Понимаете, во всем Советском Союзе была широкая колея. Союз распался, а колея осталась. И дороги продолжают ломаться. И в Латвии, и в Грузии, и у нас, конечно. А предприятий, где выпускаются путевые машины, которые эти дороги способны ремонтировать, на весь бывший Союз после девяностых осталось всего два. В Москве и в нашем городе. На московском предприятии заказов – на столетия вперед, а на нашем…

Он сделал паузу, я ей воспользовался.

– Совсем мало, но только от недостатка информации о вас.

– Хорошо, что вы так на лету схватываете, вы инженер?

– Нет, филолог, но кандидат наук, – зачем-то добавил Ружин.

– Я тоже… Технических… Ладно. Вот телефон Семен Сергеича…

Боже мой! С какой песней, «Наш паровоз вперед лети»!, с каким воодушевлением, с каким романтизмом даже, который, как говорили злопыхатели, давно умер, нет уж!, с каким куражом, с какой скоростью реакции на быстро меняющиеся обстоятельства, с каким самозабвением даже, с каким всепрощением Саньки-фотографа (который нащелкал не только путевых машин, но и болтов и гаек на столетья вперед, а в качестве «шедевра» показал фотку толстенных женских пальцев с тонким карандашом на кульмане), с каким рвением и презрением к своему свободному времени работал Ружин над этим своим проектом! В начале октября он даже чуть не стал сачковать с пар, которые ему дали в академии! Месяц, всего месяц, а проспект уже отдали в типографию! А через две недели это чудо многостраничной рекламы уже вышло из типографии! Это действительно было чудо.

Посудите сами. Итак, проспект в 24 листа формата А4. Обложка; на три четверти золотом, подложкой под золотым фоном – колонны Железнодорожного института Этого города; на четверть – открыточная фотография строгого здания «Путевых машин», над которым – синее-пресинее небо. Разворот генералов, как обычно стандартный, ладно, но и здесь находка: первые буквы текста большие и словно четкие чертежи строгих деталей (так в большинстве текстов, между прочим!). Разворот «Страницы истории»: черно-белые фото первых путевых машин даны в строгих линиях, к которым с белых полей вели линии с такими аккуратненькими – школа, уроки черчения – наконечниками стрел! «Структура предприятия» – никаких коллективных фото поваров перед пенсией! – все в работе! Склонились над кульманами, точат что-то на станках. «Главная задача путевых машин» (Ружин долго бился над названием рубрики, потихоньку сбивая ненужный пафос), на фото – пути, чуть изогнуто ведущие в небо под стоккатно уменьшающиеся Пп… (для меньших «пэ» здесь не хватает шрифта), и первый абзац: «Для железнодорожного транспорта, и особенно такой отрасли как путевое хозяйство железных дорог, сокращение тяжелого ручного труда имеет жизненно важное значение». Ничего лишнего! Как и положено скульптурам Родена! (Или Лисиппа). Венец творения – срединный разворот. Контуры карты Советского Союза! Внутри не красным, легко-золотым! И точками отмечены места, где работают поточные линии и агрегаты ОКБ «Путевые машины» (глубоко спрятанным подтекстом, а у вас они работают?) … Дальше, конечно менее интересно. На всех остальных страницах – чертежи-эскизы и описания самих путевых машин последнего поколения, но специалисту это суперважно, специалист – это Геракл, побеждающий льва, как правило, не голыми руками… Вот такой шедевр и так сверхбыстро сотворил начинающий издатель Андрей Васильевич Ружин. Не без помощи дизайнера Вити и фотографа Саши, конечно. Но здесь, как говорилось, редактор – не какой-то тухлый «только-текстовик», а ответственный за всё! Генератор идей и руководитель проекта… Будем справедливыми, флегматичный Виктор немало в проспект придумал-подсказал… Но вот давайте опять будем справедливыми, работа в творчестве никогда не бывает работой в какой-то там «команде». Все эти модные «команды» придумали самоучки-«психологи», выгнанные из таксистов за педофилию. Творчество – всегда удел или одиночек или диктаторов… Диктатор даже лучше. Под его началом – мощный коллективный разум.

Другое интересно. Почему Андрей Васильевич Ружин с таким скрипом начинал и продолжал проект «Нерюнгри» (и даже в марте его заканчивал); таким – забежим подальше вперед – таким ложным белым грибом корпел над проспектом «Ивановский район Амурской области»; с такой уже ненавистью мыкался над мультимедийной презентацией теперь не «Нерюнгри», а как бы и родного (за дюжину лет жизни-то в нем!) Этого города? (Про всякие там – чуть не сказал порнографические, где же порно в ЛЭП опорных? – корпоративные календари вообще молчим!) А вот первый свой проект, «Путевые машины» сделал быстро, ладно, с огоньком?

…Какую ахинею я нес все предыдущие 30 страниц?! Подумаю я лет через 20.

А может, и не подумаю…

А посему продолжаю…

Кафедре маркетинга и рекламы Этогородской академии экономики и права в 2004 году исполнилось три года. В мой антре туда в первый рабочий день… точнее, на первый рабочий час, точнее, пару, ибо устроился я, как помним, почасовиком, там царил творческий беспорядок. Несусветно заваленные всяким хламом, средь которого единственным глянцем выделялся пошлейший журнал всех времен и народов «Дорогое удовольствие», тесно составленные, лучше сказать, сдавленные между собой столы располагались ровно по центру большой комнаты, тесной настолько, что она казалась крошечной: ведь были еще шкафы, густо заваленные сверху донизу – бумагами, худенькими книжками и толстыми книженциями, толстыми и толстенными папками, границ между шкафами и потолком рассмотреть было решительно невозможно. Каких-нибудь пошлых цветочных горшков Ружин нигде не рассмотрел, зато в одном углу кафедральной комнаты увидел стол с привлекательной относительной свободой окрест, а на столешнице красовалась табличка: «Король». «Прикольщики!» – чуть было не подумал Ружин, но вовремя разглядел, что перед званием венценосца стояли инициалы «А.Н». Народ, в то время находившийся на кафедре – каждый! – был подозрительно худ собой. А как же иначе! Только подобные дистрофики могли передвигаться по этим ужайшим пространствам по обе стороны срединного ряда столов, и даже иногда перед каким-то из столов усаживаться. Впрочем, одна девушка-преподавательница имела под пуританской – под горло – серой кофтой великолепную грудь, а одна дама далеко пост бальзаковского возраста носила на голове прическу типа «куст сирени»… К девушке Ружин, вопреки обыкновению, ни грамма не воспылал, объяснения чему потом никогда найти не мог, ибо она была еще и конкретно миловидна.

«Между прочим, если Король-невидимка – тоже дама, то мущинка-то здесь, похоже, только я один», – подумал Ружин и двинулся в сторону смежной комнаты в проем без двери, ибо за ним могло быть рабочее место только завкафедрой.

Он ошибался. Да – комната эта была небольшой, но на две, нет, три головы незаставленней общей залы. Здесь была даже какая-то офисная зелень и прочие фикусы. Здесь вкусно парфюмировал полированной столешницей лишь слегка тронутый белой бюрократией стол начальницы. Да, именно за ним почти жеманно сидела она.

Но здесь же стояла женщина почти правильной фигуры сорокалетней дамы, хотя с таким фантастически массивным курдюком, который бывает разве что у аниматоров Микки Маусов в торговых центрах и то, как знаем, из ваты. Маленький офисный столик подле нее не оставлял сомнений, что это именно ее рабочий стол.

Завкафедрой маркетинга и рекламы удивленно вскинула брови явлению Ружина и взяла с места в карьер:

– Андрей Васильевич! Я же вам по телефону объяснила: у вас две пары деловой этики в неделю, расписание на стенде перед кафедрой.

– Ну, понимаете, в учебниках моей дисциплины – там столько тривиального, я бы хотел добавить такого, филологического, что ли, подхода….

– Конечно, конечно! Вы ведь профессионал! Идите, работайте, Андрей Васильевич…

В апреле 2006-го Бедобабин сказал: «Поздравляю вас, а вы поздравьте нас! С нового учебного года кафедру связей с общественностью открываем точно! Москва дает добро!»

В мае Бедобабин сказал: «Вас нужно утвердить на ученом совете!»

В июне вызвала уже декан МЭО Наталья Степановна:

– Андрей Васильевич! Ученый совет утвердил вас, и будем подписывать приказ, чтобы вы начали не с 1 сентября, а пораньше.

– Почему?

– Ну что вы! Это же новая кафедра. У вас же пока, у вас, завкафедрой! – даже стола своего сначала не будет. Нужно мебель закупить, папки для бумаг, урну в конце концов! Лаборанта найти. А по учебным планам, знаете, сколько работы будет, по нагрузке…. Кстати, вы в курсе, что вначале все, повторяю, все преподаватели у вас будут приходящими, то есть почасовиками. Вы что, 1 сентября их начнете искать?.. Так! И всё, всё – только с моей помощью!.. А я, хоть и беру летом всего недельку, выхожу из отпуска… Та-ак…

«Ну, влип»! – подумал Ружин.

– …Этим летом я выхожу 5 июля. Всё, решено. С пятого июля вы – заведующий-организатор кафедры связей с общественностью!

– Спасибо.

– Так. Еще на минутку задержитесь…

Глава пятая

С определенного момента жизни в нас пропадает всякая охота и философствовать, и иронизировать. И даже радоваться чему-то. И даже чему-то печалиться.

Так подумать Андрею Васильевичу Ружину еще только предстоит. Но уже очень скоро.

А пока! Живи да радуйся! Да иронизируй над кафедрянской жизнью бывшей своей, теперь – чужой кафедры маркетинга. Философски отнесись к мрачным прогнозам о начале новой жизни.

И впрямь! Чего сутулиться раньше времени?

Ружин выпросил у жены благопристойный объем под хороший ужин. Употребил. И заснул сном младенца, даже не попросив у мамочки сказочку на ночь.

Это было 15 июня. До 5 июля оставалось 20 дней. Точнее – 18.