Позови меня, Ветлуга

– Шанежки – шаньги – круглые и золотые, как солнышко. Это – по-марийски, – ответила серьёзно старуха.

– А знаешь, как бабушке фамилия? – загадочно спросила Эллина и сама же ответила: – Шанцева, а по-русски значит – Солнцева.

– Интересно! – только и ответил Андрей, продолжая уписывать оладьи.

Потом старуха легко, даже резво, поднялась и куда-то вышла. Эллина взяла Андрея за руку и подняла на него глаза, желая что-то спросить или сказать, но не успела: старуха вернулась. Она вернулась с огромной охапкой, прямо-таки стогом, свежескошенной крапивы и стала её разбрасывать от порога, через все сени, на крыльцо и ступеньки.

– Бабушка?.. – Эллина что-то хотела спросить у старухи, но осеклась.

– Сегодня – Аграфена-купальница, а завтра Иван-травник. Мне работать надо. Надо сорок трав собрать, сегодня у меня главный день года. На целый год запастись – это трудно.

– А я слышал, что сегодня – ночь Ивана-Купалы? – сказал Андрей.

– Это – писатели придумали! Пойдёте на ночь гулять – идите на Белое озеро. Идите через зады, там – через плетень перелезете. А ты, девка, не забудь сплести венок.

– Знаю, бабушка!

Старуха ушла, прихватив плетённую из липовой лыки котомку и сняв с крючка пучок лыковых вязочек.

До Андрея смутно стало доходить, почему Эллина пригласила его в деревню.

Пробирались через заросли картошки, которая уже цвела, зачем-то перелезали через забор, а потом, взявшись за руки, шли по целинному нетронутому лугу. Марило, густой запах летних трав и цветов душил и кружил голову. Солнце ещё не закатилось, а на небе уже высветилась кривая улыбка бледного молодого месяца.

Армия кузнечиков, которые орали как сумасшедшие в поле, в лесу внезапно стихли. Только тренькали какие-то маленькие птички и печально куковала далёкая кукушка. Андрей попытался обнять Эллину, но та, как-то мягко прильнув, отстранилась и взяла его снова за руку.

– А твоя бабушка травница или знахарка?

– И то, и другое! Она со своим отцом – моим прадедушкой – приехали сюда из Сибири вдвоём. Он был политкаторжанином и выбрал эту глухую деревню для жительства. Этот дом сам построил. Бабушка в десять лет осталась одна. Её вся деревня кормила и воспитывала. А в двадцать лет она родила маму и её стали считать килятницей, ведьмой по-простому. Ей пришлось отдать маму в детский дом на Бору. Трудно было. Потом случилось два чуда: бабушка лесной пожар остановила, две соседних деревни сгорели, а наша – нет. Она, когда все уже без вещей побежали к реке, оделась по-зимнему и пошла в горящий лес. Пожар прекратился, а она вернулась. А потом она оживила девочку утонувшую, которую вытащили из реки синюю и без дыхания. Родители принесли её к бабушке, та их выгнала, а через час позвала: девочка была жива и сидела на лавке.

После этого про бабушку всякие небылицы стали рассказывать, и к ней стали приходить и приезжать и из соседних деревень, и из города. Она всем отказывала, а своим деревенским сказала, что если они не прекратят придумывание всех этих сказок о ней, уедет из деревни. Вот тогда к ней все стали относиться с любовью и уважением. Она ведь ещё и книжницей была. Её папа – мой прадедушка – был очень образованный и грамотный, я уж не знаю, кем он был до революции, только книг у бабушки было очень много. А несколько лет назад она их все отдала.

– Как отдала?

– А так. Приехала какая-то шпана на машине, видимо, прознали и про бабушку, и про то, что у неё много книг. Ночью приехали, под утро, забрались к ней в дом, чтобы ограбить, а бабушка не спала. Она сама отдала им все книги, даже в шесть больших связок помогла их упаковать, а на дорожку ещё и путесловила их: похлопала их пучком особой травы по спинам. Под утро пастух видел их, как они все трое с пачками книг в руках перебирались через овраг. Машина их так и осталась на околице, вот уж три года стоит, вся бурьяном заросла. А они пропали: домой так и не вернулись. Милиция приезжала, их искали. Бабушка милиции всё рассказала, как было, а пастух подтвердил, что видел, как они уходили с книгами.

– А откуда известно, что она их какой-то травой напутствовала?

– А бабушка мне сама рассказала. Эта трава растёт на болоте, и те, кого ею отстегают, забывают дорогу домой. Бабушка сказала, что эти бандиты живы, просто они никогда не смогут найти дорогу домой.

– Кошмар какой-то. Это у вас принято в эту ночь такие истории рассказывать?

– Да нет. Просто это – правда. Я тебе их ржавый автомобиль покажу. Его у нас все обходят стороной.

– Нет уж – нет, не показывай.

Лес кончился внезапно небольшой очаровательной гривой из массивных сосен, покрывавших пологий песчаный бугор. С невысокого обрывчика открылось озеро в форме совершенно правильного эллипса. Вода в нем была ярко-синяя, несмотря на то что солнце уже почти зашло.

Всю дорогу, пока они шли по лугам и по лесу, пока болтали о всякой чепухе и Эллина рассказывала о своей бабушке, Андрея била мелкая дрожь, сходная с ознобом, и он не мог справиться с собой, предчувствуя, что что-то должно произойти, что-то необычное. Сейчас, на берегу озера, Эллина вдруг прильнула к нему, прильнула необычно, как-то спиной, очень плотно. Андрей обнял её за талию, но она взяла его руки и подняла их на грудь, и он ощутил её всю. И он понял, что и Эллина ощущает его всего.

– Да не дрожи ты! Посмотри, как красиво!

– Очень красиво! А почему озеро Белое?

– Это с марийского, наверное. Здесь же до русских жили какие-то угро-финские племена. И местное название этого озера – Ошеро. «ош» по-ихнему – белое или святое, а «еро» – вода или озеро.

– А вот у нас в городе есть улица Ошара, это что же – «святая», что ли, улица? Я слышал раньше, что она Ошара потому, что на ней обшаривали, грабили в смысле людей.

– Нет, Ошара-улица упирается в Черный пруд, так место называется, где до революции был большой городской пруд, и в нем даже на лодках катались. Только вот «Черным» он называется, мне говорили, потому, что когда-то давно этот пруд был белым или святым для горных марийцев, которые на этих землях жили. А во времена колонизации этих земель, много веков уже назад, его так вот переименовали по-варварски, назло язычникам. Хотели названием замазать святое место. А улица Ошара сохранилась.

А сейчас я пойду плести венок. Я пойду по солнышку, по часовой стрелке, а ты – против. Мы встретимся на том берегу. Видишь, на том берегу между кустами и кувшинками маленький песчаный язычок – разведи там костёр.

Андрей сидел, обхватив коленки руками, около костра, когда прямо перед ним из прибрежной осоки и листьев кувшинок показалась голова плывущей Эллины в огромном венке, сплетённом из непонятных сказочных цветов, торчащих во все стороны.

– Иди ко мне, – позвала она.

Сколько можно купаться? Сколько можно любить? Это знает юность! Это не повторяется и не забывается.

Вода была как парное молоко.

По её поверхности бегали шарики тумана, превращаясь из горошин в большие снежные арбузы. Эти белёсые шары бесшумно лопались, и расползался туман клочками, повисая на прибрежных кустах.

Тишину не нарушали даже птицы.

Венок плавал на середине озера.

Лишь на рассвете Андрей вздрогнул от неожиданно громких щелчков.

– Что это?

– Это – соловей.

– Как соловей? В июле?

– Он поёт для нас. Это – наш соловей.

Тут же из второго куста защёлкал второй.

Как они пели!

В начале сентября Андрей получил письмо из Ленинграда от одноклассницы Наташки.

«Андрей!

А хотелось вместе!

Туда, где никто ещё не был.

Самим выбрать дорогу. Дорогу к неведомому, но чтобы с неё нельзя было повернуть назад.