Лина Костенко

Они с отцом познакомились в Ржищеве, в любительском театре, где вместе играли.

«Мама по природе была гуманитарием, любила литературу, искусство <…> Хотела поступать на филологический. Но отец отсоветовал, сказал, чтобы она выбрала профессию далекую от идеологии, потому что его рано или поздно посадят, а у нее ребенок – так чтоб смогла выжить. Так и получилось. Мама пошла на химию, потому что там уже учился ее брат, впоследствии доктор химических наук, до войны живший и работавший в Харькове. Он присылал маме свои научные работы, она их читала, она хорошо знала химию. Но любила литературу»[29 - Дзюба Іван, Костенко Лiна, Пахльовська Оксана. «Гармонiя крiзь тугу дисонансiв…». К.: Либiдь, 2016. С. 130–131.].

Важная деталь. Мама иногда брала Лину с собой в университет. И та на всю жизнь запомнила, что преподаватели, профессора говорили там на украинском языке. Да, в самые темные сталинские времена – и на украинском. И никому это не казалось странным. Хотя уже в школе на Трухановом острове, где училась Лина, ситуация была другой. Учителя говорили по-украински, дети на уроке – тоже. Но на переменах ученики, в основном, болтали на русском…

Труханов остров и… школа? Да. Нынешний Труханов (который в Киеве всегда на виду) настолько не похож на то, что было там до войны, что нужно сделать небольшой исторический экскурс.

Во второй половине XIX века на выгодно расположенном Трухановом острове появились мастерские пароходного магната Давида Марголина. Люди, работавшие на них, селились поблизости. Дома в основном были деревянными. И лишь изредка – каменные. На самом высоком холме острова поставили Церковь Святой Елизаветы и училище, построенные на средства просвещенного промышленника. С 1918 года начали обустраиваться пляжи – по европейской моде, кайзеровскими солдатами, вошедшими в Киев при Державе гетмана Скоропадского.

Главное изменение, которое принесла на Труханов остров Советская власть, это упадок церкви (и постепенный разбор ее на камни) и реорганизация училища в школу с красивым номером 100 (именно в нее пойдет Лина в 7 лет). Во второй половине 30-х остров представлял собой отдельный автономный городок напротив большого и совсем недавно ставшего столичным Киева. Пешеходного моста не было, с Киевом островитян соединял старый кораблик по имени «Парубок» и собственные лодки, которые имелись практически в каждой семье. Когда лед был тонким, его ломал небольшой ледокол. А в надежный ледостав на лед бросали доски и так ходили.

Во время наводнений остров заливало – порой под самые крыши (специальная красная отметка напоминала о самом сильном наводнении 1931 года). Поэтому дома ставились на сваях, чтобы быть повыше. Так складывался особый городской пейзаж двухэтажной деревянной днепровской Венеции. В пору наводнения соседи с нижних этажей с самыми ценными вещами временно переселялись на верхний. В «высокую воду» в школу детей свозили лодками, часто кооперируясь. В условиях сезонных катаклизмов у жителей поселка вырабатывалось особое «чувство локтя». Сегодня ты кому-то помог, завтра – тебе помогут. При всем том и курортная составляющая с Труханова острова не исчезала. В выходной день отдохнуть на здешний пляж приезжали и киевляне. А у трухановцев он всегда был «под рукой».

Так представьте себе эту атмосферу. «Усе махало крилами и веслами». Река, пляж, романтическое ощущение острова, но при том – близость столицы. Необычный городской пейзаж поселка – со сваями, мостками, галерейками и террасами. Жизнь в биологических ритмах природы – ледостав и ледоход, паводки и наводнения. Щекочущее чувство опасности и в то же время – единство с естеством Днепра. Не удивительно, что Костенко вспоминает о Трухановом острове с исключительной нежностью: «Это был удивительный остров, всё – как в серебряном перстне, обнятом двумя рукавами Днепра. Тогда там берега были чистые, песок перемытый наводнениями, мы жили на улице Набережной, визави с Киевом. Перед глазами был князь Владимир с крестом»[30 - Дзюба Іван, Костенко Лiна, Пахльовська Оксана. «Гармонiя крiзь тугу дисонансiв…». К.: Либiдь, 2016. С. 123.].

И вот только теперь мы можем понять все детали картины, прорисованной Костенко в стихотворении «Я виросла у Киiвськiй Венецii». (Кстати, в «Наслаждении» у д’Аннунцио Венеции нет, но есть Венецианская площадь – одно из красивейших мест Вечного Города.) Да, это был удивительный украинский вариант Венеции, пусть не такой богатый и аристократический. Но зато – удалой и бесшабашный, умеющий и поработать, и отдохнуть. А еще – дающий чувство свободы, отдельности, такое редкое в условиях Советской власти конца 30-х – начала 40-х.

Я виросла у Киiвськiй Венецii.
Цвiли у нас пiд вiкнами акацii.
А повiнь прибувала по iнерцii
i заливала всi комунiкацii.
Гойдалися причали i привози.
Свiтилися кiоски, мов кiотики.
А повiнь заливала верболози
по саме небо i по самi котики.
О, як було нам весело, як весело!
Жили ми на горищах i терасах.
Усе махало крилами i веслами,
i кози скубли сiно на баркасах[31 - Костенко Лiна. Вибране. К.: Днiпро, 1989. С. 71.].

«О, як було нам весело, як весело!» Легко и весело. Дружбы, дразнилки, ссоры, драки. Первое признание в любви – когда красавчик Женя и толстый Юра, сидевшие на задней парте, прислали общую записку: «Лина, мы тебя любим!» И детская мечта о полете. Однажды она обернулась прыжком с большой вышки. Как это делали опытные прыгуны-пловцы, сложив руки перед собой. В тот раз Лина чуть не утонула, уже и разноцветные круги перед глазами поплыли. Но ничего, обошлось – вынырнула.

В другой раз мечта о полете совместилась с пропагандируемыми возможностями техники – самолеты, парашюты. Прыжок с парашютом? Отчего ж не попробовать! Лина взяла старый мамин зонтик. Но тут же поняла, что вид у него неправильный – черный. А парашюты, как всем известно, белые! Тогда ободрала зряшную черную ткань и обшила каркас белой простыней. Теперь порядок. Забралась на чердак и сиганула вниз… Ушиблась, конечно, сильно. Но не плакала. Потому что бабушка учила, что придет дед Ревило, в торбу спрячет да унесет.

Так Лина, озорница и читательница, все росла, росла…

І на човнах, залитими кварталами,
коли ми поверталися зi школи,
дзвенiли смiхом, сонцем i гiтарами
балкончикiв причаленi гондоли.
І слухав мiсяць золотистим вухом
страшнi легенди про князiв i ханiв.
І пропливав старий рибалка Трухан.
Труханiв острiв… острiв Тугорханiв…[32 - Там же.]

(Да, согласно легендам, у острова была древняя история. По одной из версий, имя его – от половецкого хана Тугорхана (Тугоркана). Вроде бы здесь в конце XI века была резиденция его дочери – жены киевского князя Святополка Изяславича.)

Но это летний пейзаж острова. А вот вам зимний:

Труханiв острiв. Крига, крига, крига.
Напровеснi дрейфуючий Днiпро.
Дитячий спорт – хто далi переплигне
по тих крижинах. І нi думки про
якийсь там страх. Це нам було театром.
Який глядач, поглянувши, не зблiд?
Веселий час – мiж кригою i катером,
коли вже рушив непорушний лiд.
О небезпека, програна, як гами!
Чим не фiгурнi танцi на льоду?
І голос мами, тоскний голос мами.
І мiй дзвiнкий, розхристаний: – Та йду!..[33 - Лiна Костенко. Мадонна перехресть. – К., Либiдь, 2012.]

Детские игры, отчаянные, безбашенные. Прыжки – пострашней, чем с зонтом-парашютом. Неверие в то, что в мире есть смерть. А тем временем, ее железное колесо вновь приближалось к Днепру.

Весна 1941 года была прекрасной. На день рождения Лине подарили гитару, красиво повязанную, как принято, бархатным розовым бантом. Она так мечтала научиться играть на ней (как там – «дзвенiли смiхом, сонцем i гiтарами»), и даже уже начинала что-то бренчать. Лето тоже начиналось прекрасно. Особенно 22 июня – в этот день у мамы день рождения. Бабушка (она тоже переехала в Киев, продав хатку во Ржищеве) собиралась печь традиционный высокий пирог в «чуде»[34 - Как дальше объясняет сама Костенко, чудо – «это такая высокая круглая форма для теста».]. И вдруг – новость о войне. Лина принесла ее от соседей, куда побежала к подружке. Отец сначала не поверил, рассердился – думал, глупые шутки. Взял ведро, как бы за водой, пошел к колонке, перепроверить. Вернулся мрачный. Всё правда – война.

Война – зола для Золушки

Одна Лина не испугалась. Детская решительность требовала выхода, немедленного решения, прямого действия в отместку. «Не бойтесь. Я сяду в самолет, полечу в Берлин, привяжу чернильницу к веревке, да как раскручу ее над Гитлером, как размахнусь! И прямо ему в лоб. И закончится война»[35 - Дзюба Іван, Костенко Лiна, Пахльовська Оксана. «Гармонiя крiзь тугу дисонансiв…». К.: Либiдь, 2016. С. 130.], – утешала Лина родных. Но в жизни все было наоборот – немецкие самолеты летели и летели. Фронт быстро шел к Киеву, к Днепру…

Отца мобилизовали сразу. Начальство Облнаробразования постарше эвакуировалось. У семьи Костенко тоже был шанс, но… Приятелю, коллеге отца выделили машину на две семьи. А тот то ли забыл впопыхах, то ли решил не морочиться (это ж Труханов остров – пока туда доберешься), но за Костенками никто не пришел, не заехал.

Есть удивительные по своей кинематографической выразительности описания этих первых месяцев войны: «Мне было одиннадцать. Шел бой за Днепр. Мы сидели в окопе. Все гремело и сыпалось. Немцы палят по Днепру, советские – по немцам, а все летит над головами у нас. По радио передают, что бои идут в белоцерковском направлении, а немцы уже за горой <…> А мне же скучно. Сидишь среди взрослых, кто-то плачет, кто-то молится, кто-то дремлет <…> Темно. Нащупала какую-то веточку и вожу ею по стене, пишу…» Спустя годы Лина Васильевна не могла точно вспомнить, что она писала, но с поразительной силой передала те ощущения.

Мiй перший вiрш написаний в окопi,
На тiй сипкiй од вибухiв стiнi,
Коли згубило зорi в гороскопi
Мое дитинство, вбите на вiйнi.
Лилась пожежi вулканiчна лава,
Стояли в сивих кратерах сади.
І захлиналась наша переправа
Шаленим шквалом полум’я й води.
Був бiлий свiт не бiлий вже, а чорний.
Вогненна нiч присвiчувала дню.
І той окопчик —
Як пiдводний човен
У морi диму, жаху i вогню.
Це вже було нi зайчиком, нi вовком —
Кривавий свiт, обвуглена зоря!
А я писала мало не осколком
Великi букви, щойно з букваря.
Менi б ще гратись в пiжмурки i в класи,
В казки лiтать на крилах палiтур.
А я писала вiршi про фугаси,
А я вже смерть побачила впритул.
О перший бiль тих не дитячих вражень,
Який вiн слiд на серцi залиша!
Як невимовне вiршами не скажеш,