Над Нейвой рекою идем эскадроном

– За церковной оградой сидели, а колокольня, видимо, у них была пунктом наблюдения. Поэтому в прошлый раз они и подготовились к нашей встрече, – сказал Мерзляков.

– Кто вами командовал? – обратился к мужикам Спиридонов.

– Никто. Мы сами, – с мрачным достоинством ответил один из мужиков.

– Там гильз в ограде возле самой церкви валяется видимо-невидимо! – вмешался красногвардеец, державший под прицелом пленных.

– Местного попа сюда живо! – скомандовал командир.

Мерзляков с двумя бойцами вскоре привели местного священника.

– Ты ими командовал? Фамилия, контра?! – рявкнул Спиридонов.

– Моя фамилия Удинцев. Воевать и командовать военными отрядами мне мой сан не позволяет, а убивать закон божий не велит, – спокойно ответил священник. – У меня другое оружие – слово Божье.

– Нет! Из твоего логова по нам стреляли, а, значит, ты виноват в смерти Кости!

И приказал взять долгогривого. После чего Спиридонов вместе с пятью красноармейцами повёл Николая Удинцева на окраину села, к хлебозапасному магазину. Зайдя за покосившиеся складские сараи, направил наган на попа и выстрелил. Священник упал в молодую, едва пробившуюся поросль, неловко подвернув под себя ногу.

Не знал тогда Владимир Афанасьевич, как дорого заплатит он за этот расстрел…

– Остальных отпустить! Да, вот еще: соберите всех на площади. Пусть выгребают всё зерно, которое продотряду не выдали, а то сами придем и заберём всё, и сеять будет нечего! – приказал Спиридонов Мерзлякову.

Вылазка красного отряда прошла накануне первого мая. Отряды Спиридонова и вернувшийся с Дутовского фронта[5 - А.И. Дутов (1879–1921) – русский военный, генерал-лейтенант, участник Белого движения, атаман Оренбургского казачества.] отряд Кушникова прошли победным маршем на первомайском параде по площади. До кровавой развязки оставалось ещё несколько месяцев, молодёжь из союза продолжала собираться на свои вечеринки, рабочие митинговали, по сёлам продолжали шнырять продотряды, но предвестники грозной бури уже появились. Тревожная весна наступала в горно-заводском Алапаевском округе…

Почти в это же самое время, когда главный чекист города отправлял команду за великими князьями, на перрон Алапаевского железнодорожного вокзала с подошедшего поезда молодцевато спрыгнули два офицера. Военный чин можно было угадать лишь по их виду. Погоны у обоих, согласно распоряжению советской власти, были спороты. Тотчас к ним подкатила повозка.

– Ну что, Алексей Иванович! С приездом вас! С возвращеньицем! Вот ваш батюшка меня с полуночи вчерашнего дня подняли и за вами отправили, сам-то по нонешним временам приехать не могут! Нельзя лесопильню оставить! Да и лесосплав тоже сейчас начнётся! Узкоколейка-то с перебоем работает, хоть и наняли китайцев!

– А что там, у отца, десятники плохо смотрят, что ли? – спросил Алексей Цепелев, сын махнёвского лесопромышленника, к которому обратился сидевший на козлах мужик.

– Да что десятники! Тут с фронта деревенские поприходили и всё разделить пытаются – и землю, и лесопильни, и мельницы, и кузни. Всё, говорят, народу должно принадлежать или никому! Кто не согласен – разоряют, а то и петуха пустить могут!

– Вот как? Я на фронте уже эти песенки слышал, и сюда, знать, докатилось! Как будто и раньше народу не принадлежало! Зарабатывай да покупай! Ну, а что же наши-то селяне, со всем согласны, Сидор Палыч?

Палыч помедлил, почесал затылок, и вполголоса проговорил:

– Подымались ужо! Карелина-то, первого большевичка нашего… того! Забили насмерть. Да только из города красная гвардия пришла. Кого арестовали, сейчас в городе сидят, а кто в леса убёг, сейчас там отсиживается!

– Хороши, значит, дела! – покачал головой Алексей.

Оба офицера сели в повозку, и Сидор Палыч, старый конюх, работник отца Цепелева, тронул.

– Ты-то, Вася, что по всему этому думаешь? – спросил Алексей друга.

– А я пока ничего не думаю, вот приеду, осмотрюсь… Наше дело ведь такое, капиталов у моего бати нету. Брат лесником работает у твоего отца. А я, как раньше, пахать и сеять буду. Вот есть у меня мечта в Ирбите на агронома поступить в сельхозинститут!

– Ну-ну! Нынешняя власть даст тебе и пахать, и сеять… Всё зерно выгребают, даже семенное! – вмешался в диалог двух друзей Сидор Палыч.

– Что ж, приедем и увидим своими глазами. Я думаю, сеятели и жнецы любой власти нужны – и старой, и нынешней и… какая там ещё наступит!

Дальше оба ехали молча. Их связывала учёба в местном четырехклассном училище в селе Мугай[6 - Мугай – древнее село в Алапаевском районе Свердловской области, расположено в 70 км от Алапаевска.], вместе были призваны в Российскую армию, вместе окончили школу прапорщиков 20 ноября 1917 года в Оренбурге. И, наконец, будучи выборными командирами рот в одном полку, при демобилизации старой императорской армии добросовестно отчитались новым властям: сдали имущество своих рот, распустили солдат и только после этого сами отправились в родные места.

Быстро промелькнули городские кварталы. Начавшийся после разговора с Сидором Палычем лес неприветливо и сурово встретил бывших друзей. Даже весеннее пение птиц не показалось им родным и весёлым. Во всём чувствовалось тягостное внутреннее напряжение. До Мугая добрались только поздним вечером. Здесь им предстояло распрощаться. Алексей Цепелев поехал в деревню Губина, или как в просторечье склоняли – в Губину[7 - Деревня обычно называлась по фамилии основателя.], а Василию Толмачёву предстояло добраться до деревни Лобановой. Алексей предложил подбросить друга до самого дома, но Василий сказал, что прогуляется по родным местам, разомнёт ноги.

– Смотри, Вася, волкам не попадись! Съедят – и мамка не увидит!

– Двуногим… волкам! – подсказал сидевший на козлах Сидор Палыч.

До дома Василий добрался уже в полночь. Выйдя на деревенскую улицу и сунув два пальца в рот, громко свистнул, чем вызвал дружный лай собак всех дворов. «Вот кто мне первый радуется», – с усмешкой подумал Василий и постучал в окно родного дома. Ему открыл взволнованный отец.

– Что так долго добирались? Мы уж все окна проглядели, и весточку не шлёшь, что едешь?! Мы уж ведь от Цепелевых узнали, их лесничий нашему Сашке сообщил! Завтра с утра пожалует.

Тут из-за открывшихся дверей выскочила мать и бросилась сыну на шею.

– Да подожди ты! Дай хоть поговорить с сыном о деле! Чем заниматься думаешь, Василий?

– Да осмотрюсь сначала, тятя!

– И то верно!

– Завтра будете говорить о делах, а сегодня я буду на него радоваться! Парень с войны пришёл живой и невредимый, что ещё надо?!

Вася из материнских объятий весело крикнул отцу:

– А мне что! Пахал, сеял… Так и дальше продолжим! Война-то, слава тебе Господи, кончилась!

Мать продолжала свое:

– Я уж и невесту ему присмотрела!

– Это кого же, маманя? Мне, кроме Глашки, никого не надо и на дух!

– Да далась тебе энта Глашка, у них ртов цельный десяток! Возьмёшь её – и других ихних потом корми!

– Ладно, поглядим! А ты мне к завтрему баньку для начала истопи. Ух как я напарюсь… За всё время, что в нашей бане не был, отведу душу!

Глава 2

Роман Федорахин

Событие, случившееся 20 мая 1918 года, всколыхнуло город. О нём заговорили во всём уезде, и даже в губернии, а про Алапаевск узнала вся Россия. Толпы народа разного сословья и звания стали стекаться в город, чтобы посмотреть на привезённых в город Великих князей, родственников помазанника Божия. При встрече с ними горожане кланялись, а крестьяне подносили подарки.

Федорахины, отец с сыном, приехавшие из родной деревни Б?чина[8 - Деревня Бучина находится в 30 км от Алапаевска на правом берегу р. Нейвы.] на базар продать кое-что из продуктов и сделать закупки для хозяйства, тоже жаждали увидеть своими глазами родственников царя. Долго не торговались, и товарообмен на этот раз произошёл быстро. После состоявшихся сделок Федорахины пошли к церкви на Александровскую площадь, где должна была служиться обедня, и крестьяне надеялись увидеть князей. Вскоре вся площадь заполнилась людьми, словно ожидающими какого-то чуда. Форма бывшего кавалериста, в которой Федорахин-младший пришёл из учебного полка, выделяла его из толпы. Роман был коренастый молодой крестьянин среднего роста, с карими глазами и густой тёмной шевелюрой волос. В марте ему исполнилось двадцать лет. Ровно два года назад он был призван последней мобилизацией, но до фронта не дошел, хотя, усердно относясь к службе, получил чин младшего унтер-офицера. Революция застала его в учебном полку в Екатеринбурге. После чего полк распустили по домам. Но всё же эти два года службы кое-что ему дали, о чём говорили и выправка, и походка.

…Вдруг толпа загудела и стала кланяться подходившей группке людей. Всматриваясь, Роман пытался разглядеть каждого из этих идущих неторопливым шагом господ. Впереди шло несколько пожилых людей, за ними – три молодых человека, один держал под руку женщину, видимо, свою жену. Позади них шли еще две женщины, одна из которых привлекла взгляд Романа своей белой кожей. Такого лица он ещё не видел. Оно влекло своей печалью и в то же время было полным какой-то решимости, вызывало незнакомое чувство одновременно сострадания и уважения к этой немолодой госпоже, хотя он тогда не догадывался, что далеко не по своей воле появились в Алапаевске эти люди. В это время кто-то ткнул Романа в спину. Он обернулся. Перед ним стояли два парня в военных гимнастерках. В одном из них он узнал Виктора Федотова, до войны бывшего учеником слесаря Алапаевского завода. Роман вместе с ним призывался и ехал в одном эшелоне к Верхотурскому воинскому начальнику на призывной пункт. И с ним же, озоруя, устроил бузу на станции в Нижнем Тагиле.

– Ты молиться на них собираешься? – спросил парень с высоким лбом и глубоко посаженными глазами, стоявший рядом с Виктором.