Шестая книга судьбы

Что-то в столе Септимуса запищало. Он достал из кармана маленькую коробочку, извлек из нее белую пилюльку и сунул под язык

– Хорошо, не будем сейчас гадать. Что еще, кроме сканирования, вы собираетесь предпринять?

– Уже подбираем программу психологической обработки всех, кому на глаза могли попасться эти книги.

Септимус поморщился.

– Что, без этого никак?

– Боюсь, что нет.

– Тогда вкратце…

– Наша задача подавить у свидетелей, то есть у тех, кто оказался невольным свидетелем наших…

– Ваших ляпсусов.

– Да, совершенно верно, так вот, подавить у них желание проявлять инициативу. Призвать к бездействию, спродуцировать индифферентное отношение к необычному и, если потребуется, даже страх. Мы можем внушить им, что они прикоснулись к ужасной тайне, о которой никто и никогда не должен знать. В нашей базе данных несколько тысяч программ психологического воздействия, от самых слабых до…

– Я знаю, до каких, – снова поморщился Септимус. – Как все это гадко!

– Я не думаю, господин президент, что нам придется прибегать к сильным методам. К тому же это сопряжено с волокитой, согласованиями, внешними проверками и другими неприятностями. Но здесь важен правильный подбор программы. Однажды, когда к одному французу – это была эпоха Великой Французской революции – по ошибке попал из будущего многостраничный документ, написанный по-английски, решено было временно лишить его знания английского языка, которым он не блестяще, но владел. Так вместо того, чтобы забросить непонятные бумаги в стол, он потащил их в Конвент и стал искать там депутата, хорошо знающего английский.

– И что потом?

– Точно не помню. Это было не у нас. Кажется, его лишили способности говорить и по-французски, так что бедолагу свезли в лечебницу для душевнобольных.

– Черт-те что. – Септимус посмотрел на часы и, кряхтя, стал выбираться из кресла. – Послушайте, Карел, а мы не можем просто уничтожить эту книгу?

– Увы. Мы не можем уничтожить в прошлом вообще ничего. Ни единого предмета, ни единой молекулы. Только информационные обмены. Более того, – Карел потупил взор, – даже если мы внушим эту мысль Вангеру, ему придется изрядно попотеть, так что лучше не рисковать.

– Что? Они вдобавок ко всему из этого чертового SL-100?

Инженер кивнул.

– Кто же знал, что так получится.

– Прелестно. Значит, книга у вас, точнее там, у них, и в огне не горит, и в воде не тонет.

– Горит, вернее, плавится, но при температуре…

– Ладно, – Септимус замахал руками, – сейчас мне некогда, через пять минут у меня пресс-конференция. Подготовьте все сведения о профессоре Вангере и каждом члене его семьи. С максимальными подробностями. Немедленно берите под наблюдение их всех, да не наломайте там дров, как с тем французом. Не забывайте также о таинственном русском следе. Но никаких решительных действий без согласования со мной. И строжайшая секретность. С этого момента никаких посторонних. Если об этой истории узнают газетчики… Ладно, жду вас вечером.

III

На следующий день у Вангера не было лекций. Такие дни, называемые «творческими», выпадали раз или два в месяц. Как правило, он проводил их в библиотеках, архивах или музеях. И на этот раз, не заезжая в университет, он направился в центральную городскую библиотеку, где имел абонемент с правом пользования научным фондом. Ему была недоступна лишь та его часть, куда требовалось специальное разрешение по линии НСДАП.

Первое, что он сделал, войдя в центральный зал, это прошел к длинному шкафу каталога с многочисленными ящичками и разыскал те из них, где имена авторов начинались на букву «S». Поскольку алфавитный порядок начиная с третьей буквы соблюдался не всегда, ему пришлось довольно долго провозиться, перелистывая картонные карточки. Он нашел целую кучу Шнайдеров, но У них оказались другие, немецкие имена. Уже почти потеряв надежду, он вдруг наткнулся на Уильяма Шнайдера, автора брошюры о Берлинской олимпиаде тридцать шестого года. На карточке было еще два имени. Речь шла о сборнике в 112 страниц, составленном из работ трех журналистов – итальянского, французского и американского, – посвященных Играм. Выписав данные книги, Вангер заказал ее в читальном зале, не очень надеясь, что она окажется в наличии.

Но книжка нашлась. Судя по записям в индивидуальной карте, последний раз ее брали еще до войны.

Устроившись, как обычно, в дальнем конце зала подальше от посторонних глаз, профессор принялся ее изучать.

Мягкая обложка с изображением олимпийских колец, свастики и вездесущего имперского орла на фоне черно-белой фотографии, запечатлевшей Гитлера. Он стоит в своей ложе посреди ликующей трибуны стадиона. На нем партийная униформа: рубаха, бриджи с широким поясным ремнем, узкий портупейный ремень через плечо, галстук и фуражка. Левая рука схватилась за поясной ремень возле пряжки, правая вытянута вперед в нацистском приветствии.

Из короткой справки об авторах профессор узнал, что Уильям Шнайдер – американский, а не британский, как посчитал он ошибочно, журналист, представлявший «Чикаго трибюн», Он долгое время проработал в Германии, а с лета тридцать четвертого аккредитован в рейхе на постоянной основе. «Что ж, – подумал Вангер, – похоже, все сходится. Этот журналист и тот Шнайдер с обложки „Истории взлета и падения“ очень могут быть одним и тем же человеком. Во всяком случае, кто-то хочет создать это впечатление».

Он полистал книгу, разглядывая фотографии, затем стал бегло просматривать тексты. Сразу бросалась в глаза сдержанность, с которой автор из США описывал события, происходившие тогда на спортивных аренах Берлина, особенно в сравнении с описаниями француза и итальянца. В его тексте имя фюрера почти не упоминалось. Да и подборка фотографий была посвящена в основном спортсменам, а не помпезным фотозарисовкам в духе Лени Рифеншталь.

Вот четырехкратный чемпион этих Игр Джесси Оуэнс – студент из университета штата Огайо. Пожалуй, главный герой Олимпиады. Мало того, что американец, так еще и негр. А вот Корнелиус Джонсон, Дэйв Ольбриттон и Делос Турбер – победители в прыжках в высоту. Снова американцы, двое из которых негры. А здесь Гитлер поздравляет в своей ложе Ганса Вёльке и Герхарда Штока, завоевавших золото и бронзу в толкании ядра в первый день соревнований. Это немцы. Приняв их и Тилли Флейшнер, победившую в тот же день в метании копья, Гитлер, вероятно, предполагал, что и дальше медали будут доставаться исключительно арийцам. И то, что кроме Оуэнса еще восемь американских негров завоевали золото, явилось для него большой и неприятной неожиданностью. Он демонстративно покидал в такие моменты свою ложу и не участвовал в награждениях, чем поставил в весьма неловкое положение членов немецкого Олимпийского комитета. Несмотря на победу Германии в неофициальном командном соревновании, он заявил после Игр, что они были нечестными и что впредь негров не следует пускать на Олимпиады.

На одной из фотографий было запечатлено прохождение французской национальной команды в день открытия Игр мимо трибуны с германским руководством. Они тогда подняли руки в римско-нацистском приветствии, желая потрафить немецкой публике и ее фюреру. Был гром аплодисментов. Гитлеру, на которого в этот момент устремилось несколько кинокамер, пришлось встать и приветствовать проходящих французов так же, как он приветствовал команду Германии. Один раз этот момент промелькнул в официальной кинохронике, а потом был вырезан из нее навсегда. В планы Гитлера не входило братание его подданных с теми, кому еще в «Моей борьбе» была совершенно четко отведена роль одного из главных будущих врагов.

Вангер хорошо помнил то лето. Они приехали тогда в Берлин всей семьей. По случаю XI Олимпиады столица рейха была пышно украшена. По вечерам на площади у Бранденбургских ворот в чашах, вознесенных на высокие столбы-пилоны с канелюрами на белых гранях, ярко пылали факелы. На центральных улицах бесчисленные красные полотнища со свастикой, вовсе не казавшейся тогда большинству людей на земле зловещим черным пауком. Четырнадцатилетней Эрне тоже купили маленький флажок. Она гордо им размахивала целый день, не выпуская из рук, пока где-то не потеряла.

Каким-то чудом профессору удалось тогда получить приглашение на Павлиний остров. Помог знакомый австриец – гость Олимпиады, и семья Вангеров оказалась в сказке. По случаю завершения Игр Геббельс устроил для иностранцев феерический ночной фестиваль на одном из романтических островов Хафеля. Это был карнавал музыки и света, в котором приняли участие лучшие театры и оркестры Германии. Волшебные смычки Йоста, Рамборна, Вольфа, Викке и других дирижеров соревновались друг с другом в искусстве, и вальсы Штрауса, перемежаясь с музыкой Гайдна, Бетховена, Моцарта и Генделя, плыли над сверкающими от огней фейерверка водами ночной реки.

Во всем тогда ощущалась атмосфера праздника. Даже антисемитская пропаганда была временно запрещена. Третий рейх прожил всего три с половиной года, а как многое изменилось. Какое сплочение нации… Перевороты и кровавые побоища на улицах, еще несколько лет назад повергавшие в трепет обывателей, остались кошмарным воспоминанием. Жесткой рукой были укрощены штурмовики, сделавшиеся теперь совсем тихими и культурными. Давно канул в Лету Фрейкорпс со всякими там бригадами вроде головорезов Эрхарда. Исчезли коммунисты, мечтавшие только о том, как бы окончательно развалить страну. Повсюду теперь молодые здоровые лица с задором в глазах.

Вот улыбающиеся эсэсовцы из оцепления наблюдают, как маленькие дети, едва научившиеся связно говорить, старательно тянут свои пухленькие ручки, приветствуя фюрера или кого-то из вождей. Пища нестройными голосками «Хайль!», они путают левую руку с правой, а то вытягивают и обе сразу, жмурясь от солнца и приводя в полное умиление почтенную публику. Вот полицейский любезно рассказывает приезжему иностранцу о достопримечательностях Берлина. Подростки из Гитлерюгенда развешивают гирлянды флажков на стенах, а их сверстницы из Лиги немецких девушек с веселым смехом помогают высаживать цветы на клумбах и мыть витрины фешенебельных магазинов на Курфюрстендамм. Те самые, что еще недавно сверкали грудами битого стекла на тротуарах.

А прямые, как стрела, автобаны! А роскошные лайнеры флотилии «Сила через радость», увозящие школьников и студентов к экзотическим островам! А тысячи детских спортивно-оздоровительных лагерей, где было совершенно неважно, сын ты стального магната или посудомойки!

Кто мог предположить тогда, что всего лишь через три года начнется война? А спустя еще год не только факелы на колоннах, даже вечерние окна погаснут в тысячах городов Европы. Их заменят блуждающие по небу лучи зенитных прожекторов и пожары. И следующие Олимпийские игры, сразу под номером XIV, пройдут только через двенадцать лет.

Профессор сдал книгу и вышел на улицу. Стоял теплый весенний день, хотя на перекидном календаре на рабочем столе в его кабинете значилось только семнадцатое февраля. В городе снега уже не было. Здесь, в Южной Германии, в отличие от Северной Померании – его родины – весна начинается совсем рано. В другое время ее приход радовал. Любители лыж на выходные устремлялись в горы. К их числу когда-то принадлежали и Вангеры. Во всяком случае, сам профессор с Мартином всегда раньше старались не упустить погожие дни, чтобы прокатиться по солнечным склонам Баварских Альп.

Но в этот раз он никуда не собирался. Его сын Мартин был на фронте, дочь Эрна все свободное от учебы время проводила, помогая матери, работавшей в Немецком Красном Кресте. В ушах еще звучал резкий голос Геббельса, твердившего об отмщении и тотальной войне. Третьего февраля был объявлен траур. Трехдневный, как в тридцать шестом по убиенному Вильгельму Густлову, но тогда это был фарс, наигранное горе, срежиссированное имперским шефом пропаганды, а сейчас – панихида по целой армии. Шестой армии, рванувшейся было к победе и славе на восток и оставшейся там почти целиком, без победы и без славы. Ко всему этому можно добавить ужас ночных бомбардировок. По наращиванию их интенсивности было хорошо заметно, как все более беспомощными становились хваленые люфтваффе и как набирали силу ВВС англо-американцев.

«На что они рассчитывают? – в который уже раз задавал Вангер себе вопрос. – На какое-то новое оружие? Но оно скорее появится у противника, а не у нас. Может быть, они надеются, что последний миллион мужчин, который удастся поставить под ружье, сможет переломить ситуацию? Но в одной только России в ответ выставят десять миллионов…»

Вечером, когда фрау Вангер была еще на работе, вернулась из университета Эрна. Она принесла свежий номер «Германского исторического вестника», полученный ею на почте по просьбе отца, и вынутую из почтового ящика газету «Дер дойче эрциер».

– Ты не можешь себе представить, что было у нас сегодня! – возбужденно затараторила она, скинув в прихожей легкое пальто и проходя с отцом в гостиную. По пути она сняла небольшую фетровую шляпку с сиреневой лентой на тулье, вытащила из волос пару заколок и, тряхнув головой, раскидала по плечам длинные волнистые локоны. – К нам приехал гауляйтер. Не тот, которого прошлым летом разбил паралич, а Гислер. Ну и мерзкий же, скажу тебе, тип!

Эрна плюхнулась в мягкое кресло и отдышалась.

В стране, где губная помада и тушь для ресниц находились едва ли не под запретом, а для поддержания цветущего вида молодым женщинам рекомендовались метательное копье или лыжный трамплин, эта двадцатилетняя девушка находилась в явно выигрышном положении. Со стороны могло показаться, что она все же пользуется косметикой, настолько выразительными были ее всегда чуть влажные глаза, красивые полные губы и детский румянец. На фоне большинства блеклых нордических подруг с соломенными волосами и выцветшими ресницами она выглядела ярким исключением, южным цветком, попавшим в оранжерею к северным эдельвейсам.

– Но-но, ты полегче со своими формулировками, – укорил ее профессор, – Любите вы с ходу приклеивать характеристики к людям, которые намного старше вас.

– Да? Жаль, что тебя там не было. – Эрна закинула ногу на ногу и, положив руки на подлокотники, изобразила на лице обиду. – Посмотрела бы я, какую ты сам дал характеристику этому распоясавшемуся грубияну.

Вангер тоже опустился в кресло и, надев очки, стал просматривать «Дер дойче эрциер» – официальный печатный орган работников образования.

– Так что он там с вами делал, этот Гислер? – спросил он рассеянно.

– Всячески нас оскорблял и унижал! – выпалила дочь. – Между прочим, и твоим коллегам досталось. Ну ничего, мы его вытолкали за дверь вместе со всеми охранниками. Будет знать, как хамить и унижать людей!