Пилигрим

– Проснулся гость, Матвей… Таблетки ему когда пить? Поесть-бы ему надо… Слаб очень.

– Ничего не говорит о себе? Ничего не вспомнил?

– Нет, по прежнему. Но видно, что человек образованный, культурный.

– Культура не от образования, это врождённое, с генами передаётся, – Парфенон, сам того не зная, повторил мысль Матвея, но считал это своим жизненным опытом. – Отдохнуть ему надо, раз болеет. Пусть лежит, включи ему телевизор, хотя с нашими шоу-каналами ещё больше заболеешь, а то и умом поедешь…

– Вот, возьми здесь в коробке две таблетки, и порошок разведи, – показала рукой, измазанной тестом Персефона. – Пусть выпьет, и пирожки скоро готовы будут, позавтракаем… А культуру, есть она, или отсутствует, по речи видно. Тебя вот послушать, Парфёша, так ты держимордой уродился, и может даже прапорщиком помрёшь.

– Ненавижу я это фарисейство, – продолжал дед, глядя вслед ушедшей Варвары. – То они копья ломают из-за фильма дурацкого, то-ли рекламу ему делают, решпект создают, то-ли деньги отрабатывают, а я смотрел тот фильм, чепуха на постном масле и копий тех сломанных не стоит. Вот скажи мне, Параскева, неужели в молодости нашей все такими-же дураками были, только честно, без этих соплей ностальгических? Было такое?

Бабка искоса глянула, не смеётся-ли он, нет, смотрел с любопытством, ожидаючи.

– Ну, чего придуряешься, дед? Сам ведь знаешь, или тоже память отшибло. И похуже было! Шестидесятников не помнишь? Сколько людей загнали, диссидентов тех драных, тоже, придумали пугало! А ведь людишки были самые безобидные, это-ж в русской натуре властей костерить, по кухням бормотуху пить и закусывать килькой да критикой. Сколько писательского народу вырубили под корень? Кого запугали, кого званиями купили. А кого и в бедлам отправили? И ведь настоящие писатели были, не алкаши Довлатовы, да Лимоновы, помнишь Зиновия? Ты-ж с ним за ручку здоровкался…

– Да, совсем пацаном был… Это человек! Истинный интеллигент русский, хоть и еврей, конечно, но это погоду не делает. Это властям всегда вкусный кусок в горло был – враги внешние и внутренние, а как без них? На кого жизнь нашу долбанную списывать? Без виноватых нельзя… И Сталин тем-же занимался… А сейчас всё дозволено, за что заплачено… Вот гляди, как они выражаются, писаки подзаборные: – «На улице метель, довольно прохладно – самое то, чтобы зайти и выпить ирландский кофе. Его достаточно сложно найти, но раз уж был на Лиговском, то завернул в один лофтпроект.» Каково? ИРЛАНДСКИЙ КОФЕ! Так понимаю, выращенный в пригороде Белфаста, бразильский и рядом не валялся! А «завернул в лофтпроект»… Завернуть можно в газету, завернуть за поворот, как выглядит завернуть в лофт- проект, не знаю. Потому что не знаю, какой проект обозначают нерусским словом «лофт», и можно вообще в него что-то завернуть…

– Слушай, Парфён, а ты как думаешь, вот эта убогость слова, она от скудоумия, или обусловлена рационализмом?

– Что ты подразумеваешь под рационализмом? От слова «разум»? – подозрительно спросил Парфенон.

– Нет, от понятия рационализации всего и вся…

– В природе такого понятия нет, это пустой звук. Рационализируя мышление, мы низводим его к обезьяньим рефлексам, в этом смысле сегодняшняя литература недалеко ушла от звериных звуков и органично соединяет в себе рационализм, происходящий от скудоумия.

– Ты утрируешь и отделываешься пустыми формулами…

– А если и так? Что можно сказать о том, чего нет? Абсурд, нонсенс!…

Варвара быстро и бесшумно вошла в комнату и остановилась у шторы – первое, что сразу бросилось ей в глаза, это пустой диван, и было это настолько невозможно и дико, что она прижала ладонь ко рту и затаила дыхание. И только потом увидела гостя – обнажённый, Матвей стоял за компьютерным креслом у книжного шкафа и увлечённо разглядывал книжные корешки, не услышав прихода хозяйки. А Варвара смотрела на его фигуру, не зная, что делать, и краска заливала её лицо, пока оно не начало гореть. Конечно, она не была маленькой, неискушённой девочкой, любила Русский музей и Эрмитаж, где откровенно любовалась мужской натурой фламандцев и англичан, перед статуей Давида она чувствовала себя спокойно, умиротворённо и надёжно. Только вот мужчины на картинах не были из жизни, принадлежали миру фантазии, придуманному, а потому нереальному, изменчивому и эфемерному… В своей жизни она видела обнажённого мужчину только раз, лежащим в кровати, и ничего, кроме отвращения, это воспоминание у неё не вызывало… Но фигура Матвея – чего уже от себя скрывать – его тело не рождало чувства неприятия. Его нельзя было назвать атлетом, или просто спортсменом, но это было пропорциональное, гармонично сложенное тело, оно возбуждало эстетическое удовлетворение… а может быть не только эстетическое… Что её удивило в себе; не было острого чувства отвращения, которое у неё появлялось с определённого времени при виде голого мужского тела, не как произведения искусства, но в рекламе, фильмах – ЖИВОГО тела. Нет, сейчас, при виде Матвея, присутствовало если не удовольствие, то осознание того факта, что это зрелище может быть констатацией красоты, эстетического удовольствия, почти как при виде произведения живописи или скульптуры…

Внезапно ей стало до боли стыдно и страшно. Чего она испугалась? Что её застанут за постыдным занятием – подглядыванием за мужчиной, тем более раздетым? И это, конечно… Но ещё, в голове её вдруг раздался голос, и она испуганно отступила за штору, испугавшись, что голос этот может принадлежать отцу, решившему заглянуть к гостю… Это был голос абсолютно бесцветный, ровный, он спросил, но и вопросом это было нельзя назвать, полу-утверждение, полу-насмешка?

– Грешим? Или с чистыми помыслами? «…В избежание блуда, каждый имей свою жену и каждая имей своего мужа…» Это заповедь Божья, для творений Его…

Она вздрогнула, хотела ответить – кому? – сдержалась, только в мыслях не то проговорила, не то прочитала молитву :

– Нет, Господи, чиста я мыслями и не замышляла блуда… И впредь буду осторожна от искушений Твоих… или Дьявола?

– Нет здесь искушения, если чиста ты в помыслах твоих, и Бог дал людям любовь, которая не есть блуд, если чиста душою…

Варвара потрясла головой, что с ней происходит? Неужели вид голого мужчины так вскружил ей голову? Или ей шестнадцать лет? Закрыв глаза, она снова увидела, как он стоит вполоборота к ней, глаза её опустились ниже, туда, где… Она снова потрясла головой – нет! – в самом деле, какая чушь лезет в голову… Собравшись, она легонько, костяшками пальцев постучала по косяку двери, выждала, чтобы дать Матвею время, и осторожно выглянула из-за шторы :

– Я войду, Матвей?

Он успел укрыться одеялом и спокойно смотрел, как она подходит, чуть улыбался, но с напряжением, болела голова, и жар волнами пробегал по телу… Варвара присела на край кресла, смущённо опустила глаза, но тут-же одёрнула себя – да что с ней происходит!, тут он и догадается, что она наблюдала за ним! И она уже смело ответила на его взгляд, улыбнулась :

– Хорошо выглядишь… А мама пирожки жарит, скоро завтракать будем, вы какие любишь, мне жареные нравятся, я не люблю печёные, они сухие и с корочкой … – она поймала себя на том, что один раз сказала ему «вы», что было невежливо, но он воспринял это, как должное, и, наоборот поморщился, услышав официальное «вы» – она прекрасно это поняла, и ей вдруг захотелось перейти на «ты», но уже не официально, а ближе, по дружески…

– Я смотрел ваши книги, там, в шкафу, интересный подбор, многие фамилии я слышал, но в руках держать не приходилось…

– Это папа, в основном, здесь только малая часть, там, в зале книг много… И я тоже, я в библиотеке работаю, иногда покупаю книги, по «Букинистам» хожу… Недавно собрание Уэллса, восьмитомник Гашека пятьдесят пятого года, представляешь? – опять «ты», и совершенно естественно! – Сейчас люди от старых книг избавляются, академические издания абсолютно спросом не пользуются, а современные, они, конечно, красивые, но аляповатые… Для рекламы, для увеличения продаж, для рейтингов… Попадаются, конечно, и интересные авторы, но, в основном, читаешь, вроде и тема интересная, новая, ну, ты понимаешь, в новом прочтении, интерпретации, а читаешь и – пустота… Нет мысли абсолютно… Зато реклама! … А что рекламируют? Пустоту! … Ну вот, я тебя совсем заболтала, вот глупая! А пойдём завтракать, и болезнь быстрей пройдёт!

– А пойдём! – весело откликнулся Матвей, и уже выбросил ноги из-под одеяла, но смутился, спрятал их обратно, – Я ведь… без одежды? А где…

– Да я тебя уже видела без одежды, – смеясь сказала Варвара, и, в ответ на удивлённо поднятые брови, пояснила, – Вчера, ты в ванной мылся… Я папе помогала тебя… ты совсем больной был…

– Ну, здорово! Теперь я перед вами чист и открыт! Но всё-же… Не пойду-же я на кухню в таком виде… Это уже перебор в использовании гостеприимства. Как у китайцев, знаешь?

– Это ты про то, как они гостю жену свою предлагают в знак почтения? Да, это перебор, думаю, папа на это не пойдёт…

Матвей уже намеревался ляпнуть, что он и на дочь согласен, но вовремя прикусил язык, хамить он не собирался, тем более тем, кто проявил к нему такое участие…

– А ты мне ещё не рассказала, как я здесь очутился, – голова его вдруг отяжелела, поплыла куда-то, окружающее превратилось в цветные пятна, и он откинулся на подушку, тяжело дыша. Варвара, замерев от неожиданности, смотрела широко открытыми глазами, потом вскочила и побежала за помощью…

5

– Жизнь потеряла смысл очень давно. Может быть с тех пор, как человека изгнали из Эдема, – это был голос Варвары, и доносился он из области тени, которая скрывала всё за тусклым ореолом света настольной лампы, теперь стоявшей на прикроватной тумбочке в изголовье дивана Матвея. Он хотел было спросить, о чём идёт разговор, но его опередили :

– Возможно, вы правы в утрате смысла, но получается, что в Эдеме этот смысл существовал? Но тогда он определялся Богом, люди жили в единении с Ним, без Него их не было, и, следовательно, смысл жизни человека определялся Богом.

– Вы хотите сказать, что уйдя от Бога, люди перестали верить в жизнь? Они утратили разум?

– Жизнь стала иррациональной, логика ушла, и человек стал противостоять самому себе. Разве вся последующая история не показывает самоуничтожение людской расы? – Матвей не узнавал голос, отвечающий Варваре, но вдруг в круг колеблющегося света вступила маленькая лохматая собачка, с ушами, свисающими до пола, она подошла к дивану, высоко задрала голову и сквозь пряди шерсти внимательно посмотрела в глаза Матвею своими чёрными глазками. Её хвост, по форме напоминающий хвост муравьеда, шевельнулся из стороны в сторону пару раз, и Дарья отошла из круга света, к невидимому хозяину.

– Ассирия просуществовала почти две тысячи лет, начиная с XXIV века до н. э. и до уничтожения в VII веке до н. э. (около 609 до н. э.) Мидией и Вавилонией. Это была первая величайшая империя древнего времени, ей не было равных в технологиях уничтожения её врагов. Кроме Спарты, может быть. Но вот что недавно нашли археологи на глиняной табличке, в послании губернатора одной из провинций: – «Как я могу командовать?… Все это закончится гибелью. Никто не уцелеет. С меня хватит!» – это был голос Парфенона, сидящего, видимо, в углу, у книжного шкафа, и тоже решившего принять участие в беседе. Матвея удивляло только, как в эту компанию попал Гера, явно принадлежащий к другой социальной прослойке… Впрочем, сейчас всё перемешалось, спутались все связи и приоритеты.

– Кажется, уже тогда реалии жизни не являлись определяющим фактором её смысла, но этот фактор, нам неизвестный, даже входил в противоречие с наполнением жизни, её задачами и планами. Но разве самоуничтожение может быть смыслом, напротив, это абсурд и отсутствие смысла. Разве ценность может быть в отрицании самого ценного, что есть у человека?

– Папа, меня не волнует смысл явления жизни в глобальном смысле!…

– Потому-что его нет, это фикция, рождаемая политиками и философами, состоящими у них на содержании. Сколько нас кормили дутыми и уродливыми смыслами, лишёнными не только логики, но и целесообразности, отрицающими всё, что дали нам культура и история, что объявлялось вредным и ложным, но вместо этой декларируемой лжи, нам пихали ложь фантасмагорическую, сакральную, вот идиотское слово, которого я не понимаю, когда оно звучит из уст покупных идеологов! Конечно, смысла в существовании человека разумного нет ни капли, и, может быть, только Бог знает ответ на этот вопрос, раз его угораздило затеять эту чехарду?

– Вы-же не хотите сказать, что смысл жизни краснокожих индейцев определялся снятием скальпов Чингачгуками с голов гуронов и сиу? Они сами, я уверен, сказали-бы вам что-то другое. Но что лежит у вас на сердце, Варвара? Что не даёт покоя среди ночи? – спросил Гера, почёсывая за ухом пристроившуюся на его коленях собачку.

– Согласно Камю, иррациональное правит миром, но осознание этого не является поводом для добровольного ухода из жизни. Напротив, принявший абсурдность собственного существования человек становится свободным, он строит свою Вселенную – средоточие новых смыслов, – рассержено ответил Парфенон цитатой из статьи, которую он незадолго до этого обсуждал с Персефоной. – Наверняка, Версаче выстроила себе новую вселенную, отсюда уход в меланхолию, пессимизм и обструкционизм.

Матвей покосился в сторону голоса Парфенона, не понимая, но предчувствуя цель намёка, как камешек в свой огород. И ему это понравилось.

– Новая вселенная – это хорошо, – промолвил он, собираясь отстаивать своё мнение, если-бы ему стали возражать. – Это означает новый путь, возможно, с учётом и использованием старого жизненного опыта, хотя-бы на уровне рефлексов, это новые уроки и новые знания.

– Со старыми-бы разобраться, – проворчал Парфенон, но Матвея неожиданно что-то отвлекло, неясный звук, органично вписавшийся в атмосферу разговора.

– Вы слышите? Что это может быть? Плачет ребёнок?

– Дети обычно плачут, – брюзгливо заметил Парфенон, и в его голосе прозвучало самодовольство своего собственного жизненного опыта.

– Но это очень маленький ребёнок. Откуда ему здесь взяться?