Урановая вахта

Наскоро проведя спреем по локтям и коленям, Клим сгладил микроцарапины и быстро облачился в скафандр. Палм он затолкал в особый внутренний карман на боку, выведя от него контакты к шлему и нарукавной клавиатуре.

– Проверка связи! – сказал он, не затягивая крепления шлема.

– Принимайте координаты цели, – отозвалась автоматика.

Только он сейчас готовился к выходу, остальные же спокойно изучали информацию, поступающую по каналам связи. Чжангу вообще практически не нужно было выбираться со станции, Канетти – только при начале разработки новой шахты и при консервации старой. А Ноэль надевал скафандр только ради развлечения, один-два раза сопровождая Марсино. Неудивительно, что именно Климу с его опытом пришлось выходить из терпящего бедствие челнока наружу, чтобы сбить проклятого диагноста со штанги.

– 62 градуса северной широты, 34 градуса западной долготы, – проинформировала автоматика.

– Спасибо, – бросил Клим в пустоту и нацепил ранец с компактным электротермическим двигателем. – Другой конец Фобоса…

– Расстояние до цели – 9,47 километра, – не согласилась система.

Геолог проверил оба фосфо-оливиновых аккумулятора, прилагавшихся к двигателю. Спасибо Чжангу, он не пропустил этот важный элемент при вчерашней приемке дежурства – заряжены они были полностью. Потом геолог сунул в ремонтный ранец исправный датчик, на всякий случай прогнав через него тестовый сигнал. Теперь ничто не держало Клима в ангаре, он подал питание на шлюз и втиснулся в него. Часть воздуха была быстро абсорбирована выдвижной решеткой, остатки же выветрились в космос, когда внешняя створка отклеилась от прокладки и съехала в сторону.

Ездить на Фобосе невозможно, человек и тот весит здесь всего несколько граммов. Приходилось рассчитывать только на ранцевый двигатель. Так проще и намного удобнее, чем запускать дрезину. К тому же с дополнительной техникой повышается риск застрять где-нибудь в реголитовой щели и посадить аккумуляторы, выцарапываясь оттуда. Миновав стыковочный узел, тускло блеснувший в тени, геолог направился к границе между полной чернотой и звездным небом – периметру Стикни. Ориентиром служила пятнадцатиметровая ферма, на которой была закреплена гигантская солнечная батарея. Ферма стояла, углубясь в грунт тремя ногами, на самом краю пресловутой «борозды».

Клим давно уже потерял счет таким вылазкам в вакуум. Точнее, он перестал считать их в первый же год вахтовой работы на спутнике. Поверхность его он знал едва ли не лучше всех в «Азефе». Он облетел на низкой высоте все кратеры и пощупал перчаткой все самые значительные валуны – темные, с низким словно у астероидов альбедо. Не раз поднимал он руками или выхлопом двигателя реголитовую пыль и улетал прочь, не дожидаясь, пока смехотворное тяготение вновь придавит ее к метровому слою плотной «взвеси», покрывшей Фобос.

Длинные и резкие тени ничуть не мешали ему держать верное направление. К тому же автоматика порой подавала корректирующий импульс на двигатель, когда он слишком уклонялся в сторону. По пути пришлось миновать несколько глубоких параллельных борозд, непроницаемо черных – в одной из них он и нашел обломок неведомой трубки с загадочным знаком. Кажется, такие ставились на древнееврейский зондах… Но Клим не был уверен, что знак совпадал до деталей, а с каталогом пока не успел толком поработать.

Скоро Солнце целиком осветит поверхность, и реголитовая взвесь нагреется до трехсот Кельвинов. Наверное, окажись тут воздух, можно было бы пару часов позагорать на «песочке», пока Солнце не спрячется за горизонтом.

– Клим, как ты? – очнулся Марсино.

– На полпути к датчику.

– Не разгоняйся там…

– О чем это ты? Парю как робомуха.

Геофизические датчики, сеть которых раскинулась по всему спутнику, приходилось порой заменять. Все-таки условия тут были довольно жесткими – и радиация, и перепад температур, и внутренние напряжения в спутнике, иногда сбивавшие настройку приборов так, что дистанционно наладить их не удавалось. Без этих маленьких, но умных штук всякая работа на Фобосе бы замерла, что бы ни думали об этом бог шахтных агрегатов Канетти и «даритель жизни» Чжанг. Именно по скорости прохождения сейсмического сигнала между датчиками и определяется, где возникла угроза стабильности Фобоса. Там, где порода достигает критического напряжения, следует немедля начать выработку урановой руды, то есть бурить шахту. Это по сути и было написано в контракте между правительством Марса и «Недрами».

Клим мог бы гордиться тем, что лично установил четыре из трехсот с лишним минеральных типов, обнаруженных на Фобосе. Все безводные и слоистые силикаты открыли задолго до него, лет четыреста назад. Простые окислы и железо-никелевые сплавы тоже составили когда-то предмет чьей-то гордости. Счастливчикам прошлого достались и чистые металлы с углеродом, а также кое-какая распространенная в космосе органика. Клим же твердо определил несколько редких разновидностей оливина – но похвастаться этим достижением мог разве что перед самим собой. Даже премию не дали.

Из-за края спутника показались модули одной из нескольких солнечных электростанций (круживших на более высокой орбите). Они тщетно пытались повысить температуру Марса во время зимних холодов. Эта станция была собрана еще не до конца, хотя обе солнечные батареи уже заняли свои позиции. Робот-сборщик монтировал на них оборудование, и его ионный двигатель время от времени поблескивал горячим пучком частиц. Через несколько дней гормональная программа сборки даст команду, и обе батареи сойдутся в одно целое, образовав колоссальный двухкилометровый энергоприемник.

В общем, роботы на Фобосе так и суетились.

Спустя двадцать минут полета вдоль изрезанной тенями поверхности Клим достиг расчетной точки. Датчик был заложен в керамическую трубу, целиком помещенную в грунт. Орудовать следовало осторожно, малейшее неловкое движение могло поднять в «небо» кучу реголитовых обломков. Клим быстро, с помощью магнита извлек датчик и заменил его на новый.

– Пробный сигнал, – приказал он далекой автоматике.

Новый датчик тут же вписался в схему контроля над каменным телом Фобоса. Делать тут больше было нечего, и Клим повернул обратно. Перед ним оказался полукруг Марса – огромного, ярко-оранжевого в полуденном свете Солнца. Даже бледные пятна углекислотных облаков имелись, ведь бактерии постепенно меняли атмосферу планеты, хоть и очень медленно.

Геолог нашел взглядом родной каньон в долине Маринера, с неразличимым пятнышком Офира. Внезапно ему показалось, что он падает на Марс, и он поспешно опустил глаза к пыльным реголитовым завалам, подавляя неприятное ощущение.

Забравшись в унылую шлюзовую камеру, Клим вытерпел потоки карболовой кислоты, а затем и пары фенола. Нужно было начисто смыть со скафандра дайнококусов – устойчивых к радиации микробов, которых случайно завезли на Фобос лет триста назад. Проносить их внутрь станции было строго запрещено.

1-й день сезона Дзинчже, Фобос

Наряду с анализом показаний от сети датчиков Клим выкраивал время и для работы с Сетью, пока безрезультатной. Ни одной детали с похожим на сплюснутую звезду знаком ему упорно не попадалось, и Клим все чаще вспоминал старика-антиквара с его предложением помощи. В остальное время он смотрел по головизору новости и фильмы.

На пятый день он понял, что ему не хватает обычного общения, и явился в кают-компанию. Оказалось, что здесь висит только Ноэль.

– А где Чжанг и Канетти?

– Почем я знаю? – откликнулся археолог. – Помнишь, что мы обсуждали в последний раз?

– Про свалку отходов? И ты все еще думаешь, что уранинит образовался искусственно? – Клим растянулся в микрогравитации, позволив телу парить над полом. Внешняя камера транслировала ночную поверхность Марса, лишь кое-где оживленную маяками технических баз.

– Что мы знаем о древних марсианах? Почему бы им не оставить в качестве отходов то, что мы принимаем за руду?

Габо способен был сутками выискивать среди органических молекул спутника следы жизнедеятельности мифических марсиан. Уж сколько сотен лет их ищут повсюду, вплоть до невероятных глубин на самой планете, а Ноэль (оригинал!) вбил себе в голову, что внимание стоит обратить на Фобос. Откуда, например, у него такое мощные залежи магнитных минералов? Ни у одного спутника в целой СС таких нет. Кажется, Ноэля не интересовало больше ничего, кроме древней разумной жизни в системе Марса. У него даже постоянной семьи не было, только временные жены, да и то возникавшие не в каждый его прилет на планету.

Наверное, только такой маньяк и мог открыть что-нибудь стоящее. Но ему закономерно не везло – не те сейчас времена, чтобы эпохальные открытия совершать. А в последнее время в гипотезах Габо, как заметил Клим, стали возникать откровенно безумные элементы. Впрочем, опровергнуть их геолог не мог. Он подумал, что после находки непонятного обломка и сам скоро поверит в инопланетный разум, если не найдет нужную деталь на схеме какого-нибудь старинного зонда.

Начинался сезон Цзинчжэ, и здоровье следовало поддерживать тремя главными способами – психологическим регулированием, размеренным укладом жизни и сбалансированным питанием. Если сохранять спокойствие и избегать участия в дикуссиях удавалось не всегда, то с легкой пищей проблем не было. Правда, биоавтомат, как всегда, отказался работать. Зато патентованная питательная среда вполне функционировала. Клим подлил в нее мясопептонный бульон, открыв кран, и подсыпал сушеных стрептококков, чтобы приготовить себе толику традиционной во время цзинчжэ еды.

– Я еще не говорил тебе, что установил причину появления борозд? – заявил Ноэль.

– Ну-ка, – заинтересовался Клим. – Которая это гипотеза, а?

– Неважно, эта – самая правдоподобная… Полагаю, ты наслышан о третьем спутнике Марса?

– Танатосе? Легенду про него в школе проходят.

– Из-за Танатоса почти четыре миллиарда лет назад погибла вся жизнь на планете, если помнишь. Так вот, когда он взорвался, разлетающиеся осколки зацепили Фобос и оставили на нем царапины. Откуда, по твоему, возник Стикни? От удара крупного обломка! Конечно, он был не один, с ним летел рой более мелких камней. Вот этот каменный шквал и поцарапал Фобос.

– Что-то очень просто у тебя получается. Бах – и готово объяснение. Почему же тогда Фобос не свалился с круговой орбиты?

– А вот это следует просчитать. Поможешь? Ты ведь специалист по ударным воздействиям на небесные тела.

– Не по ударным, а разрывным. К тому же я геолог, а не механик, здесь я занимаюсь, в общем-то, не своим делом. Просто «чистые» геологи тут никому не нужны.

– Да какая разница? – вскипел Ноэль. Встречая несущественное (с его точки зрения) препятствие замыслам, он всегда раздражался. Возражений от Клима он не ожидал, поэтому его сопротивление сбило Габо с обычной для него «поучительной» манеры разговора.

Как и все, Клим в детстве изучал культуру и древние верования людей. Конечно, он был хорошо знаком с распространенным убеждением, что четыре миллиарда лет назад на Марсе пышно цвела растительность. Откровенно говоря, он и сам верил в этот миф, хотя никаких ископаемых органических останков (о грунтовых бактериях речи нет) так и не было найдено. У оптимистов находилось этому простое объяснение: гравитационный разрыв третьего спутника, Танатоса. Массированная астероидная атака вызвала резкое повышение температуры, поверхность Марса раскалилась, и огромная часть атмосферы горячими газовыми потоками вырвалась в космос. Растительность, разумеется, сгорела без следа. А без нее остатки свободного кислорода быстро вошли в химические соединения.

– Ладно, – сдался Клим. – Но быстрого результата не обещаю.

– Вот и славно, дружище!

Ноэль задал поиск инфо-каналов и вскоре обнаружил слабый поток одного из независимых поселений Кайзера. Как и все, мнящие себя интеллектуалами, Ноэль предпочитал получать информацию из неправительственных источников. Из-за отсутствия официозной политики и ввиду трансляции земных каналов (в записи, без рекламных врезок) независимые станции тоже нравились Климу. Особенно та, что базировалась в кратере Ютан на равнине Утопия.

5-й день сезона Дзинчже, Фобос

Вахта продолжалась своим чередом еще несколько дней, и к восьмому марта Клим собрал срезы по всем датчикам. Это были вполне универсальные и неприхотливые приборы. На Марсе их устанавливали в роверы для поиска приповерхностных грунтовых вод, а здесь они определяли подвижки геопатогенных зон. На выходе у них получались интегралы фазового сдвига на десятке разных частот, но Клим имел дело не с ними, конечно, а с итоговой сеткой Хартмана. И вот эта-то сетка и выдала ему неприятный факт, ради которого стоило потревожить старшего менеджера смены.