Дзынь

Но отвечать было не на что.

Предчувствие не обмануло его. «Дзынь» был, но после этого самого «дзыня», который даже не был услышан им и гласил «ошиьласб, изини» дальнейшие «дзыни» не предвещались. Путеводитель Гробовского читать не хотелось. Не хотелось ровным счётом ничего. Кровь в венах волновалась.

«Ко мне хоть сквозь, хоть по кругу» – вспомнил он недавний день солнцестояния, но мечтал о прошлогоднем.

«Ах. Мы были бы здесь самой красивой парой» – разахался он.

– Ах-ах, приём… – проверил он вслух уровень «аха», усугубляемый нулевым уровнем «дзыня».

«Пойду» – было принято очевидное решение.

«Нужно заглушить это всё» – он стремился не употреблять слово «боль» даже в мыслях. От неё-то он и стремился избавиться.

Он знал о кафе при церкви Сант-Ансельмо-аль-Авентино с вкусным немецким и бельгийским пивом. Туда он и отправился с утра пораньше, пребывая в стрессе от губительного «дзыня».

«Может, она во Frider черкнёт мне что-нибудь, и мне ждать не «дзынь», а ждать «рр-ра»?» – Он вспомнил то бесконечное письмо, которое писал ей в автобусе, когда ехал по кругу к себе домой после ночи, проведенной в её поисках. Тогда было время солнцестояния. Но он вспомнил и о том, что даже отправить то письмо он не смог. К моменту отправки он уже был безнадёжно заблокирован ею во Frider.

«Вот и стало моё письмо действительно бесконечным» – ещё тогда подумал он. На этот раз, сидя в церковном кафе, он решил ещё раз заглянуть во Frider и проверить свой статус. Ничего не изменилось. Алёнкин чёрный список в этом мессенджере он не покинул. Оставалось надеяться только на «дзынь» в itsup, где он всё ещё фигурировал в абонентах Алёнки, и где её фото на аватарке периодически менялись и радовали глаз. Но он уже боялся ей писать что-либо в itsup, опасаясь, что последняя ниточка связи с ней оборвётся, если она заблокирует его ещё и здесь.

«Всё обязательно изменится, – надеялся он, – она напишет мне что-нибудь хорошее, и я отправлю ей своё бесконечное письмо».

После парочки бокалов аббатского эля ему стало получше. На несколько «дзыней», прозвучавших в телефонах продавщицы и парочки туристов, сидя на улице и допивая второй бокал, он уже отреагировал не так болезненно, как мог бы. Но кровь всё равно волновалась в его венах.

Он решил вернуться в отель и немного отдохнуть перед вечерним променадом.

«А что придёт на смену «дзыню» в будущем, – поинтересовался он своим мнением, чтобы хоть как-то отвлечься от бесперспективности «дзыня», – ведь и этот вид связи когда-то устареет, и появится что-то новое. Микроволновая телепатия, например. Или транспортализация какая-нибудь».

С такими мыслями он шёл обратно к отелю. Дойдя, он нажал на кнопку открытия ворот, зашёл во двор, подошёл к особняку, в котором размещался отель, и зашёл внутрь.

Он читал вывески вокруг. Им обуяла страсть играть словами.

«Piano di emergenza»[28 - Аварийный план (ит.)] – прочитал он на табличке возле лифта.

На этот раз у его номера был говорящий номер «314».

«Какое великолепное сочетание цифр» – подумал он и додумал – «поиграюсь на досуге».

Он был бы не он, если бы не игрался цифрами, не говоря уже о словах.

«Пьяно» – прокручивал он в мозгу итальянское слово «план».

«Я, когда пьяный, – думал он, – всегда думаю об эмиграции».

«А когда очень пьян, не ограничен список стран» – решил он ещё и поиграть с рифмами.

«Прэго, раггаци,[29 - Пожалуйста, ребята (корявый ит.)] – согласился он с итальянским планом, – я согласен».

Одновременно с этим он открыл дверь номера 314 и погрузился в его пространство.

Что-то всё ещё интенсивно бурлило в районе чуть выше левой ступни, там, где его поверхностные вены создавали причудливые узоры, просвечиваясь глубоко-синими и приглушённо-фиолетовыми красками сквозь тонкую поверхность кожи.

«Ох уж эта болезнь аристократов» – посетовал он на варикозное расширение вен, но не придал особого значения этому клокотанию.

«Видимо, переусердствовал с ходьбой» – решил он и завалился на двуспальную кровать, включил телевизор, нашёл музыкальный канал. Он уже знал номер – 67. На экране красивая девушка в окружении ухоженных собачек. Это реклама собачьего корма. «Красивая» – отметил он. Шум кондиционера, который он выключить не мог, не дал ему полноценно переселиться в царство Морфея, и какое-то время он пребывал в пограничном состоянии между сном и явью. Наступал вечер.

«Ну ты, лежебока делла верита, вставай, уже вечер» – мог бы он сказать какой-нибудь своей любовнице, но себе не мог.

Так и провалялся до предзакатного часа.

«И кондиционер этот дурацкий, поспать толком не даёт. Опять придётся предпринимать какие-то меры» – в полудрёме ругался он.

«Ну всё, пора гулять» – наконец-то дал он себе установку. Одетый по-летнему, в любимых эспадрильях песочного цвета, он покинул номер с надоедливым кондиционером, выключить который ему не удавалось.

И потом он гулял-гулял-гулял, стараясь не обращать внимание на «дзыни», но порой, если «дзынь» звучал слишком отчетливо и близко, проверял свой кайфон, а вдруг у него «дзынькнуло», догадываясь, тем не менее, что вряд ли.

Он гулял так, что обошёл почти весь центр, все мыслимые и немыслимые улочки, не щадя ног, равно как и вен, вздувавшихся под кожей.

«Ну всё, баста!» – сказал он себе, дойдя, наконец, до уже знакомой пивной Ма-Че-Те на Via Benedetta в Трастевере и решил заглянуть в ещё неизвестный ему коктейль-бар Ма-Те напротив.

Снаружи всё выглядело обыденно. Пара столиков для приличия возле входа, несколько клумб с незатейливыми цветочками, двойная зелёная дверь вела внутрь. Внутри же заведение напоминало огромную пещеру: полумрак, чёрные стены, запах сырости. Его сразу же привлёк полукруг барной стойки. За ней он и расположился, присев на вращающийся табурет и поместив ноги на трубу внизу, ощущая пульсацию набрякших вен. Затем он заказал немецкий лагер и решил пофантазировать немного на тему Алёнки по-доброму. Получив свой бокал и отпив из него молодящей жидкости, он краем глаза увидел до боли противную рожицу на одном из предметов на барной столешнице. Оказалось, что на ней между пивными кранами помещена обыкновенная банка для чаевых с приклеенной к ней фотографией Сталина И.В. На ней вождь пролетариата ласково улыбался. С помощью указательных и больших пальцев он посылал миру символ любви, а именно, сердечко, как ни в чём не бывало. Рядом с этим издевательским фото на банке от руки фломастером по-английски была написана фраза «помогайте рабочему классу».

«Как такое может быть?» – не мог поверить своим глазам он.

«А мои предки, а их страдания, как же…» – он не находил слов, и всё в нём клокотало.

– Синьор… – вдруг он услышал за спиной и повернулся.

– Look,[30 - Смотри (англ.)] – темноволосый парень с тревогой смотрел на левую ногу синьора, явно намекая на то, что с ней что-то не так.

Он отреагировал на призыв темноволосого парня, посмотрел на свою левую ногу и… оторопел. Из дырочки на внутренней части ступни бил тонкий, но стойкий фонтанчик крови. Эспадрилья постепенно меняла свой песочный цвет на красный.

«Прорвало» – осознал он.

– Ambulance… ambulance… – заговорили рядом.

Он же судорожно попытался зажать дырку, начал доставать носимые им пластыри, но их было мало. И размер оставлял желать большего.

«Почему не подготовился… зачем ходил так много… но кто же знал… ну тебя…» – полемизировал он сам с собой.

Ему помогли доскакать до туалета, где девушка, которая оказалась администратором бара, предложила ему тугой пластырь. Он отметил, что она помогала ему больше, чем кто-то другой. Все остальные, будто крови никогда не видели, быстро ретировались. Девушка-администратор отматывала, отрезала ленты и отдавала ему. Наконец, одной длинной лентой ему удалось прижать место разрыва достаточно плотно, что позволило остановить кровотечение. Вскоре подоспели медики из скорой помощи.

– Thanks a lot, I appreciate it, good buy, my dear…[31 - Большое спасибо, я очень признателен, прощай, моя дорогая… (англ.)] – расчувствовавшись говорил он девушке-администратору.

– Good luck! – ответила она ему и улыбнулась, когда его погружали на каталку, чтобы довезти до машины скорой.

Его повезли к выходу, и на прощание он как-то по инерции повторил несколько раз: «No Stalin…No Stalin».

«724» – прочитал он номер на машине скорой.