Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь

– Агрессия, – хмыкнула старушка. – Я тоби так скажу, девочка, вот те, што сегодня на блокпосту нас ружжом пужали, вот они настоящие агрессоры и есть. Знаешь, чего они нас ждунами кличут?

– Нет, – покачала головой Бианка. Хотелось попросить, чтобы кто-нибудь разбудил ее, вот только сделать это было некому. – Откуда ж мне знать?

– Бо мы ждём, – ответила Марфа, – когда уже наши придут заместо иродов этих.

– Наши? – переспросила Бианка. – Кто это?

– Русские, вестимо, – ответила старушка. – Те, что с Большой России. Они – наши, а эти черти желто-голубые – чужие.

– Что, и «Вагнер» – наши? – поразилась Бианка. Марфа кивнула. – Они же уголовники, их из тюрем выпустили…

– Не так страшен тот, кто отсидел, чем тот, кого не посадили, – загадочно ответила старушка. – Да и не все там урки, добровольцев тоже хватает.

– Кто ж захочет служить с уголовниками? – удивилась Бианка.

– И хотят, и за честь почитают, – ответила Марфа. – Бо лучше последний уркаган, чем бандеровец, поверь мне. – Она вздохнула и неожиданно лукаво посмотрела на Бианку. – Ну что, молодуха, отдохнула? Идём уж, до сумерек добраться надо. Нам Бог помогает, ишь, тихо как, не стреляют почти.

Бианка только после слов Марфы обратила внимание на звуки, царившие в городе. Не стреляют? Но где-то вдалеке раздавались автоматные очереди, то с одной, то с другой стороны слышались разрывы…

– Ну или почти не стреляют, – добавила Марфа. – Глядишь, дойдём до дому свахи[2 - Сваха – здесь: мать мужа дочери или жены сына.] моей. Она в высотке живёт у Гнезда. Подвал у них хороший, перекантуемся пока…

И, не закончив фразы, старушка решительно отправилась дальше. «Что – пока? – подумала Бианка, догоняя женщину. – Пока „Вагнер“ не придёт с его замечательными головорезами?»

Но, поскольку другого выбора у неё не было, она послушно поплелась вслед за подвижной не по годам старушкой.

Глазами героя

Мы все родом из России. Потому что Россия – это не просто страна на карте мира. Россия – это мир. В разное время он назывался по-разному: Русь, Великое княжество Московское, Московское царство, Российская империя, СССР, Российская Федерация… не важно.

То и дело враги приходили на эту землю с войной. Время от времени вся Россия или какая-то её часть оказывались под чужой властью. Триста лет татаро-монголы брали свой ясак; долгие годы польские паны стремились превратить русских в своих холопов; Наполеон сжёг Москву; Гитлер душил в тисках блокады Ленинград.

А Русь жива, как говорил Александр Невский тысячу лет назад (ладно, почти тысячу). Жив русский дух, никуда не делся. Потому опять горят в полях Донетчины танки с черно-белыми тевтонскими крестами и будут гореть, пока не отобьём у врага последнюю пядь родной земли, пока не воткнём пограничный столб там, откуда его когда-то сняли те, кто хотел бы, чтобы русских вообще не существовало.

Но самое мерзкое в этой войне – то, что враг нам противостоит сильный и хитрый. Потому что нет хуже врага, чем брат Каин. Они, те, кто сегодня на другой стороне, образно говоря, из одной с нами колыбели. Они с нами одной крови, но воспитали их наши враги. А когда твой брат мутант, манкурт – это страшно, друг.

В них ещё жива отвага их дедов, которые сражались с нацистами, их отцов, гонявших «духов» в Афгане, но эта отвага теперь служит нашему общему врагу. Иногда, перед смертью, они понимают, что натворили, и в такие минуты я жалею, что не священник, хотя есть ли в мире священник, способный отпустить грехи Иуды и Каина?

И всё-таки враг сумел отравить их души своим ядом, научить их своей подлости. Когда мы только начали СВО, наши противники, бросив хорошо оборудованные позиции, отступили в города. Зачем? Для того чтобы использовать мирных жителей как живой щит. Они и сейчас при первом удобном случае прячутся за спинами горожан, но теперь мы научились бороться с этим. Ну, то есть не совсем так – учимся и сейчас, учимся на ходу, но теперь у нас есть профессиональные «чистильщики», асы штурма, которые умеют воевать в жилой застройке так, чтобы жертв среди гражданского населения было как можно меньше.

Я – один из таких профессионалов. Нас здесь много – людей со сломанными судьбами, тех, по кому стальным катком прошли девяностые с их беспределом, чья судьба была сломана, как молодая берёзка, воспетым немецкой группой «Scorpions» ветром перемен. Наша жизнь и так уже искалечена, потому смерть не кажется нам такой уж страшной. Реальность бывает пострашнее смерти…

– О чём задумался, Саня? – Вик всегда подходит неслышно, за что получил своё прозвище, ставшее теперь позывным, – «Тень». Фамилию свою он не говорит, мы даже не знаем, Виктор он или Викентий какой-нибудь. Кадровики-то знают, но нам не говорят, а мы не спрашиваем. Он – Тень. Чаще всего, иногда – Вик. Знаю ещё, что сидел он по «мокрому», что неудивительно – стрелок он от Бога, потому и работает у нас снайпером. Как правило, выслушав приказ по группе, Вик исчезает – вот он был, а вот его и след простыл; в эфире его тоже не слышно, а он слышит всех, и пули из его винтовки не ведают промаха.

Нас вообще называют «скорой помощью» за то, что вызывают мою группу тогда, когда ситуация становится патовой. А иногда нам дают индивидуальные задания – тоже не из простых. Вот как сегодня.

– Высотку видишь? – отвечаю я, указывая в сторону здания к северо-западу. Высоткой здание можно назвать только по местным меркам – вряд ли в нём было больше шестнадцати этажей, а сейчас и того меньше. Торчит этот огрызок на краю квартала, застроенного хрущобами разной степени повреждённости, но отделён от него широким проспектом, отрезком уходящего за город шоссе. Кажется, что этот гигант отбежал от своих более медлительных и меньших по размеру соплеменников и застыл в окружении дворов и домиков частного сектора, будто ожидая, когда остальные подтянутся следом, а те не спешат.

– Давно её приметил, – кивает Вик, потирая неровно растущую бороду, которую он никак не может расчесать как следует. Он моложе меня лет на десять, выходит, его молодость пришлась как раз на девяностые. – Забраться бы туда – можно было бы весь квартал к востоку под обстрелом держать. Будь у меня напарник…

Вик постоянно ноет про напарника, хотя я не понимаю, зачем он ему: Вик и так везде успевает. Помнится, мы с группой Бертика и Костяного в депо под плотный огонь попали – шесть пулемётов, кинжальный огонь; залегли, у нас уже двое погибли, и так вышло, что мы втроем – я, Бертик и Костяной – чуть ли не одновременно Вику наводку дали на те пулемёты. Эх, жаль, я тогда время не засёк, но могу поклясться – он все шесть огневых точек за полминуты заставил замолчать. Конечно, так везёт не всегда. Всё-таки СВД уступает по дальнобойности более современным образцам оружия, и нашего, и западного, так что многое и от позиции зависит. Где Вик в тот раз окопался, понятия не имею, но пришёл он весь перемазанный углём, словно печи в аду растапливал в ожидании тех, кого потом сам же и отправил в адскую котельную в качестве топлива.

– А если там сейчас снайпер сидит, откуда бы ты его взял?

– Праздные вопросы задаёшь, товарищ командир, – отвечает Вик, доставая из куртки пачку сигарет – «в поле» он курит золотую «Яву», четыре дюйма. Одну сигарету протягивает мне, другую закуривает сам. – Видишь, как они предполье зачистили, целый квартал частников, почитай, с землёй сровняли…

Он замолкает, и я жду, но он отвечает в своём фирменном стиле:

– Так что, откуда я буду прикрывать вас во время атаки, вы никогда не узнаете. Есть там два-три местечка, где можно основную позицию сделать и запасную накатать. А что, пойдем на эту высотку?

Я киваю, выпуская дым через ноздри. Не знаю, почему другие крутят носом от «Явы», как по мне – вполне приличные сигареты, я почти всю жизнь курил намного хуже. У нас вообще снабжение – дай Боже, и оружие, и экипировка, всё, вплоть до сигарет. Мне есть с чем сравнивать…

– А смысл? – интересуется Вик. – Ну, возьмём мы её, а потом их артиллерия нас там и накроет. Им же пофиг на мирных, не то что нам…

– Думаешь, там гражданские остались? – спрашиваю я, хотя знаю наверняка – да, кто-то остался.

Вик кивает:

– Под домом подвал, там коммуникации, бойлер, всё такое. Наверняка туда согнали всех, кого получилось. Так на кой ляд нам эта высотка?

– У них там корректировщики сидят, – говорю я. – По нашим флангам бьют, у смежников проблемы. Высоты у города они заняли, а как вперёд начинают идти, тут их бандеровская артиллерия и накрывает…

– Та… – начинает он и замолкает, – ну да. Надо высотку зачистить и мирных вывести, пока они не очухались. Как в кино, но это ни хрена не кино.

Вик затягивается сигаретой и, прищурившись, смотрит на злополучную многоэтажку, похожую на гнилой зуб какого-то доисторического чудовища.

– Маневрировать придётся. Если я с одного фланга бить начну, они сразу поймут, откуда будет атака, – говорит он, сбивая пепел. Сигарету Вик держит по-нашему, большим и указательным пальцем, так, что ладонь образует как бы покрытие – удобно и в дождь, и огонёк не заметен. Привычка из зоны, понятно, – курить так, чтоб «вертухай» не заметил. Сам так дымлю. – Тут наши у гаражного кооператива бандер накрыли – долго понять не могли, где они, половину гаражей перемололи, пока не зажали их в центре. Штука в том, что те между гаражами, между смотровыми ямами, потерну пустили и по ней туда-сюда шлялись.

– Хочешь по канализации с фланга на фланг перепрыгивать? – догадываюсь я.

– Ага, – говорит он, зевая, – если получится. Сам знаешь, по трубам с веслом[3 - Весло – армейское прозвище СВД.] скакать – так себе удовольствие, у нас тут не Париж, где в канализации текут реки с набережными, но всё одно, чай, не впервой.

– Я тебе карту на планшет сброшу, – говорю я ему. – Вообще, карта довольно неточная. Ходят слухи, что тут внизу целый подземный город накопали на случай ядерной войны, но инфы по нём нет, сам понимаешь.

– Тогда я пошёл готовиться, – улыбается он в прокуренную бороду. – Выйду в два тридцать, будет у меня люфт в полтора часа. Заставлю придурков подёргаться.

Я не говорил ему, во сколько выходит вся группа, но ему это и не нужно. Наше время – четыре часа ночи, самое начало «часа волка», часа депрессии, когда у самых бдительных сторожей глаза слипаются, если они не на таблетках. Бандеровцы, конечно, своих наркотой закармливают мама не горюй, но на каждого часового наркоту каждую ночь отпускать – не напасёшься. Хотя, говорят, их тыловики даже дурь ухитряются налево пускать, ну, прапор он и в Америке прапор.

А Вика уже и след простыл. Я стою у парапета крыши, скрытый от любопытных наблюдателей каким-то выступом руста, докуриваю бесконечно длинную «Яву» и думаю.

Думаю о Вике. Повадки выдают человека. Сразу было видно, что СВД ему не в диковинку. Служил снайпером во Вторую чеченскую? Или даже в Первую? Кто знает… но потом я однажды заметил, как он, лёжа на позиции (в обороне, вестимо, во время штурмовых операций я, как уже говорил, вообще понятия не имею, где он находится), сделал выстрел и машинально протёр замызганным куском фланельки приклад и цевьё. Потом спохватился, осмотрелся и, не заметив меня, смущённо спрятал фланельку в карман.

И я подумал, уж не с «Белого лебедя» ли прибыл к нам Вик? Потихоньку прислушивался к тем разговорам, что вели ребята в часы досуга. Пермский край был ему знаком, а ещё однажды он как-то намекнул, что даже смерть лучше одиночки, если знаешь, что никто никогда тебя не навестит. По какому поводу Вик так разоткровенничался, я уже не помню, да и не важно.

Многие из нас хлебнули этого, многие, но не все. Я и сам здесь оказался прямиком из-за колючей проволоки. Так уж вышло – «крытка» за мной полжизни гонялась, думал было, что ушёл я от неё, а поди ж ты, догнала. Хотя досидел я своё, почитай, до звонка, чуть больше полугода оставалось, но…

От нас никто ничего не скрывал. Нанимали нас сюда не поварами. В ЧВК «Вагнер» на воле очередь добровольцев стоит. Условия здесь отличные, деньги платят – будь здоров, а охочих повоевать всегда найдётся. Идут ребята головастые – специалисты по связи, по РЭБ; идут пилоты, многие из которых сбивали самолёты противника чуть ли не во Вьетнаме (комэск наших «грачей» недаром носит позывной Ли Сицын). Нам прямо сказали: «Братва, мы берём вас на убой. Три из четырёх, что вы до конца контракта не доживёте. Зато умрёте как люди, а не как быдло под шконкой».

Зэк ведь тоже зэку рознь. Есть фраера расписные, для кого тюрьма – мать родная; им такие расклады не нужны, они не верят, не боятся, не просят. А есть те, кто на нары приплыл хоть за дело, да не по совести. Не все из них, конечно, нанимаются – некоторые предпочитают досидеть да живыми остаться. А у других жжёт внутри, поскольку тюрьма им совсем чужая и весь блатной мир, в котором тебя либо ломают, либо ты сам начинаешь ломать, для них как ад при жизни. Вот я из таких.