Мир над пропастью

Станцию техобслуживания, где работал Игорь, можно было назвать большим домом, который Старик бережно строил несколько лет, тщательно подбирая кирпичики. Или островом в неспокойном море постперестроечного городка. Или садом, который Арон Натанович возделывал потом и кровью. И, наконец, большой дружной семьей, где каждый был для другого намного больше, чем просто коллегой.

Старик, как никто другой, умел увлечь общим делом, и при этом ему совершенно чужда была философия отдельных винтиков в одной большой системе. Для него каждый из них, водителей, был уникален и незаменим.

Понял это Игорь не сразу. В молодости все воспринималось как должное, казалось, так оно везде, иначе не бывает. И лишь потом, наслушавшись разговоров в курилке, он понял, как ему повезло, что он работает у Арона.

Курилкой называли просторную продолговатую комнату при гаражах. Старик специально оборудовал ее для отдыха, поставил туда три дивана, низкий журнальный столик, черно-белый телевизор и маленький холодильник. Здесь водители коротали время в ожидании вызова, обедали, пили чай, решали кроссворды и обсуждали все, что можно, начиная с международной политики и заканчивая ссорой с подвыпившими соседями.

Раньше Игорь тоже охотно участвовал в этих разговорах, но, когда родилась Настена, все остальное стало казаться ему несущественным. Предстоящий ремонт машины, стремительно растущие цены и столь же стремительно обесценивающаяся зарплата – все это имело значение лишь постольку, поскольку касалось дочки. Он мог часами рассказывать о том, что Асенька сделала сегодня, а что позавчера, как она болела ангиной, как нарисовала его портрет и что забавного они с женой услышали от нее в последнее время. Вскоре в речь его коллег как-то сами собой вошли исковерканные детским языком словечки и смешные выражения из репертуара его дочурки. Особенно любили таксисты вспоминать замечание, сделанное Настей во время загородной прогулки.

Как-то ранней весной семья Быковых отправилась навестить Алину тетку в Сосновке. Утро было довольно прохладным. Игорь решил сделать небольшой перерыв и притормозил на обочине. Аля вынула из сумки термос с горячим чаем, напоила дочку и предложила попить Игорю. Тот, обернувшись, взял у нее из рук железный стаканчик и тут увидел совершенно круглые от удивления и испуга глаза Настены.

– Ты что, папа, этого же нельзя! По телевизору говорили, что пить за рулем нельзя! – на полном серьезе выдала его законопослушная пятилетняя дочь. – Тебя же заберут в милицию!

Интересно, почему с ним это происходит? Почему уже несколько месяцев он словно просматривает свою жизнь, заснятую на кинопленку? Почти каждый день приходят на ум эпизоды из прошлого. Это сейчас-то, когда он абсолютно счастлив!

Когда он поделился своими размышлениями с Ароном, тот предположил, что это к переменам в жизни.

– Никто не знает, что ждет его завтра, – сказал Старик. – Картину у меня дома помнишь?

Игорь понял, о чем шла речь. Эта репродукция с полотна какого-то художника, не то француза, не то бельгийца, произвела на него очень сильное впечатление, когда он увидел ее впервые. На ней был изображен старинный замок – не сказочный, изящный и вычурный, а прочный, массивный, как строили в совсем уж древние времена, когда девиз «Мой дом – моя крепость» был не забавной поговоркой, а определением жизненной необходимости. Впечатление надежности замка усиливалось еще и тем, что стены и башни были высечены из скалы, на которой этот замок стоял, такой же крепкой и нерушимой на вид, как и само строение. Но вся оригинальность картины заключалась в том, что эта самая скала висела без всякой опоры в воздухе, на фоне голубого, полного облаков, неба, прямо над волнующимся морем.

– Здoрово! – сказал тогда Игорь. – Как называется эта картина?

Старик пожал плечами:

– Не знаю, тут написано по-французски, а я франсе не парле… Я зову ее «Мир над пропастью». На мой взгляд, тут выражена вся сущность нашей жизни. Как бы прочно и уверенно ты себя ни ощущал, всегда надо помнить о том, что ты, в конечном счете, висишь в воздухе над пропастью…

Солнце ненадолго появилось из-за осенних туч, затем снова пошел мелкий нудный дождь. Но Игорь не стал прибавлять шаг. На узеньких улочках было совсем пусто. Он зашел в небольшое кафе с милым, каким-то советским еще названием «Ветерок» и заказал себе черный кофе. Сейчас он мог себе это позволить, как, впрочем, и многое другое. А был в их с Алей жизни период, как назло совпавший с рождением Настены, когда не то что в кафе, в магазин лишний раз не сходишь. Собственно, ходить туда было и незачем, разве что полюбоваться на пустые полки… Из детского питания в продаже была только одна-единственная совершенно несъедобная молочная смесь, от которой дочка тут же покрылась диатезной сыпью. А молоко у Али исчезало буквально на глазах. Молодая мама ведь тоже не могла есть вдоволь. Игорь все время боялся, что вот-вот в его доме зазвучит: «Что ты за мужик, даже заработать не можешь?», «Зачем заводить семью, если не в состоянии ее прокормить?» и тому подобное, что чуть ли не каждый день с горечью повторяли его коллеги. Но Аля держалась на удивление стойко. Штопала его носки и свои колготки, быстро научилась шить дочке одежку из своих старых юбок и платьев, сама изобретала какие-то оригинальные рецепты из тех незатейливых продуктов, которые удавалось купить. Пытаясь побольше заработать сверх обязательного плана, Игорь колесил по городу почти круглую неделю, да еще и по ночам, когда тарифы были чуть выше. Аля, видя, как зашивается муж, решила заняться репетиторством. Вечера и выходные она, оставив дочку на старенькую соседку, проводила в чужих квартирах с чужими детьми, готовя их к экзаменационным сочинениям и стараясь вдолбить им в голову то, что они не смогли усвоить за партой. Эти занятия изматывали ее и огорчали Игоря, мечтавшего чаще бывать с обеими своими «любимыми девочками», как он звал жену и дочь, но хоть частично решали их проблемы. Алин заработок – иногда до пятидесяти долларов в месяц – был ощутимым подспорьем для молодой семьи, но все равно денег катастрофически не хватало. Поломка старенького холодильника «Саратов», который, как оказалось, невозможно починить, стала для Быковых настоящим бедствием.

Старик первый заметил, что у Игоря что-то неладно. Он вызвал его к себе в кабинет и сказал:

– Мне нравится, как ты работаешь, Игорь. Ты парень толковый, народ тебя уважает… Думаю, ты вполне справишься с должностью начальника смены. Конечно, это ответственность… Но, с другой стороны, зарплата повыше, а главное – нормированный рабочий день. Все-таки побольше сможешь бывать со своей дочкой.

Он дал ему неделю на размышление, но Игорь не успел дойти до курилки, как вернулся и сказал, что согласен.

Игорь глянул на часы – пора. Подозвал официантку, расплатился за кофе, вышел на улицу и бодро зашагал в сторону автопарка. Пожалуй, на сегодня хватит воспоминаний…

Глава 2

Для чего люди вырастают?

– Что желаете на завтрак? – Аля привстала на локте и смотрела на него, свеженькая и веселая. Это было, наверное, последнее теплое субботнее утро в этом году. Яркое солнце нахально пробивалось сквозь толстые шторы, обманчиво обещая вечное лето.

– А что вы можете предложить? – Игорь подхватил игривый тон жены. Она ненадолго задумалась.

– Есть гречневая каша, – бретелька ночной рубашки съехала с ее плеча, соблазнительно обнажая остренькую ключицу, которую Игорь всегда любил целовать. – С маслом.

– Та-а-ак, – он загнул один палец.

– Еще есть гречневая каша с молоком. Это два. И гречневая каша с сосисками. Это три.

– Эй, подожди, тебе не кажется, что ты жульничаешь?

– Ничуть. Я предложила тебе на выбор целых три блюда. Меню, как в хорошем ресторане. Все приготовлено лично шеф-поваром Алей Викторовной Говоровой-Быковой.

– Ну раз так, я согласен есть гречку вечно. До скончания моих дней! А десерт будет? – поинтересовался он, обнимая жену за талию.

Она поняла намек, игриво провела длинными волосами по его голой груди и осторожно высвободилась.

– Будет, только вечером. Давай-ка подниматься, десятый час уже…

Игорь обожал, когда его «плавающие» выходные попадали на субботу или воскресенье. Как же хорошо, когда они все вместе дома целый день! Хоть иногда можно пообщаться нормально, без спешки.

Настена еще сладко посапывала в своей кроватке. Игорь и Аля занялись приготовлением завтрака – это тоже было для них чем-то вроде привычного ритуала. Он резал пузатые помидоры для салата, она аккуратно снимала с сосисок прозрачную шкурку.

– Ну расскажи мне про своих оболтусов, – попросил он, чтобы сделать жене приятное. Игорь знал, что Альку хлебом не корми – дай поведать о своих подопечных. А в этом году, когда ее класс стал выпускным, она просто не могла говорить ни о чем другом.

– Ты же знаешь, оболтус у меня всего один – Митька Ложнов, – рассмеялась Аля и бросила сосиски в бурлящую кастрюлю. – А вот девчонки очень даже положительные. Одна, Аллочка Тетеркина, так вообще собирается ехать поступать в МГУ, на экономический. Представляешь? И, я думаю, поступит. Она девочка организованная, целеустремленная, и Ирина Валентиновна, математичка, ее хвалит…

– Не понимаю я, Алька, чего там хорошего, в этой Москве? – отвечал Игорь, берясь за зелень. – Что все туда так рвутся… По мне, эти мегаполисы людей просто сжирают. Те, кто живет в таких, как наш, маленьких городах, как-то более естественны, более человечны, что ли…

– А в Москве, по-твоему, все звери, да? – Аля убавила огонь под кастрюлей и сердито поглядела на мужа.

– Ну нет, конечно, – слегка смутился тот. – Наверняка и там хорошие люди есть. Просто там жизнь такая… Суматошная, суетливая. А теперь еще и борьба за выживание.

– Ты так говоришь, точно бываешь там несколько раз в год. – Аля выдвинула ящик кухонного стола и достала три вилки.

– Ты же знаешь. Я там всего-то два раза был, да и то проездом. Один раз в увольнительной, а второй, когда из армии ехал. И мне не понравилось. Полно народу, все бегут куда-то, толкаются, и никому ни до кого нет дела.

– А я вот все детство бредила Москвой, – задумчиво произнесла Аля и поставила чайник на плиту.

Он слышал это далеко не в первый раз. У его жены была давняя и безответная любовь к российской столице. Она умудрилась влюбиться в этот город, еще будучи маленькой девочкой, причем заочно, никогда там не бывая.

У маленькой Али Говоровой из родных была только тетка. В меру любящая и в меру строгая. После смерти младшей сестры Наталья взяла на себя все заботы о девочке и ни разу об этом не пожалела, по крайней мере, вслух.

Лет до трех малышка была уверена, что так живут все дети – на каждого ребенка полагается один взрослый, который о нем заботится: воспитывает, кормит, одевает. У нее, например, такой человек – тетя Таша. И только услышав несколько раз от других детей непонятное, но такое приятное уху слово «мама», она постепенно вникла в суть вопроса и поняла, что она не такая, как все. Что мамы у нее нет и не будет.

Когда Аля пошла в школу, она сообразила, что, будучи бедной несчастной сироткой, можно получать очень даже неплохие привилегии. Учителя были к ней снисходительнее, чем к другим, прощали шалости, завышали оценки, одноклассники делились принесенными из дома бутербродами и яблоками.

Но для того чтобы эта лафа продолжалась, нужно было научиться постоянно поддерживать сиротский образ. В этом Аля преуспела. Она часто рассказывала, как ей не хватает родителей, особенно мамы. Как безумно они ее любили, как баловали и как ей тяжело было их лишиться. Доверчивые одноклассники охали и ахали, угощали ее конфетами и клялись защищать от всех невзгод.

Во втором классе девочка пошла еще дальше. Она стала фантазировать про злую тетку, которая бьет ее, морит голодом и не дает игрушки, купленные когда-то родителями. Слухи о ее горемычной жизни дошли до учительницы, и ничего не подозревающую Наталью вызвали в школу.

Вечером тетка в первый и последний раз больно выпорола Алю старой сентябрьской крапивой. К вечеру гнев Натальи поостыл, и она решила поговорить с племянницей серьезно. Та сидела на бревне за сараем и плакала навзрыд. Ей и в самом деле сейчас казалось, что тетка ее ненавидит и постоянно обижает.

Наталья присела рядом и обняла племяшку за плечи. Девочка принялась всхлипывать еще отчаяннее.

– Ну все, хорош уже реветь, хорош… На вот платок, утрись. Больно тебе? Ничего, до свадьбы заживет. А я на тебя не в обиде. Понимаю ведь, что врала ты не со зла. Тяжело тебе без папки, без мамки… Вот и хочется, чтоб чужие люди пожалели, так ведь?