Неотправленные письма

Неотправленные письма
Олег Юрьевич Рой

Одиннадцать солдатских писем оказались в руках женщины-почтальона, которая должна прочитать их, чтобы отправить адресатам.

Одиннадцать солдатских судеб переплетаются с судьбами главной героини, ее мужа, главврача военного госпиталя, их детей, сотрудников, односельчан…

…и молодой девушки, потерявшей будущее, спасая ребенка от мины-ловушки…

…и таинственного человека без имени, за которым охотятся украинские нацисты.

Олег Юрьевич Рой

Неотправленные письма. Роман-онлайн

© Рой О., 2024

© ООО Издательство «Вече», 2024

Пролог

Ее зовут Мария. Ей двадцать четыре года. Она – студентка Донецкой музыкальной академии. Красивая, стройная, как тростинка, с длинными, тонкими пальцами, словно созданными для того, чтобы нажимать клавиши рояля. У нее большие зелёные глаза и очень темные, цыганские волосы, собранные в аккуратный пучок на затылке.

Ей всего двадцать четыре, но на пианино, а теперь – на фортепиано она играет с шести лет. И даже война, которую Украина развязала против Донецкой и Луганской республик, не помешала ей стать лауреатом нескольких международных конкурсов. Наверняка она достигла бы и большего, но некоторые площадки просто не пускают исполнителей из непризнанных республик. Почему? Почему музыка, высокое искусство, вдруг стала заложником политики? Почему старушка Европа вдруг больше полюбила гортанные и грубые бандеровские марши, чем классическую музыку – Чайковского, Рахманинова, Мусоргского?

В этом мире слишком много таких вопросов, на которые никто не может дать ответ.

Ей всего двадцать четыре, но огромные концертные залы замирают, когда ее руки ложатся на клавиши огромного фортепиано. Миг – и они взмывают над ними, а вместе с их полётом рождается потрясающе красивая музыка. Не всё определяют ноты; одно и то же произведение разные исполнители сыграют по-разному. Музыка Марии похожа на волшебство, словно эльфы и феи ткут из невидимого золота и серебра легковесный узор потрясающей красоты. И те, кто видят её тонкие пальцы над клавишами рояля, поражаются тому, как их движения синхронны этому фантастическому узору звуков.

Её зовут Мария, она любит родной город. Ей тысячу раз предлагали уехать – в безопасные Москву и Петербург, в некогда легендарные, но потерявшие свой блеск, Париж, Вену, Лондон, даже за океан. Маша не согласилась, а от переезда за границу просто отказалась. Она любит Донецк, она не собирается бросать его.

Маша выступала на самых известных мировых площадках, но с большей охотой она даёт концерты в школах и клубах Донбасса. Она ездит по ДНР и ЛНР и играет на расстроенных пианино и фортепиано – не за деньги. Для них. Для тех, у кого война украла детство. Для того чтобы почерневшие от войны детские глазки загорались солнечными лучиками, а лица освещались нежными улыбками.

Сегодня её пригласили в крохотный город Забойск. Этот город совсем небольшой, пять или семь улиц, не считая переулков, но здесь есть свой Дом культуры, а в нём – неплохой рояль, оставшийся с советских времен. Забойск совсем рядом от «линии соприкосновения», и накануне его обстреляли «Градами»[1 - «Град» – реактивная система залпового огня.], к счастью, без жертв и особенных разрушений – сработала ПВО[2 - ПВО – противовоздушная оборона.], «Панцири»[3 - «Панцирь» – зенитный ракетно-пушечный комплекс.] перехватили большую часть ракет, другие ушли «в молоко». Марии предлагали не ехать или хотя бы перенести свою поездку…

– Снаряд два раза в одну воронку не попадает, – ответила девушка и улыбнулась той улыбкой, в которую были тайно влюблены все молодые ополченцы, посетившие её выступления…

Мария выступила с аншлагом – в Забойск на её концерт съехались даже жители окрестных деревень, а также персонал и некоторые раненые из эвакуационного госпиталя неподалёку. Узнав, что поблизости есть госпиталь, Мария после концерта встретилась с одним из его врачей, Сергеем Нисоновичем – вторым после главврача, оставшегося дежурить.

– Жаль, что у вас нет хотя бы пианино! – сказала девушка. – Я бы хотела выступить перед ранеными…

– Пианино-то у нас есть, – ответил Сергей Нисонович, – оно, правда, с одного боку прострелено, да и расстроено безбожно…

– Я играла и на худших инструментах, – заверила его Мария. – Может, мне к вам подъехать, скажем, завтра вечером?

На том и порешили. Поэтому Мария задержалась в Забойске, уведомив об этом руководство и родителей. Она переночевала в общежитии, в котором раньше жили рабочие завода горного оборудования. Днём за ней должны были прислать машину из госпиталя.

Мария проснулась рано, она вообще была «жаворонком». Позавтракав в местной столовой, она решила пройтись по Забойску, не отходя далеко от общежития, благо рядом был красивый парк с высокими, старыми елями, бюстом Ленина, увитым плющом, и новой детской площадкой, которую, вероятно, сделал из дерева кто-то из местных. На площадке резвилась детвора, по аллейкам прогуливались несколько мамочек с колясками…

…Отчего-то Мария сразу обратила внимание на эту женщину. Молодая, не старше самой Марии, если не младше, она катила коляску, а рядом с ней крутился малыш лет трёх-четырёх. Юркий карапуз то и дело что-то приносил маме – веточку, камушек, цветок, сорванный на газоне, больше похожем на лужайку.

Маша почти поравнялась с женщиной – у той проснулся ребенок в коляске, и она стала его укачивать, тихо и мелодично что-то напевая. Второй ребенок отбежал в сторону и наклонился, рассматривая что-то в траве. Как будто кто-то невидимый подтолкнул Марию крылом, а может, сработал новый «рефлекс Донбасса» – Мария быстро шагнула к ребенку, который, присев на корточки, тянул руку к чему-то в высокой, сочной траве. Может быть, в Забойске такого еще не видели, но в Донецке знали уже очень хорошо, что это был за предмет…

«Лепесток». Крошечная мина-крылатка, которой снаряжают боевые части неуправляемых ракет. У взрослого человека взрыв такой мины под ногой отрывал ступню, а иногда – ногу до колена…

Трёхлетнего малыша он, скорее всего, убил бы. А ребенок уже накрыл мину ручкой, и Маше даже показалось, что она услышала щелчок, с которым взводится взрыватель…

Она бросилась вперед, осторожно оттолкнула малыша и накрыла мину рукой. Металлическая поверхность показалась ей тёплой. Подхватив мину снизу другой рукой, девушка развернулась спиной к ничего не понимающему ребенку, который сел на землю и начинал хныкать, моля Бога о том, чтобы успеть отбросить подальше ужасную находку, но, увы, не успела. Взрыва она не слышала, но увидела яркую вспышку, а потом все чувства разом отключила ужасная, всепоглощающая боль…

Часть 1. Война на горизонте

Глава 1. Письмо сыну

В семидесяти километрах от посёлка Русский Дол идут бои. Раньше линия фронта была намного ближе, и несколько полуразрушенных, сгоревших домов на западной окраине посёлка – безмолвные свидетели этого. Но в Русский Дол так и не вошли нацисты – ополченцы остановили попытку прорыва, а затем и отбросили врага от посёлка дальше на запад.

Семьдесят километров – это много или мало? Когда как. В посёлке налаживается мирная жизнь, хотя население его по сравнению с две тысячи четырнадцатым годом, когда переворот в Киеве поставил крест на мирной жизни Донбасса, сократилось чуть более чем вдвое. Как шутит Владимир Григорьевич Ясенецкий, главный врач местного эвакуационного госпиталя, остались одни гвардейцы. Эвакуационный госпиталь – это место, куда привозят тяжелораненых. Здесь их, как могут, латают и потом отправляют в тыл. Но у Владимира Григорьевича золотые руки – он очень многим раненым не просто оказал первую помощь, но и буквально вытащил с того света. Отвоевал у смерти.

Владимир Григорьевич родом не из Русского Дола, но те, кого он называет «гвардейцами», любят его и ценят. Половина этих «гвардейцев» приходят к Надежде Витальевне, жене Владимира Григорьевича, работающей заведующей почтовым отделением, за пенсией, которую они теперь получают в рублях. Еще два десятка босоногой гвардии бегают в коротких штанишках или платьицах или ходят с ранцами в школу, куда их по утрам увозит старый пазик[4 - ПАЗ – автобус производства Павловского автозавода.], потому что своей школы в Русском Доле нет. Хотели построить – еще при Союзе, да так и не достроили – тридцать лет простояла кирпичная коробка на окраине Русского Дола, пока реактивный снаряд не довершил то, что со временем довершило бы время. Так что учиться ездит местная малышня в соседний Забойск, небольшой шахтерский городок, благо недалеко.

Взрослых мужчин в Русском Доле можно по пальцам одной руки пересчитать: во-первых, сам Владимир Григорьевич, на котором держится госпиталь. Его ассистент – приезжий врач Сергей Нисонович, пожилой и весь седой. Однорукий водитель и санитар Григорий, из казаков, – он и раненых возит с передовой в госпиталь и из госпиталя в тыл, и почту привозит, и пенсии с зарплатами, и продукты в местный магазин. У Григория нет руки по плечо – ампутировали зимой шестнадцатого, после ранения. Четвертый мужчина Русского Дола тоже инвалид, Дима, муж Галочки Озеровой, бывший ополченец. От близкого разрыва ослеп и оглох. Сейчас зрение на одном глазу немного восстановилось, а из России в составе гуманитарной помощи привезли хороший слуховой аппарат. Дима всё мечтает на фронт вернуться, он телом-то здоровый, как молодой бычок, не считая ушей и глаз, и ловок, как белка. Сейчас в Русском Доле на нём вся работа, которая женщинам не под силу.

А в семидесяти километрах от этого тихого поселка все так же идет война. Она не даёт забыть о себе – далёким гулом, мерцающим заревом разрывов на горизонте, которое видно каждую ночь, ранеными бойцами, которых то и дело подвозят в госпиталь или так, как в тот день, один из последних дней мая. День с утра выдался спокойным, даже канонада как будто стала тише – после освобождения Мариуполя нашими войсками прыти у нацистов поубавилось, да и со снарядами, говорят, стало куда хуже. Владимир Григорьевич рано умчался в свой госпиталь на «буханке»[5 - Буханка (жарг.) – Полноприводный микроавтобус УАЗ-2207.] Гриши, младший сын Надежды Витальевны, четырнадцатилетний Вовка, уехал на пазике в Донецк писать ЕГЭ[6 - ЕГЭ – Единый государственный экзамен.], а сама Надежда Витальевна, управив домашние дела, пошла на работу. К десяти должны были привезти почту и могли подвезти гуманитарную помощь, которую сельчанам тоже раздавала Надежда Витальевна.

Надежда сидела за старым, помнящим еще съезды КПСС[7 - КПСС – Коммунистическая партия Советского союза.], письменным столом, на котором громоздился такой же старый, постоянно виснущий компьютер с огромным электронно-лучевым монитором (такие уже давно выбрасывают на свалку или превращают в вазоны для цветов), и читала книгу, взятую ей в библиотеке её подруги Кати. Читалось плохо – Надежда Витальевна думала о старшем сыне, Виталике, который воевал в ополчении[8 - Ополчение – народная милиция Донецкой и Луганской народных республик.]. От Виталика давно не было весточек, хотя муж Надежды справлялся по своим каналам и заверил жену, что ничего плохого с их сыном не случилось. Надежда верила мужу, но всё равно тревожилась.

Ещё не было девяти, когда за окном почты послышался звук подъезжающей машины. Конечно, почту никогда не привозили строго к десяти, но чаще всё-таки опаздывали, а не приезжали раньше. Немного удивившись, Надежда Витальевна пошла навстречу прибывшим, и в дверях почтового отделения едва не столкнулась с Гришей. В руке у Гриши был растрёпанный куль, который он бережно прижимал к груди.

– Ты как здесь? – удивилась Надежда. Потом встревожилась: – Что-то случилось?

Эта тревога поселилась в сердцах жителей Русского Дола восемь лет назад и не отлучалась от них ни на минуту. Любая перемена могла предвещать беду, любое известие могло быть трагическим. «Что-то случилось?» – самый частый вопрос в неглубоком тылу.

– Укроп по дороге вдарил с миномёту, – ответил Гришка. Он был родом донским казаком и говорил со своими, колоритными словечками. – По машинке фельдъегерей вдарил. Чтоб им там пусто было, видят же – не танк, не БМП, да и едет с фронту! Они и санитарные машины обстреливают, черт бы их побрал!

– Как ребята? – с неослабевающей тревогой спросила Надежда.

– Та живы, слава богу, – ответил Гриша. У одного в боку осколочные, штук пять, но не опасные, у другого одно, но через весь лоб, юшкою всё залито и кабина в крови, будто порося кололи, прости господи. Ребят в госпиталь наш довезли, ладочком. А машинка их как решето вся, и… вот.

Он бухнул на стол свой куль и машинально вытер со лба пот. По столу, стоявшему в предбаннике специально, чтобы на него выкладывать большие пакеты, белым снегом рассыпались письма.

– У их-то и почты той один мешочек был, – добавил Гриша. – Осколок перепахал, вот, Григорич велел вам довезти. Говорит, переберёте и отправите по адресу. Правда, часть писем с конвертов повыпадали – конверты сами знаете какие, на сливовом клею. Что получится, Григорич сказал, запечатайте и тоже отправьте.

– Ишь, раскомандовался твой Григорьевич, – улыбнулась Надежда. На душе у неё отлегло: слава богу, никто не погиб, а осколочные до свадьбы заживут.

– Та какой он мой, раз он ваш? – отмахнулся Гриша. – То я пойду, да? Мне еще дел на сегодня гора – надо бобик фельдъегерей глянуть, в смысле, можно его еще хоть как-то наладить или на запчасти растянуть.

– Беги, – разрешила Надежда, собирая рассыпанные по столу письма. – Григорьевичу привет передай.

– Если увижу, передам, – согласился Гриша. – Укроп в тыл не абы как бьёт, чует моё сердце, двинутся они к нам в гости. Наши их, ясное дело, приголубят, но до вечера трехсотых точно навезут…

* * *