Халва

– Я про себя расскажу! Скажу, что это я сама! А ты сиди здесь, сиди! Трус!!

Нинка прошла метров десять, когда сзади ее нагнал Лешка. Сердито сопя и не глядя на подругу, пошел рядом.

Возле двери Нининой квартиры решимость детей куда-то испарилась. Только страх оказаться трусом друг перед дружкой не позволил им убежать. Наконец Лешка шмыгнул носом и, подпрыгнув, позвонил. Нинкина мама появилась перед детьми в кухонном фартуке – жарила котлеты.

Едва войдя в дом, Нинка заревела во весь голос и бухнулась на колени. Она помнила, что так сделал отец, когда однажды пропадал где-то три дня. Мама тогда его долго ругала, но потом простила. Лешка крепился, но совсем сдержать слез не смог, они капали из часто моргающих глаз.

Сбиваясь и пытаясь взвалить все на себя одного, дети взахлеб, наперебой поведали тете Маше о своем жутком преступлении. Сначала женщина слушала их с улыбкой, потом подбежала к окну, убедилась, что Юля сидит на скамейке, выключила плиту, схватила детей за руки и побежала во двор.

Юля почувствовала, что все внутри холодеет и куда-то проваливается, когда перед ней остановилась соседка отца Маша вместе с плачущими детьми.

– Ну, говорите, – грозно приказала Маша, дернув их за руки.

– Я за то, что он, – завыл Лешка, – меня вчера Бегемотихе выдаал!

– Мы не думали, что он так сильно потеряется, – всхлипывая, вторила Нинка.

Юля переводила взгляд с Лешки на Нинку, ничего не понимала, но чувствовала, что подтверждаются ее худшие подозрения.

– А ну цыц! – вдруг приказала Маша.

Дети разом замолчали. Быстро и толково женщина объяснила Юле, что натворили сорванцы.

– Они Афанасьевичу бумажку, ну, что ты ему даешь, с адресом и именем, подменили.

– Какое же имя вы написали!? – испуганно вскочила Юля.

– Иванов… Иван Иванович, – Лешку наконец прорвало, и он тоже заревел.

– Боже мой! А адрес!?

– Пятницкая, а дом не помню!

Через десять минут к дому подъехал милицейский УАЗ.

– Сейчас собаку пустим, – сказал невысокий плотный сержант, выслушав женщин. – Так вернее будет.

Давно вскипел и остыл чайник, о нем забыли, кипяток так и не был налит в кружки. Паша вспоминал еще и еще. Надя ахала, отрицательно мотала головой, но несколько раз ему удалось пробудить в ней искру воспоминания.

– Да, да, – тогда радостно кричала Надя, – я помню, помню, это Витька Воскобойников. Ты с ним подрался, чуть нос не сломал, мне все девчонки завидовали, тобой восхищались.

– Чего же вы меня тогда на собрании чихвостили? – удивился он. – Зинка, ты и Марьянка.

– Паша, ну чихвостили мы тебя как пионерки, а восхищались как девчонки.

– А что, девчонки и пионерки разные люди? – покачал он головой.

– Погоди, – вдруг встала Надя, – Грозный чегой-то расшумелся.

Она подошла к двери, выглянула во двор. В сумраке позднего вечера не сразу разглядела людей у забора.

– Пойдем мы на Пятницкую, гражданочка, – убеждал кого-то молодой мужской голос. – Проверим это место и пойдем.

Надя прикрикнула на Грозного и подошла ближе. Теперь она увидела, что это милиционер и женщина лет тридцати.

– Добрый вечер, – поздоровалась Надя.

– Добрый, – откликнулся милиционер, прикрывая глаза ладонью от слепящей лампочки. – У вас часом посетителя нет?

– Павел Афанасьевич Гостьев, – взволнованно сказала женщина, стоявшая рядом, и приложила руку к груди.

– Он же Иванов Иван Иванович, – добавил милиционер.

– Паша? Есть, – тихо ответила Надя и обернулась.

А он уже и сам вышел из домика. Вдохнул прохладный вечерний воздух, подошел к воротам. Женщина ахнула:

– Папа, мы тебя уже с собакой ищем, где ты пропал?

– Да вот, к Наде зашел, – ничуть не смущаясь, спокойно сказал он. – Мы с ней в одном классе учились. Ты извини… дочка, не заметил, как время пролетело. Сейчас я пиджак принесу.

Павел Афанасьевич вошел в дом, а Надя почувствовала себя виноватой перед этой женщиной, которая, конечно же, волновалась.

– И верно, заговорились мы, – извиняющимся тоном сказала она. – Как стали молодость вспоминать, о времени забыли.

– Что же он мог вспомнить? – горько спросила Юля.

Надя подняла удивленные глаза.

– У Паши великолепная память, он ничего не забыл, – сказала она.

– Папа!? – оторопела Юля.

– Да, представьте себе, хотя столько лет прошло.

Право на смерть

– Войдите!

Голос прозвучал сухо и громко, как и должен был звучать голос начальника, который вправе что-то решать. Питер вошел. Комната была просторной и светлой. Широкое окно, широкий стол, светлые стены. За столом высокий худощавый человек в военной форме. Крючковатый нос и пронзительные глаза придавали ему сходство с хищной птицей.

– Питер Лейм?

– Да.

– Причины, побудившие обратиться к нашей программе?

Питер досадливо поморщился: