Записки менеджера низшего звена. Солдатам и матросам бизнеса

5. Из письма Дэну

«Прошло две недели с твоего ухода. Народу осталось мало. Барин с гортанным рыком обвел кровожадным взглядом жалкие останки отдела, выискивая очередную жертву. Те сиротливо жались по углам, скользя дрожащими конечностями по окровавленному полу. Его свирепые глаза, вращались за толстыми линзами очков. Вдруг они остановились на расслабленной долговязой фигуре в центре зала. Это был прославленный Турбо-Мэн, основоположник внешнеэкономической деятельности в нашей конторе. «Герой гражданской войны и легендарный комдив», мысли которого в ту минуту витали над изумрудной гладью Лазурки, откуда его бренная плоть возвратилась совсем недавно. Турбо-Мэн медитировал, ощущая себя в полной безопасности еще и потому, что выступал в роли Дающего, руку которого Барин вдруг решил отхватить по самое горло.

И вот, Барин одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, вонзил в Турбо свои саблезубы и крюко-когти. Но Турбо-Мэн был не простой смертный, а настоящий супергерой. Хоть и предпенсионного возраста. И по сему, на удивление быстро оправившись от первого удара, он с ловкостью Бамблби принял боевую стойку. Затем началась великая и ужасная битва титанов.

Планктон жался по углам, отчаянно симулируя обморок, и демонстрировал чудеса мимикрии. Куски плоти летели в разные стороны, стоял скрежет зубовный и чудовищный рев эхом метался по коридору.

Хоть и страшен был Барин в той битве, но и Турбо-Мэн отбивался отчаянно, как настоящий самурай. Однако силы его убывали, подводила дыхалка, и слабел он под наседающей массой. Все чаще выбегал курить, а по утрам приходил несвежим. Трагическая развязка была не за горами.

И тут я ушел в отпуск. В секунды затишья протолкнул челобитную и был таков. Уехал на море с твердым решением написать заявление об уходе в первый же день после возвращения, потому как после легко прогнозируемой гибели Турбо, в череде жертв очередь была моя. В тот момент я даже не подозревал, какие удивительные события готовит мне судьба, чтобы в очередной раз выказать собственную непредсказуемость.

Положенные рядовому менеджеру две недели промелькнули, обдав ароматами моря, солнца и шашлыка. А двое суток в вагоне поезда показались даже длиннее, чем сам отпуск.

Когда я вернулся в отдел, то удивительная идиллия представилась моему изумленному взору: зеленые холмы с белыми овечками, голубое небо, уютные хижины, тихая песня, льющаяся над неторопливой рекой… И лишь поросшие бурьяном пепелища, да отдаленные всполохи на горизонте с затихающими раскатами далекого грома напоминали о чудовищном прошлом этой маленькой страны.

Турбо-Мэн словно грелся на завалинке, жмурясь на ласковое июльское солнце, и непринужденно общался с кем-то по мобиле. Кроме него война пощадила лишь стажера Максимку, который задорно осваивал бесхозные просторы, трудолюбивым плугом вспахивая наливающуюся урожаем землю. В остальном же наш кабинет был густо населен новыми обитателями из Отдела Маркетинга.

Барина и след простыл, а на том месте, где некогда возвышался его трон, теперь чьей-то заботливой рукой были разложены мои (!) собственные вещи. Девчонок же наших раскидала война по закоулкам других отделов. И я пожалел о том, что старина-Бесо не дотянул до счастливых деньков.

В общем, зажили мы с Максимкой под началом Турбо-Мэна по-человечески. Работа спорилась, и жизнь начала налаживаться. В тот момент я был уверен, что черная полоса миновала и адово пламя осталось далеко позади. Но я и не подозревал, как быстро оно сократит дистанцию до моей пятой точки».

6. Братья по оружию

А пока это были отличные дни. Каждый четко понимал, что ему делать и за что он отвечает. Спокойная, слаженная (наконец-то не от слова «лажа») работа. Без истерик, припадков и взмыленных шей.

На какое-то время мы даже ощутили себя командой. Причем, скорее всего бобслеистов. Разгоняющими были мы с Максимкой, а Турбо-Мэн уверенно восседал в капсуле и делал вид, что рулит. Он перманентно пребывал в «местных командировках», скоропостижно отстраивая дачу в Юкках, и решал жилищные вопросы двух стремительно созревающих дочерей. Я занимался всей текучкой и был официально произведен в заместители начальника отдела. А Максимка наконец получил возможность в спокойной обстановке прикоснуться к внешнеэкономической деятельности, выполняя более серьезные задачи, нежели ксерокопирование, отправка корреспонденции и приготовление кофе. Только теперь он смог обустроиться на полноценном рабочем месте. Ведь до войны Макс ютился за чайным столиком, который целиком занимал факс. Причем сидеть он вынужден был лицом к стене и барский рык бил его в затылок, как паровой молот. В таком противоестественном положении Максимку поначалу заставал врасплох любой барский припадок, поскольку он не имел физической возможности отследить сгущающиеся на челе Барина тучи. Я предлагал ему повесить на стену зеркало заднего вида. Но парень довольно быстро превратился в летчика-истребителя, каждые сорок секунд оглядываясь назад. «…Ну, где же он, мой ведомый?» – набатом звучало в его голове. Поначалу конечно шея у Макса болела, но вскоре ее подвижность значительно возросла.

В качестве ложки дегтя к нам в отдел подселили Вальку. Она была родом из бухгалтерии, теперь вела наши платежи и представляла собой вздорную крикливую бабу. В силу своего характера она в гордом одиночестве воспитывала шестнадцатилетнего сына. Народ в бухгалтерии вздохнул с облегчением и одаривал нас взглядами полными сочувствия смешанного с благодарностью. Но нам, давно оглохшими от барского рыка, Валькины истерики были, нипочем. К тому же, вырвавшись из тесных объятий женского коллектива, Валька чуть сбавила обороты. Периодически она еще подавала голос из своего угла и рвала на части менеджеров за кривые графики оплат и авансовые отчеты, но стервозность звучала уже без пресловутого шика. К тому же к нам с Максимкой она испытывала чуть ли не материнские чувства.

Турбо-Мэн навязчиво презентовал мне боевые трофеи: большое барское кресло и тумбочку с таинственно запертым ящиком. Видимо таким образом он хотел морально поддержать меня, как пострадавшего в годы репрессий, но не заставшего триумф сил Добра. Хотя возможно Турбо, как новый лидер прайда, попросту метил территорию и разбрасывал всюду барские ошметки наподобие мемориалов «чтобы помнили». Но трофейное барское кресло жгло мне задницу, вызывая неприятные воспоминания, и я поспешил уступить его Вальке вместе с загадочной тумбочкой. В те счастливые дни я даже не мог предположить, что этот жест доброй воли в последствие спасет мой зад от пыток инквизиции. По сему, дорогой читатель, спеши творить добро! Воистину, все хорошее когда-нибудь возвращается к нам сторицей. Валька тут же вызвала слесаря, который взломал замок тумбочки, и вытряхнула в мусорное ведро все ее содержимое. Я подумал, что неплохо было бы сжечь всю эту мерзкую корреспонденцию на заднем дворе, но не стал марать руки.

7. Гоблины

Въехавшие к нам в кабинет гоблины отдела Маркетинга были совершенно дикими. Оно и понятно: жизнь в суровых условиях конкурентной борьбы накладывала свои отпечатки. Их стихией был непрерывный гемор, на почве собственноручно составленного плана продаж. При невыполнении которого, каждый должен был выпороть себя сам и отчитаться о проделанной работе. Груз взятых на себя обязательств давил наравне с атмосферным столбом, заставляя вертеться ужом и переводить кипы бумаги, выстреливая в белый свет неимоверное количество отчетов, анализов, графиков и объяснительных записок. А ведь надо было еще успевать получать откаты, делить бонусы с клиентами, перекидывать друг-другу неликвиды и регулярно отдаваться директорам на растерзание в ходе совещаний. Словом, заниматься собственно продажами им было даже некогда. Но парни держали марку и вели себя, как кинозвезды. Эти брутальные мачо напоминали мне римских гладиаторов, которых надсмотрщики взбадривали на арене, тыкая факелом под зад.

Но манагеры отдела Маркетинга, конечно, не все были снобами и нарциссами. До тех пор пока перед ними не замаячит перспектива хоть микроскопического карьерного роста, некоторые ведут себя просто и прямодушно. Причем настолько, что выйдя из туалетной кабинки, стремятся пожать твою руку, даже не успев достичь умывальника.

Как-то Максимка утром принес кулек конфет. Полкило «Белочки» для впрыска эндорфинов. Он любил сладкое и частенько баловал себя. Конечно, перепадало и нам, поскольку лагерное детство уже практически стерлось из его подкорки. Парень почти забыл, как ночами под одеялом черпал варенье пальцем из банки. Максимка был общительным малым и соблюдал приличия. Поэтому радушно брякнув «Угощайтесь, пацаны!», подхватил чайник и бодро зашагал в направлении ватерклозета. Он выдвинулся за водой, чтобы согреть кипятку для всех. Парню хотелось праздника. Душа его пела. Максимка уже практически чувствовал во рту вкус шоколада, когда вернувшись через пару минут, обнаружил на своем столе растерзанный пакет. «Белочка», вильнув хвостом, ускакала, обильно забросав фантиками максимкин стол, клавиатуру и документы. Манагеры в тишине чавкали, как гоблины и мысленно требовали «исчо».

Максимка быстро овладел собой и, не дожидаясь благодарности, вскипятил воду. Только тут он заметил отсутствие заварки на привычном месте. «…И ее сожрали что ли? – вертелось в голове, когда он отхлебывал пустой кипяток из объемистой кружки. – А может и скурили…»

В тот день Максимка впервые ощутил на себе действие закона джунглей. Он внутренне собрался и в обед выглядел неестественно бодрым. Я попытался утешить его.

– Макс! – я положил руку ему на плечо. – Это ж гоблины! У них все просто: он видит, он хочет, он имеет. Приличия, мораль – им это не знакомо. Так что аккуратней. Я знаю, ты натура хлебосольная, но в данном случае не по адресу. Не в коня корм. Если хочется кого-то побаловать, то отнеси конфеты за стенку – в бухгалтерию. Там девчонки симпатичные. С деньгами, опять же, работают. Или лучше вон, Вальку прикорми, чтобы не бросалась, если вдруг тебе подотчетные перепадут.

8. Ностальжи

Как-то мне прислали коробку с образцами кафеля, который был пересыпан упаковочным наполнителем, как две капли воды похожим на кукурузные палочки. Пористые желтые цилиндрики. Они живо напомнили мне детство: в эпоху дефицита я однажды объелся ими до рвоты, когда папе вдруг удалось где-то достать несколько пачек вожделенной кукурузы. Испытав прилив ностальжи, я достал блюдце, насыпал не него несколько штук и поставил возле клавиатуры. Получился натюрморт наподобие декоративных фруктов. Возможно даже, Энди Уорхолл отечески похлопал бы меня по плечу, бросив на ходу что-то вроде: «Натюрморт поколения фаст-фуда! Так держать, сынок!» Я впал в воспоминания и умиленно глядел на блюдце.

Внезапно чья-то пятерня загребла пригоршню палочек с тарелки и устремилась вверх. Тут же передо мной замелькали еще несколько рук, подбирающих эрзац-кукурузу. Я поднял глаза и увидел радостных гоблинов. В первую секунду я опешил и зачарованно смотрел, как полистирол исчезает в ротовых отверстиях словно в топке паровоза. Но потом спохватился:

– Парни, – сбросив оцепенение, произнес я, судорожно дернув кадыком, – вы только не глотайте. Пожалуйста.

Манагеры отдела Маркетинга были частыми гостями в районе моего стола и в процессе решения производственных вопросов чувствовали себя на нем как дома. Они, подобно саранче, хватали, уничтожали и уносили в когтях все, что не было приколочено, абсолютно не утруждая себя просьбами. Причем делали они это так непринужденно и естественно, что хозяин не смел возразить. Иные, правда снисходили до изображения рассеянности, прихватывая вашу ручку или маркер.

В тот раз весь рабочий день я предавался воспоминания, бросая взгляды на палочки. Когда кто-либо из менеджеров отдела Маркетинга просил у меня разрешения угоститься, я тот час же объяснял, что это не корм, а элемент индустриального декора. Но за весь день лишь единственный менеджеренок удосужился поинтересоваться палочками словесно. Остальные, как бы между делом, в процессе разговора со мной хватали с тарелки корм и отправляли его в пасть. Делали они это четким, стремительным движением и я лишь в последний момент успевал пресечь их глотательный рефлекс. Реакция была у меня уже не та и они беседовали со мной, смачно хрустя полистиролом.

9. Ничего личного

Я так и не узнал всех подробностей битвы титанов, развернувшейся за время моего отсутствия. Но кое-какие эпизоды я все же смог восстановить из сбивчивых рассказов выживших очевидцев. Правда для этого мне придется кое-что вспомнить самому.

Будучи изощренным бойцом закулисной возни, Барин умело формировал в глазах руководства образ собственных подчиненных, как неопытных, невнимательных, но старательных батраков. «Если вы неспособны самостоятельно расставить приоритеты, подойдите ко мне, и я сама вам их расставлю!» – иерихонской трубой басил Барин, чтобы слышала вся контора. Проходящие по коридору менеджеры шарахались от нашей двери, как вспугнутые выстрелами косули.

К слову сказать, однажды Диментий попробовал сунуться к Барину со списком заданий, которые тот от души нарезал ему. Барин скорчил удовлетворенную гримасу, со вкусом откинулся в кресле и живописал Диментию особенности капиталистического труда, ставя во главу угла интересы компании и лично Боссов. Напоследок он пригрозил фотографией рабочего дня и отпустил Диментия с миром.

– Теперь понял, что самое важное? – спросил я, когда через полчаса Диментий рухнул на свой стул.

– Все! – простонал он, трясущейся рукой поднося чашку к лицу.

Вскоре после этого Барин слил и его, доверив мне эту черную работу. Диментий только вернулся из отпуска и резал торт, чтобы отметить свой get back.

– Тебе пора столкнуться и с неприятными сторонами руководящей работы, – напутствовал меня Барин, подталкивая в спину, как будто я уже имел дело с чем-то приятным. – Я понимаю, что у него обострение аллергии и сейчас он проходит медицинское обследование, но лечение может затянуться. Вдруг он ляжет в больницу! А зачем хозяину компании всякие больные-хромые, которые не могут работать с полной отдачей? Конечно, мне его жалко, но это бизнес. Ничего личного. К счастью Диментий все понял по моему лицу. В тот же день его заявление лежало на барском столе.

10. Пеногаситель

Делая нам черный пиар, Барин главным образом страховался оттого, что кто-нибудь из нас рано или поздно сможет его подсидеть. Вероятно, он мечтал продержаться тут до пенсии. И на всякий пожарный усиленно сеял вражду между собственными подчиненными. Каждому из нас он наговаривал гадостей про остальных, призывал внимательно присматриваться и стучать на всех и вся. «Я ведь вам всем доверяю», – повторял Барин, когда за несколько дней до нападения на Турбо-Мэна, предложил мне и Бесо записывать в тетрадочку все его косяки. «Турбо уже не тот, – науськивал нас Барин. – Он что-то скрывает. Отлучается часто по собственным нуждам. С клиентами шушукается. Присматривайтесь к нему повнимательнее!» Лучшим подарком Барину был какой-нибудь конфликт между сотрудниками. И даже если он возникал в других отделах, Барин рвался выступить в роли «третейского» (как он сам себя называл) судьи. Со временем народ так привык к этому, что некоторые гоблины из отдела Маркетинга начали сами приходить к нему разрешать свои споры. Барин рассудит! В такие моменты Барин лучился счастьем и, с удовольствием выслушав прения сторон, выносил вердикт.

Он обожал проорать в ухо говорящему по телефону подчиненному, причем так, чтобы абонент на другом конце провода тоже слышал каждое его слово. Таким образом он старался поучаствовать в телефонном разговоре, давая внезапно пришедшие на ум вводные. Кроме того, он хотел чтобы человек на другом конце провода понимал, что у его собеседника есть Босс и он вездесущ. В такие моменты я старался незаметно прикрывать трубку рукой, а когда оппоненты интересовались, кто это у нас так орет, я отвечал: «Радио слушаем».

Но на всякое хитрое отверстие, как говорится, найдется гвоздь с резьбой. Поэтому те, кто имел амбиции в нашем отделе, пытались их реализовать разными способами. Например, пронырливая Викарио очень надеялась в кратчайшие сроки выбиться в люди и засесть где-нибудь поближе к Олимпу. По жизни она усиленно косила под наивную веселушку-хохотушку, попутно наводя мосты к Боссам. Наконец каким-то местом этот Штирлиц втерся в доверие к руководству и поносил там Барина на чем свет стоит, сигналя о каждом его неудачном пуке. В беседах же с Барином она присягала ему на верность и не стеснялась открыто восторгаться барской харизмой, опытом и прочей ботвой.

Однажды, распаленный очередным сеансом связи с Викарио, Великий-и-Ужасный босс возжелал Барина и умудрился довести его до ручки за какой-то внезапно всплывший косяк. Через четверть часа Барин ворвался в отдел в облаке слез, соплей и дюлей, построил всех нас и попытался сходу найти крысу в дружном коллективе.

– Если вы меня начинаете ставить раком, – после стремительного предисловия возопил Барин, как сержант в «Глухом бронежилете», – то я сама сделаю так, что вы у меня в этой позе окажетесь! Всех раком переставлю!!! Я вас живо вышвырну отсюда!

Барские щеки алели и колыхались в такт словам. Слюна летела из перекошенного рта. Вытаращенные глаза грозили выскочить из орбит, но толстые линзы очков прочно удерживали их на месте. От такого голоса птицы обычно падали на землю, а рыбы всплывали кверху брюхом. Мы пригнулись за мониторами и сидели, как солдаты под Курской Дугой. Когда после выкрикивания угроз, сменившихся вкрадчивыми просьбами сдать гада, Барин понял что эдак ничего не добьешься, он вдруг решил испугать нас тем, что «бросит все и уволится к чертовой матери, потому что не может работать в такой обстановке».

– Уйду я от вас. Сама уволюсь. Заявление напишу сегодня же! – жалобно пробасил Барин, грузно падая в многострадальное кресло. – Я-то не пропаду. Найду себе достойную работу. Меня всюду зовут. Или открою свое кафе.

Никто из нас, однако, на это не купился. Да мы и не верили в такое счастье. А Барин между тем продолжил, протирая очки подолом жакета:

– А вот вы с другим начальником меня еще вспомните! Взвоете тут, когда ваши задницы прикрывать никто не будет перед директорами. Я ведь все для вас делаю: дерьмо за вами убираю, отчитываюсь, получаю за вас, а вы это не цените.

Он беспомощно захлопал вытаращенными глазами, вдруг оказавшимися на мокром месте. Затем смахнул слезу, мизинцем подцепил козявку в углу глаза, изучил ее на предмет протечки туши, и гулко вздохнул. Не знаю, как у других, но в моей душе в этот момент ужас уступил место жалости. Барин вынул скомканный носовой платок, в который можно было бы запросто запеленать младенца и гулко высморкался. Народ безмолвствовал в оцепенении. Однако Викарио была начеку и не спасовала. Она широко распахнула глаза, привстала и обдала Барина крутой смесью восторга и уважения:

– Селена Бармалеевна! – картинно выкрикнула она, приложив костлявую длань к плоской груди. – Вы ТАКАЯ замечательная женщина! Я восторгаюсь Вами! Какая вы мужественная! Как вы все это выдерживаете?! Я не понимаю! Откуда вы берете силы?! Вам нельзя уходить! Ведь вся работа здесь держится только на вас! Весь отдел, вся компания на вас держится!!!

Барин навострил уши и расправил плечи, но тут прозвучал гонг на обед.