Последняя тайна Распутина

«Приметы Русского.

Лет 35–40 – внешне среднего роста, среднего телосложения – тип русский – волосы на голове длинные, светло-русые, борода лопатой с рыжим оттенком, усы средние, рыжеватые, лицо худощавое, глаза впалые. Одет: поповская бобровая шапка, бархатный верх, черное с коричневатым оттенком пальто с бобровым воротником, русские сапоги и высокие, с коричневой материей резиновые калоши»[61 - ГАРФ, Ф. 111. Оп. 1. Д. 2976. Л. 4.].

Клички были присвоены всем постоянным его посетительницам. Но впоследствии от этого отказались, так как само наблюдение за Распутиным требовало очень много времени, и расшифровка псевдонимов показалась обременительной: общее количество наблюдаемых приблизилось к пяти тысячам!

Провалился и планомерный надзор за фаворитом. Как сообщали сотрудники полиции позднее: «…он был слишком осторожным и к тому же скрывался его поклонниками, старавшимися увозить его…»[62 - ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1, Д. 2981 (а). Л. 3–4.]

Однако вскоре ситуация коренным образом изменилась.

Директор Департамента полиции Белецкий говорил: «Выступление А. И. Гучкова с кафедры Государственной Думы по поводу влияния Распутина повлекло за собой: 1) принятие мер к охране его личности, в силу полученных указаний свыше министром А. А. Макаровым, 2) воспрещение помещения в прессе статей о нем и 3) наблюдение за Гучковым, которое потом мною, при назначении генерала Джунковского[63 - Товарищ министра внутренних дел.], было снято. Вместе с тем А. А. Макаровым было предложено мне и несение охраны жизни Распутина. В силу этого мною с полковником Коттеном[64 - М. Ф. Коттен (1870–1917), в 1909–1914 гг. начальник Петербургского охранного отделения.] был выработан план охраны, сводившийся к командированию развитых и конспиративных филеров, коим было поручено, кроме охраны Распутина, тщательно наблюдать за его жизнью и вести подробный филерский дневник, который к моменту оставления мной должности представлял собой в сделанной сводке с выяснением лиц, входивших в соприкосновение с Распутиным, весьма интересный материал к обрисовке его, немного односторонне, не личности, а жизни»[65 - Падение царского режима. Л., 1925. Т. IV. С. 148.].

С ростом влиятельности Распутина он из объекта изучения превращается в объект охраны. Этому способствовали и два обстоятельства. Первое – это попытки убийства фаворита, задуманные странным монахом Илиодором и членами его секты. И второе – появление в Департаменте полиции друга Распутина, Степана Белецкого.

Возможно, Белецкого и имели в виду сотрудники полиции, когда писали об одном из «начальствующих лиц», которым было «получено письмо /анонимное/, с угрозой убить Распутина. Воспользовавшись этим, Охранным Отделением было предложено Распутину для охраны его назначить двух агентов. Предложение он принял, и были назначены агенты отделения ТЕРЕХОВ и СВИСТУНОВ. Агенты, охранявшие Распутина, одновременно выполняли и требование Департамента Полиции – выяснение, по возможности, лиц, его посещающих, и мест, им посещаемых. Вполне доверяя агентам, Распутин часто брал их с собой, что значительно облегчало работу с ними»[66 - ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2981 (а). Л. 3–4.].

За год до убийства анонимные угрозы в адрес царского фаворита повторились. Серьезно оценивая положение, МВД предприняло новые шаги к усилению безопасности «объекта». Теперь его круглосуточно охраняли по пять агентов в две смены, к тому же в распоряжении Григория Ефимовича имелся автомобиль с шофером-полицейским. С этого момента Распутина опекают 11 сотрудников МВД, они же отслеживают его посетителей.

Процедура наружного наблюдения за Григорием Ефимовичем выглядела следующим образом: в течение дня сопровождавшая его группа филеров фиксировала в блокноты всех контактировавших с ним лиц. Эти люди сопровождались наблюдением до мест проживания. Выяснялась их фамилия. Затем в адресный стол по месту прописки поступал запрос. Если объект слежения был неместным, он устанавливался Регистрационным бюро. Получив информацию, охранка направляла ее непосредственно полицейскому надзирателю данного участка, который негласным путем собирал дополнительные сведения на указанное лицо.

На всех этапах слежения помощь полиции оказывали дворники, извозчики и проститутки – наиболее зависимые от власти и часто уязвимые для закона.

Кроме того, в доме на Гороховой, где жил Распутин, устанавливались посты слежения, или, как тогда было принято говорить, «филерские посты». Их распределение выглядело весьма внушительно: «1/ один находился в квартире, когда разрешалось, или у двери, на лестнице; 2/ один – в швейцарской, в форме швейцара; 3/ один – для связи между внутренним и наружным постами и 4/ три /в том числе шофер/ – у ворот и с мотором. В случае поездки Распутина один из филеров должен был всегда ехать с ним…»[67 - ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2981 (а). Л. 3–4.]

Квартира Распутина на Гороховой, 64, была не только местом, где он и его родственники жили, но и приемной, где он оказывал свое покровительство и встречался с самыми разными просителями и почитателями.

Описания событий в блокнотах полицейских филеров в самой влиятельной в Санкт-Петербурге швейцарской порой включали весьма неожиданные подробности. Вот небольшой отчет об одном инциденте в доме Распутина, или, как называют хозяина в полицейском отчете, «Темного», от 7 июня 1916 года:

«В 12 ч. 50 м. пришел Малаков Иван Исакович, приезжий из Москвы, проживающий на Пушкинской ул. номера Тимакова, он выселен из Москвы за тайную продажу вина, когда он объяснил Темному свое дело, то Темный предложил подождать Симановича, а когда пришел Симанович, Темный приказал Симановичу переговорить с ним. Симанович спросил, в чем дело, и сказал, что здесь есть одна фрейлина, которая может устроить, и спросил, сколько он сможет пожертвовать за это. Малаков ответил: рублей 500. Симанович сказал, что это очень мало, такую сумму она сама может дать, и сказал, что это будет стоить тысяч пять или десять. Малаков пробыл 1 ч. 30 м.»[68 - ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2981. Л. 637–639.].

Как писал немецкий автор Отто фон Таубе: «В зависимости от обстоятельств, влияние Распутина на ту или иную государственную акцию может быть косвенным или прямым. И все же, по мнению современников, в общем и целом, ко времени Первой мировой войны его деятельность все более походит на параллельное самодержавие»[69 - Otto von Taube. Rasputin. Zurich – Bern, 1929. S. 22.].

В многочисленных блокнотах филеров полиции, описывающих уличное наблюдение за действиями Распутина, есть примеры скандальных и парадоксальных событий. Вот лишь зафиксированные полицией за 1913 год.

«21 ноября Распутина посетила Мария Сазонова с не установленными дамой и барышней и оставалась у него в течение двух часов. После этого Распутин вышел с Сазоновой, с которой вскоре простился; в Столярном пер. он взял проститутку и пошел с ней на квартиру в дом № 9/11, кв. 35, по Казначейской ул. Отсюда он скоро вышел, на Сенной площади снова взял проститутку и с последней оставался в гостинице «Биржа» в течение 45 минут. Как оказалось, по выяснении, придя к первой проститутке, Распутин купил ей две бутылки пива, но сам не пил, затем попросил ее раздеться, осмотрел тело, заплатив ей два рубля, и ушел.

22 ноября Распутин, гуляя по разным улицам, приставал к женщинам, по-видимому, с гнусными предложениями, на что женщины отвечали угрозами, а некоторые даже плевали в него.

3 декабря Распутин с Любовью и Марией Головиными посетил на 3 ч. 40 м. Резиденцию духовных газет «Колокол» и «Голос истины». Выйдя отсюда с Марией Головиной, Р. доехал с ней до Фонтанки, где простился, затем на 10 мин. посетил меблированные комнаты «Рига», после чего на Невском проспекте взял проститутку и поехал с ней в гостиницу по Поварскому пер.

13 января Распутин вышел из дому с Сазоновой, скоро с ней простился и пошел на Николаевский вокзал, где в течение 10 мин. ходил, присматриваясь к женщинам. Затем на Знаменской ул. зашел в паштетную столовую, выйдя оттуда, у паперти церкви Знамения остановился для естественной надобности. После этого он направился в дом № 14 по Суворовскому проспекту в гостиницу, куда вскоре к нему привели из ресторана проститутку. Через полчаса Распутин вышел и, посетив на 2 ч. 15 мин. Сазонову, возвратился домой»[70 - ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2978. Л. 4.].

Однако эти эпизоды сегодня вызывают сомнения в беспристрастности составителей филерских тетрадей наблюдения и подозрения в предвзятости полицейских, в служебном произволе и даже оговоре. Тем более что записи в филерских тетрадях в те времена не сопровождались фотографиями. И глава управления должен был верить им на слово. Но даже если бы это было и так, Распутин был выше бытового понимания его личности, которая ограничивается только низменными потребностями.

В русском обществе и, конечно, среди сотрудников МВД имелись те, кто считал близость простого крестьянина к монаршей семье дискредитирующим фактором. Именно такие идеалисты и могли совершить покушение на Распутина. Вот почему у него имелась большая охрана. Хотя фаворит подчас пренебрегал полицейской опекой в попытке сохранить инкогнито в местах своего посещения. И тогда сопровождавшие его докладывали: «…бывали случаи, что ни филеров, ни мотора он не брал, уезжая из дома»[71 - ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2981 (а). Л. 3–4.].

Как мы видели, эти опасения Распутина имели основание. Такое наблюдение могло привести к появлению как реальных, так и сомнительных описаний в полицейских тетрадях. Но желание избавиться от навязчивых полицейских соглядатаев грозило привести к трагическим последствиям.

Григорий Распутин почему-то это не учитывал.

Топография места преступления. Особенности

Дворец Юсуповых на Мойке, где будут происходить дальнейшие события, был построен в 1770-х годах французским архитектором Жаном-Батистом Вален Деламотом для одного из блистательных сановников Екатерины II – графа Андрея Петровича Шувалова, состоявшего в переписке с Вольтером и Гельвецием.

Но в момент продажи дом принадлежал статс-даме, обер-гофмейстерине, графине Александре Васильевне Браницкой. Аристократка была тетей покупателя – Бориса Николаевича Юсупова. 5 марта 1830 года особняк продается за 250 тысяч рублей ассигнациями. Его новые хозяева прибегали к многочисленным достройкам, привлекая архитекторов Михайлова, Монигетти и Белобородова. Эти прибавления превратили сооружение, его флигели и павильоны в своеобразный лабиринт.

«Петербургская газета» сообщала: «№ 94 – это Юсуповский особняк, помещение, в котором расположены квартиры князей. Дом этот выходит всем фасадом на Мойку. Рядом с ним расположен особняк, выходящий в сад. Особняк этот отодвинут от набережной Мойки внутрь сада. Расположение домов наглядно показано на плане. Проход в особняк № 92 устроен под воротами первого двухэтажного дома, в котором помещается типография. Вход во внутренний двор довольно грязный, но этим входом, по показаниям служащих графа, пользовались все негласные гости.

Гости, входя через сад дома № 92, проходили через внутренний двор и оттуда уже с заднего хода шли в д. № 94. В бельэтаже № 94 расположены гостиные, в которых граф Сумароков-Эльстон принимает гостей. Под бельэтажем в подвальном помещении устроены скрытые роскошные комнаты, устланные коврами и уставленные диванами. Там, как говорят служащие, устраивались и устраиваются в настоящее время грандиозные попойки. После попоек в этих комнатах происходят совершенно определенного рода увеселения, в которых принимают участие дамы, приезжающие с заднего входа через двор № 92»[72 - ГАРФ. Ф. 612. Оп. 1. Д. 38. Л. 1.].

Расположение дворца имеет свою специфику, важную для дальнейшего повествования. Его фасад выходит на набережную реки Мойки и в непосредственной близости от двух мостов – Поцелуева (транспортного) и Почтового (пешеходного), недалеко расположен и Синий мост. Слева от фасада существовал и есть и ныне небольшой садик с забором. А сразу за дворцом разбит сад, ворота которого выходят на Офицерскую улицу, в советское время названную улицей Декабристов. Справа от фасада дома на другой стороне Мойки находилось здание, где размещался 2-й полицейский участок 2-й Адмиралтейской части, который в дни Первой мировой войны стал особо охраняемым объектом и имел круглосуточную полицейскую караульную будку при входе.

На пересечении Прачечного и Максимилиановского переулков (ныне переулок Пирогова) находился еще один круглосуточный полицейский пост. Он располагался напротив другого выхода из княжеской резиденции и в виде арки проходил через крыло дворца, примыкавшее к конюшенному флигелю. Арку, позднее нашего события, заложили кирпичами, превратив окончание улицы в тупик. Но ее силуэт и сейчас читается на стене дома по улице Декабристов, д.21А.

Параллельно набережной Мойки за дворцом Юсуповых проходила Офицерская, ныне улица Декабристов. На этой улице в доме 28 располагался 3-й полицейский участок Казанской части. Его центральные двери смотрели, да и сейчас смотрят, на ворота и ограду сада Юсуповского дворца. Он также имел круглосуточную полицейскую будку при входе.

Если неспешно отправиться вдоль Мойки в левую сторону от центрального фасада, то, миновав Фонарный мост, довольно скоро можно очутиться у Синего моста, который ведет к Исаакиевской площади: углом в нее вклинивается центральный вход гостиницы «Астория», в годы Первой мировой войны являвшейся местом, где проживал глава Британской военной миссии при русском Генеральном штабе генерал-майор сэр Гэнбери-Уильямс и один из участников заговора – Станислав Лазоверт.

В этой истории топография Петрограда имеет важное значение. В дальнейшем мы убедимся, что эти особенности играли ключевую роль в понимании событий ночи с 16 на 17 декабря.

Глава 3

Первое известие. Момент преступления

1.

6 декабря 1916 года, в день тезоименитства Николая II, ночью в 1 час 20 минут в Ставку в Могилеве пришла телеграмма от Григория Распутина.

«Чтимый твой день мною прославлен творениями чудес, многотерпением пример с великого Чудотворца, он нас утешит и с нами вовек некого страшиться. Григорий Новых»[73 - ГАРФ. Ф. 111. О. 1. Д. 2979/а. Л. 146.].

Чудотворец – это Николай Мирликийский, небесный покровитель царя. Телеграмма от Распутина была формой поддержки в день ангела. В своем дневнике от 6 декабря царь пишет о поздравлениях, но специально никак не отмечает ночную телеграмму старца. Навряд ли монарх тогда думал, что пройдет всего 11 дней и события его жизни примут максимально драматичный оборот.

Но именно так и произошло.

17 декабря 1916 года началось для императора Российской империи с пришедшего телеграфом послания супруги. Первые строчки этого длинного сообщения были привычными и касались очень интимных подробностей, связанных со здоровьем, заботами о госпитале, который жена патронировала, и злыми сплетнями вокруг монаршей семьи. Однако в середине послания тон резко меняется. Возможно, это произошло потому, что само известие было получено в момент составления телеграммы.

Вот что Александра Федоровна сообщала супругу: «Мы сидим все вместе – ты можешь представить себе наши чувства, мысли – наш Друг исчез. Вчера А. (Анна Вырубова) видела Его, и Он ей сказал, что Феликс просил Его приехать к нему ночью, что за Ним заедет автомобиль, чтоб Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за Ним (военный автомобиль), с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме – большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д. – все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит… Феликс утверждает, будто он не являлся в дом и никогда не звал Его. Это, по-видимому, была западня. Я все еще полагаюсь на Божье милосердие, что Его только увезли куда-то. Я не могу и не хочу верить, что Его убили»[74 - Красный архив. М. – Пг., 1923. Т. 4. С. 198.].

«Наш Друг» – это Распутин. Надежды на его спасение все-таки оставались. Так уже бывало, что он пропадал, уезжал в компании, к цыганам, но потом объявлялся. Еще был шанс увидеть его живым…

Надежды развеяло пространное послание от Феликса Юсупова, мужа племянницы монарха, великой княжны Ирины, которое императрица получила тогда же – 17 декабря, видимо, сразу после посылки телеграммы.

«Ваше Императорское Величество, спешу исполнить Ваше приказание и сообщить все то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возлагают. По случаю новоселья ночью 16-го декабря я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей, несколько дам. Великий князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12 ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер, и спросил, откуда он мне звонит. Он ответил: «Слишком много хочешь знать» и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот все, что я слышал в этот вечер о Григории Ефимовиче. Вернувшись от телефона к своим гостям, я им рассказал мой разговор по телефону, чем вызвал у них неосторожные замечания. Вы же знаете, Ваше Величество, что имя Григория Ефимовича во многих кругах было весьма непопулярно. Около 3-х часов у меня начался разъезд, и, попрощавшись с Великим князем и двумя дамами, я с другими пошел в свой кабинет. Вдруг мне показалось, что где-то раздался выстрел. Я позвонил человека и приказал ему узнать, в чем дело. Он вернулся и сказал: «Слышен был выстрел, но неизвестно откуда». Тогда я сам пошел во двор и лично спросил дворников и городовых, кто стрелял. Дворники сказали, что пили чай в дворницкой, а городовой сказал, что слышал выстрел, но не знает, кто стрелял. Тогда я пошел домой, велел позвать городового, а сам протелефонировал Дмитрию Павловичу, спрося, не стрелял ли он. Он мне ответил след., что, выходя из дома, он выстрелил неск. раз в дворовую собаку и что с одной из дам сделался обморок. Тогда я ему сказал, что выстрелы произвели сенсацию, на что он мне ответил, что этого быть не может, т. к. никого кругом не было. Я позвал человека и пошел сам на двор, и увидел одну из наших дворовых собак убитой у забора. Тогда я приказал человеку зарыть ее в саду. В 4 часа все разъехались, и я вернулся во дворец Вел. князя Александра Михайловича, где я живу. На другой день, т. е. сегодня утром, я узнал об исчезновении Григория Ефимовича, которое ставят в связи с моим вечером. Затем мне рассказали, что как будто видели меня у него ночью и что он со мной уехал. Это сущая ложь, т. к. весь вечер я и мои гости не покидали моего дома. Затем мне говорили, что он кому-то сказал, что поедет на днях познакомиться с Ириной. В этом есть доля правды, т. к., когда я его видел в последний раз, он меня просил познакомить его с Ириной и спрашивал, тут ли она. Я ему сказал, что жена в Крыму, но приезжает числа 15 или 16-го декабря. 14-го вечером я получил от Ирины телеграмму, в которой она пишет, что заболела, и просит меня приехать вместе с ее братьями, которые выезжают сегодня вечером. Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству, Феликс»[75 - ГАРФ. Ф. 640. Оп. 2. Д. 50. Л. 1–2 (об.).].

Объяснительное письмо вызывало подозрения. Оно бросало тень на великого князя Дмитрия Павловича, который пользовался особым доверием монарха и даже считался женихом дочери – Ольги Николаевны. Последнее обстоятельство даже позволило ему укрепить на крыле своего автомобиля императорский штандарт. Фрейлина императрицы и ее душеприказчица Анна Вырубова вспоминала: «В последний раз мы были в Ставке в ноябре 1916 года. Его величество уезжал с нами, а также его многочисленная свита и великий князь Дмитрий Павлович. Последний сидел на кушетке, где лежала государыня, и рассказывал ей всевозможные анекдоты; дети и я работали тут же, смежная дверь в отделение государя была открыта, и он занимался за письменным столом. Изредка он подходил к дверям с папироской в руках и, оглядывая нас своим спокойным взглядом, вдруг от души начинал смеяться какой-нибудь шутке великого князя Дмитрия Павловича»[76 - Фрейлина ее величества Анна Вырубова. М., 1993. С. 265.].

И вот спустя три недели после идиллической сцены рассказчик анекдотов становится подозреваемым в убийстве. Царица настаивала на его соучастии. В очередной телеграмме, отправленной мужу в Ставку в Могилеве и доставленной ему в «17 ч. 07 мин.», императрица умоляет: «Не можешь ли немедленно прислать Воейкова?[77 - Владимир Николаевич Воейков (1868–1947), дворцовый комендант (1913–1917), генерал-майор Свиты, доверенное лицо императора.] Нужно его содействие, так как наш Друг исчез с прошлой ночи. Мы еще надеемся на Божье милосердие. Замешаны Феликс и Дмитрий»[78 - Красный архив. М. – Пг., 1923. Т. 4. С. 199.].

В этот же день, 17 декабря, в шесть часов вечера лента аппарата Юза в Ставке Верховного главнокомандующего Русской армии в Могилеве стала отбивать новое сообщение, на этот раз уже с пометкой «срочная». Оно было не от императрицы, а от министра внутренних дел, и оказалось настолько сенсационно, что полковник Ротко, начальник отряда связистов, немедленно передал ее государю. В черновике телеграммы видно, что буквально все ее слова подчеркнуты! Возможно, это произошло от нервного напряжения. А может быть, текст был важен целиком?