Маленькое ВСЁ

телевизор – паразит, симбиотически продолжающий существовать за счёт поддержки преданных и абсолютно, почти во всём, доверяющих ему телезрителей;

внук – потенциальный хранитель и селекционер многих видов внушаемых ему отовсюду воздействий, ароматов и единородных шептаний из сияющего Никогда;

бабушка – специалист по коммуникациям между учебниками и головным мозгом внука, источник пищевого наслаждения и неиссякаемая кладезь печального миросозерцания.

Дедушка лежал на диване и смотрел телевизор. Внук сидел в кладовке и в темноте слушал все звуки, исходящие из квартиры. Бабушка мыла посуду и поливала цветы на кухне.

Подробное описание сознания внука в момент нахождения в кладовой между кухней и большой комнатой:

"А вдруг подо мной откроется люк в другой мир, и я буду единственным, кто там побывал? Я узнаю все тайны и быстро вернусь обратно, успею с дедом посмотреть "Терминатора". Внимание, вызываю по внутренней связи личного гнома. Прием, прием. Требуется допуск на нижние уровни мимоквартирного бункера. Задержать дыхание. Погружение в мимоквартирную материю началось. Лишь бы не заметила бабушка. Я быстро…"

Подробное описание сознания бабушки в момент нахождения на кухне при поливе фиалок и гераней:

"Надо сходить к Зое, у неё я видела синенькие фиалочки, возьму отросточек. Так, там у меня картошка не подгорела? Надо колбаски нарезать. А завтра, тогда уже не загадамши, на рынок схожу – возьму красненькой картошечки, окорочков. Поликарпычу надо носочки купить. Олегу тоже надо, а то в школу уже в рваных ходит".

Подробное описание сознания дедушки в момент симбиотического взаимоудовлетворения путем возлежания на диване и просмотра новостей:

"Опять болит. Или дозировки не те выписал, или вообще не то назначил. Завтра схожу и буду требовать – двадцать пять лет в милиции проработал, можно и уважать уже начать. И на почту надо зайти – неделю как должен был уже новый номер придти. Ты в ящике "ЗОЖ" не забирала?" – кричит бабушке.

Внук, уставший путешествовать по другим измерениям, с шумом вылазит из кладовки. Бабушка недовольно ворчит в его сторону. Дедушка переключает канал – начинается "Терминатор". Внук преданно ложится рядом с дедушкой и ощущает себя частью всего, что есть в этой комнате.

А в окне живёт отражение. Оно рождается, когда на улице становится темно и в домах загорается свет. Оно тоже преданно всем, кто есть в этой комнате. Но когда всё заканчивается и выключается свет, окно умирает, и луна становится его частью. Внук ложится спать, а окно начинает пропускать через себя всё, что скрыто днём, и комната наполняется сказками луны и ночи. Внук засыпает.

…

Странный человек жил на Земле. Странный для других, для себя – терпимый. Он не любил абсолютно всё человеческое творчество: не слушал музыку, не смотрел кино, не читал книг. Считал всё это искусственным, декоративным, созданным лишь для эстетического удовольствия и не имеющим никакого соприкосновения с настоящим. Но как можно быть человеком и не наслаждаться творениями себе подобных – гениальными, смелыми, откровенными людьми? Значит, в его жизни было что-то ещё? Да, было. С его точки зрения, у него было всё остальное – весь мир, за исключением человечества. Всё, что творится не специально, для чего-то. Всё, что не имеет замысла и хитрого расчета. Творения реальности – настоящей, не выдуманной кем-то реальности – интересовали его. Ночами, созерцая волшебные аккорды проезжающих по потолку машин, он открывал в себе другое. Грустный разговор ветвей и листьев на стенах воспитывал его намного солнечней, чем всё смутное и больное сознание человечества, покалеченное миром, в котором оно существовало.

…

Ты убираешь взгляд с асфальта, и твоя нога становится правосудием для бесчисленных букашек, ползающих в случайных местах. Но стоит только сосредоточится на асфальте, и смертоносное орудие под контролем. Ты – мир, проходящий по живой дороге, приютившей на себе бесчисленные виды других миров. Кто знает – кто меньше, а кто больше из вас? "Возвышающий себя унизится, униженный станет всем", – Бог сказал!

…

Весной снова жгли траву. Всюду стоял этот запах догорающего прошлого. Мы шли к далекому дому, что через дорогу, и приходилось пересекать небольшую, заросшую травой и кустами аллею. В эту весну это было легко – детишки сделали своё дело и подожгли сухостой. Мы шли по уже протоптанной кем-то тропинке, и на середине пути я заметил что-то очень сильно обгоревшее. "Шапка", – подумали мы. Но подойдя ближе… Это был щенок. Он лежал лапками кверху. Видимо, когда огонь застал его врасплох, он не смог перебороть страх и прорваться сквозь пламя. А может, всё было совсем по-другому. Никому уже не интересно. Детишки сидят дома, играют в компьютеры, а снаружи такой странный и не симпатичный мир, с которым мы все так боимся по-настоящему встретится один на один. Ведь ясно же, кто выйдет победителем. Но почему так важно именно победить? Разве друзья побеждают друг друга?

…

Когда страшно, нужно очень много с кем-нибудь говорить. Лучше всего – с детьми. Они весёлые, и от них не пахнет смертью. Забываешь, что может быть страшно. Твой кубик-рубик становится очень податливым и позволяет делать с собой всё, что не приводит обратно в страх. Он снова смотрит синей стороной в небо, а зелёной – в лето.

…

Почему над каждой детской могилкой не светит своё персональное солнышко, как маяк? Я не вижу его. Я вижу только глаза – глаза, взятые как бы напрокат у жизни, с застрявшими, замурованными мечтами в них. Счастливые, продолжающие верить и надеяться глаза, но теперь лишь на фотографии, в вечном "здесь и сейчас". Кто знает, сколько жизни в застывшем мгновении?…

Вы верите в то, что мы все, с самого нашего рождения, тяжело больны? – спросил я своего путника, вместе со мной карабкающимся на эту гору.

Мы все надеемся, что если Его искренне попросить, Он сжалиться, увидит, как нам плохо, и поможет, – сказал мужчина и продолжил карабкаться.

Как и все тысячи человек – дети, старики – все стремились туда, где ждёт избавление и счастье. "Да поможет нам Зевс", – казалось, прошла вечность, когда мы с ним достигли вершины, и нашему маленькому взору явился Он, восседающий на странном и огромном троне, словно бы состоящим из одних только глаз, в каждом из которых навечно застыла надежда и жажда продолжения. Он был очень уставшим и сидел на троне, устало подперев свою голову могучей, ещё не сломленной никем рукой. Его жена, Фемида, сидела рядом, в его ногах, и плакала. Струи её слёз собирались в реки и стекали с другой стороны горы, впадая в целый океан.

Я, совершенно поражённый их размерами, уже и не надеялся, что услышат именно меня, потому что тысячи людей стояли в жутко громком и в то же время безмолвном страдании и смотрели с громадной, чудовищной надеждой на Зевса и Фемиду. Я закричал:

Помоги мне избавиться от болезни! Я очень устал бороться! Дай сил, о, Великий, помоги мне!

Но мой голос был таким маленьким, как пустота. Мне показалось, что неспроста боги так печальны. Может, они тоже страдают, как и мы, когда не можем помочь всем на свете?

Но вот Фемида встала и подошла к огромному бочонку с водой, подняла его и перенесла в другое место – то ли хотела умыться, то ли ещё что-то. Я почему-то испугался думать о причинах, побудивших её произвести сие действие, – побоялся оскорбить своими земными думами Фемиду. Не хотел, чтобы про меня, несчастного, плохо подумали боги. Хотел всё-таки быть примерным перед ними, заискивая и лицемеря во весь свой человеческий изобретательный ум. Но боги были печальны и ни на кого не обращали внимания.

Но вот снизу на гору залезла маленькая темноглазая девочка лет 8. Она даже не обратила внимание на размеры богов и не стала кричать. Увидев небольших размеров камень, она забралась на него и тихонечко что-то прошептала в сторону Зевса. И тут, в первый раз, я увидел, как изменился в лице Зевс. Он встал со своего трона, просто сияя от счастья, и, наклонившись своим огромным божественным ухом к несчастной девочке, очень долго внимал всему тому, что девочка искренне шептала богу, словно другу. И когда девочка замолчала, она впервые улыбнулась.

Зевс выпрямился во весь свой вселенский рост и огромным голосом произнёс:

Да сбудется!

И девочка исчезла, а вместо неё вверх полетел солнечный воздушный шарик. Боги долго смотрели ему вслед, а мы там, внизу, изобретали, хитрили, выдумывали, как обратить их внимание к нам.

В другой раз мне приснилось про последнее испытание в жизни очень верующих людей. Мы все шли по очень большому храму, очень счастливые в душе – мы знали, что нас ожидает очень большая встреча, чудо. И когда мы все подошли к последнему помещению, где за порогом – огромное чудо, мне почему-то не захотелось туда идти. Уж не знаю, почему. Я пошел в другую сторону.

Когда я вышел из храма, я посмотрел на него издалека и ужаснулся. Я все резко понял. Люди заходили в эту последнюю комнату, которая была что-то наподобие чистилища, святого огня, и, счастливые, сгорали там. Дым шел из храма, пахло страданием, сгоревшими мечтами, не знаю ещё чем. И тайный звук шел, когда люди горели. Это необъяснимый сон, но очень мудрый.

Потом, когда уже много людей сгорели, этот храм, как глобальная неземная матка жертвоприношения, просто вспухла и взорвалась. И вокруг все человеческое полетело ошметками – все мечты, все боли, все надежды. Такое невыразимое спокойствие, осознание наступило потом. И я проснулся, очень вдохновленный сном. Я, конечно, очень сжал его – там много подробностей было.

Вот сейчас еще прочитал, что Метида – дочь Океана.

ЗАСТУКАЛ

Он, проходящий мимо меня,

двигающийся, как он хочет,

живущий где-то там, отдельно от меня.

Ты играл со мной в прятки.

Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.

Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.

Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.

И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.

ПОДВАЛ

Я должен называть тебя войной? Даже когда светит солнце и мне улыбаются дети?

Они выходят откуда-то оттуда – из деревьев, из травы, из тени, оставшейся там, в глубине. А мне ничего не остаётся – я сейчас пулемётчик. Я должен следить за всеми за ними – теми, кто плачет сюда, чтобы быть услышанными, обнаруженными и принятыми слепцами.

Теперь я пулемётчик, мой патронташ – слова и ноты, а мой прицел – я сам, сосредоточенный, намертво прикованный к своей огневой позиции. Но кто рядом? Я докладываю о рубежах, отвоёванных мной, в пустоту. Я радуюсь своим незначительным победам с кем-то, кого не было рядом, когда они почти смогли выбраться полностью. Но я смотрел туда и закидывал отчаянно своими бледными, словно всегда последними гранатами. Незаметно кто-то помогал мне, пополняя мои боеприпасы и не бросая меня в сложном бою. Однажды я видел его спину и почти уничтожил его собой, если бы не догадался вовремя отвернуться и постараться забыть. Но я храню это в себе! Прости меня, что убиваю или делаю больно тебе своею земной, непомерною тяжестью. Но где-то там, когда-нибудь я буду твоим другом, благодарным тебе за то, что терпел меня и пытался всегда успеть ради них, мирных, не знающих истории этой войны, описаний и списков жертв. Но вот я снова отвлёкся, перезаряжая ленту.